Игорь Сахновский - Человек, который знал все
— Как же вы мне все надоели!!
Затем встал, осторожно прошелся по квартире, выключая повсюду свет, и снова улегся в постель.
Уже засыпая, он подумал, что надо бы купить себе ночник (редкостная для Безукладникова хозяйственная мысль), и что скорей всего никогда он его не купит, и что человек, проникший среди бела дня в его квартиру, не прятал своих следов и не боялся нарваться на хозяина, он вообще ничего не боялся — ни убить, ни быть убитым, и что слонов считать гораздо легче, когда они сбредаются на водопой к озеру Виктория, чем когда карфагенская слоновья армада несется на римские фаланги, и что он чересчур стремительно лежит, попробуй усни на такой скорости, если еще бросает то в жар, то в холод, но зато тихо — как на государственной границе…
И в этой пограничной тишине, зависая на тонкой поверхности сна, Безукладников вдруг абсолютно внятно услышал металлический звук открываемого замка на входной двери.
Глава десятая
АНГЕЛ СМЕРТИ
Сорокасемилетний гражданин В.Т. Вторушин с внешностью изнуренного Шварценеггера, сильно траченной фурункулезом и химическими излишествами, проходил по всем досье и базам данных Министерства внутренних дел Российской Федерации под выразительной кличкой Болт. Не исключено, что он успел подзабыть свою фамилию, поскольку очень давно с гордостью и удовольствием сам называл себя Болтом в честь одноименного наркотического продукта, к которому питал особое пристрастие. Имея волчьи челюсти и глаза напуганного мальчика, он был убийственно застенчив, несмотря на свою репутацию беспредельщика, и заикался так, что это уже казалось чертой характера. Внутривенное вливание двух-трех кубов «болта» позволяло одноименному гражданину 15–20 часов подряд чувствовать себя господином судьбы, и фюрером, и половым гигантом.
Когда Безукладников вкратце описал мне Вторушина, невесело подморгнув: вот, стало быть, как выглядел ангел его смерти в первой редакции — уголовник-заика с фурункулами на щеках, — я припомнил боковой памятью одну милую семейную пару, которая из лучших побуждений однажды угостила меня «болтом» собственного приготовления, как угощают супчиком или домашней наливкой. Это были на редкость интеллигентные люди — искусствовед и учительница музыки. Меня только смущало, по молодости лет, частое употребление слова «жопа» при любом удобном и неудобном случае. «Ах ты жопа!» — говорила учительница мужу то с интимной злостью, то с бытовой нежностью. Мне было двадцать с небольшим, я только что навсегда расстался с первой возлюбленной и всякое новое впечатление глотал как болеутоляющее. Гостеприимный искусствовед с таинственной улыбкой алхимика налил мне стаканчик прозрачной жидкости. «Будь моя воля, — сказал он, — я бы раз в неделю всю страну поил из водопроводного крана. Прелесть!»
Бесцветная прелесть, выпитая залпом, отдавала уксусом. Было девять часов вечера. В половине десятого я вернулся домой. Когда в следующий раз я случайно бросил взгляд на часы, они показывали восемь утра. Все это время я, видимо, провел на Луне.
В окне зачем-то светало. За истекшие одиннадцать часов одинокого бодрствования мне не захотелось ни спать, ни есть. Не возникло вообще ни единого желания. Если не брать во внимание сумасшедшую твердокаменную эрекцию, которая, впрочем, никого ни к чему не обязывала и не имела целенаправленного характера. Странным образом я в ту ночь успел сочинить стихотворение из восьми катренов, где, например, была строка:
Так разлюбил — как выронил младенца.
Я навестил семью искусствоведа и учительницы месяца через три. На них было страшновато смотреть — коричневые подглазья, высохшие губы пыльного оттенка. Оба, казалось, достигли предпоследней степени изнурения. Муж вяло пожаловался: в аптеках перебои с эфедрином. «Но водичка для крана пока есть, — пошутил он. — Налить?» «Спасибо, не надо».
Вот эту изнуряющую водичку ангел смерти по прозвищу Болт, в отличие от семьи интеллигентов, не пил, а ширял себе в вену, опережая свои физические и денежные возможности. Его почки и печень отдыхали только тогда, когда некто Миша из цыганского поселка, варивший за день до пятисот кубов, отказывался наливать в долг. Болт задолжал больше, чем зарабатывал за год случайными подсудными подвигами. Кончились те золотые сытые времена, когда его угощал коньяком и севрюгой сам Коля Шимкевич — великий уже человек. Это ведь Коля уберег его от четвертой ходки, помог спрыгнуть с расстрельной статьи, возил с собой в баню, давал деньги и особые поручения. Сейчас гражданин В.Т. Вторушин мог бы входить под своды Государственной думы как белый человек, помощник депутата. Чтобы, значит, осуществлять там деятельность. И воплощать в жизнь. Но великий Коля решил иначе. После трех с половиной особых поручений — а каждое из них тянуло на восемь, а то и на пятнадцать лет строгого режима — он к Болту резко охладел и даже сказал унизительные слова:
«Ты, Болт, сначала прыщи на морде вылечи», и пришлось это сглотнуть. Если от человека зависишь, приходится терпеть — так ведь?.. А тут Шимкевич вдруг сам его нашел, сам вызвонил и забил стрелку, и Вторушин осознал, что его звездный час — вот он, уже настает.
— Как у тебя с жильем? — Народный депутат первым делом беспокоится о нуждах трудящихся.
Они сидели в отдельном кабинете закрытого ресторана. Болту льстили конспиративность беседы и роскошь сервировки — все ради него одного. С жильем было кисло, то есть почти никак. На птичьих правах он делил с клопами комнатуху в многосемейном общежитии.
Тихий, как тень, официант принес черную бутыль вина, запеленатую в салфетку, смочил дно бокала и предложил Шимкевичу снять пробу.
— Пошел вон, — мягко ответил Шимкевич.
Вторушину это почему-то польстило тоже.
— Зачем позвали? — спросил он.
— Маленькая такая просьба. Хочу тебя в разведку послать. Проверить одну квартиру.
— Что за хата? Чья?
— Считай, теперь ничья. Понравится — твоя будет.
Шимкевич хохотнул, словно бы до этой счастливой мысли он додумался прямо сейчас.
— Пустая, что ли?
— Для особо тупых повторяю: ни одной живой души там быть не должно.
Болт наконец понял. Он закурил, напрягся бугристым лицом и выдал формулу, слышанную по телевизору в каком-то сериале из уст крутого киллера:
— Цена вопроса?
С троекратным заиканием прозвучало не совсем круто.
Шимкевич поморщился от дыма болгарской сигареты:
— Ты же говорил, с жильем кисло? Вот тебе и цена.
— Ладно. За неделю разберусь.
— Не больше трех дней. Если что — прикроем. У меня там бойцы второй день на подступах топчутся. Инструменты готовь сам.
Вторушинские инструменты в подготовке не нуждались.
Специально укороченную, бритвенно острую сталь марки «Золинген», обмотанную изолентой и пригретую в кармане куртки, при случайном прошлогоднем обыске даже не изъяли — она выглядела скорее как инструмент, чем холодное оружие. Болт по старинке предпочитал ходить на дело под видом некоего условного ремонтника с потертой кошелкой, где не лежало ничего, кроме тяжелого разводного ключа, пары отверток и мотка скотча.
Шимкевич с философической грустью наблюдал, как Вторушин спешно подъедает телячью отбивную — сам уже почти отбивная… Но кому-то ведь надо поручать роль мяса, пушечного или там парного — для поваров.
Болт пришел на Кондукторскую ровно в полдень и четырежды позвонил в квартиру, удивляясь хлипкости двери, за которую предстояло проникнуть. Подобные замки он вообще отмыкал с помощью гнутого гвоздя, не повреждая механизм.
Это жилище своей бедностью напомнило ему школьную библиотеку, взломанную прошлым летом от нечего делать. Там Болт обогатился только импортными колготками и флаконом туалетной воды из ящичка с пустыми формулярами. Имущество Безукладникова смогло прельстить его лишь телевизором невыносимых габаритов и стеклянным шприцем емкостью в пять кубов, добытым со дна обувной коробки в комплекте с просроченными таблетками от кашля. Недолго подумав, Болт притырил и безукладниковский паспорт, лежавший на виду. На этом развлекательная часть программы закончилась. Теперь ничего не оставалось, кроме как сидеть в засаде до появления хозяев квартиры.
Время тянулось, как очередь к зубному врачу. Пытаясь хоть чем-то заполнить свой досуг, киллер Вторушин примерился к дивану, возлег и сделал вялую попытку мастурбации. Его мучила совсем другая, изысканная потребность, и на эту изысканную пока не было денег.
Вид из окна позволял оценить обстановку во дворе. Старуха в пятнистой шубейке выгуливала коротконогую дворнягу. Как минимум шестеро озябших топтунов (отнюдь не бойцовского вида и вроде бы независимо друг от друга) обозревали подступы к подъезду. Пусть топчутся дальше, их дело десятое…
