Пьер Леметр - Три дня и вся жизнь
Он повернулся к госпоже Керневель и едва слышно что-то прошептал. В ответ она энергично кивнула.
И тут же зазвучал орган, а вслед за ним раздался зычный голос господина Мушотта. Хор на ходу подхватил напев воздействия благодати:
Наш Господь всегда творит то, что хорошо для человека,
Алилуйя, восславим Его!
Он преисполняет детские тела Своей благодатью,
Алилуйя, восславим Его!
Чтобы вернуть Ему любовь, которой Он любит этот мир…[5]
Верующие один за другим присоединились к хору. Трудно было понять, оказывает ли на них пение утешительное, умиротворяющее воздействие, или это всего лишь внешнее выражение их покорности, но кюре был счастлив: он сделал то, что требовалось.
После заключительного воззвания и последней молитвы все увидели, как он развернул листок бумаги, чтобы зачитать приходские объявления.
– Для поисков нашего дорогого маленького Реми Дэме завтра утром будет организовано прочесывание леса. Жандармерия приглашает добровольцев принять в нем участие. Сбор у мэрии в девять часов.
Эта новость сразила Антуана наповал.
Прочешут лес и обнаружат Реми. На этот раз ускользнуть не удастся.
Информация произвела впечатление и на верующих, все разом заговорили, но молодой священник властно заставил свою паству умолкнуть. И приступил к благословению. Ему еще предстояло добраться до Монжу, а времени оставалось в обрез.
8
На пороге церкви мужчины хлопали господина Дэме по плечу и бормотали фальшивые слова утешения. Бернадетта ушла, ни на кого не глядя. А вот Валентина встала на противоположном тротуаре. Все недоумевали, чего она ждет. Засунув руки в карманы куртки, она с нарочитым равнодушием смотрела на покидающих храм верующих.
Антуана подташнивало, он боялся, поговорить было не с кем, он чувствовал себя чудовищно одиноко и, протиснувшись между прихожанами, поспешил выйти на воздух.
Окруженный своей обычной свитой, Тео бросил еще несколько нелепостей, от которых у его приятелей глаза на лоб полезли. Антуан торопливо прошел мимо. Неприязнь между ним и Тео буквально висела в воздухе. Когда Антуана наконец повяжут, Тео станет королем коллежа, города и уже никто и никогда не сможет оспаривать его власть.
Антуан ощущал себя разбитым, растоптанным, раздавленным.
Перед калиткой он обернулся и далеко позади увидел мать, ведущую под руку Бернадетту. Они шли очень медленно.
Вид их скорбных фигур произвел на него сокрушительное впечатление. Бок о бок две женщины: госпожа Дэме, оплакивающая своего убитого сына, и госпожа Куртен, мать убийцы…
Антуан толкнул калитку.
Дом встретил его запахом курицы, которую мать, уходя, поставила в духовку. Под елкой лежало несколько пакетов, которые она всегда исхитрялась сунуть туда незаметно для него. Он не стал зажигать свет. Комната освещалась только мигающей электрической гирляндой. На сердце у него было тяжело.
После испытания мессой перспектива рождественского ужина с матерью угнетала его.
Мания госпожи Куртен превращать в ритуал события повседневной жизни распространялась практически на все, поэтому рождественский вечер каждый год проходил совершенно одинаково. То, что долгое время вызывало у Антуана искреннюю и наивную радость, с годами превратилось в формальность, а потом и в повинность. Надо сказать, празднование растягивалось надолго. Смотрели Первый канал, ужинали в половине одиннадцатого, открывали подарки в полночь… Госпожа Куртен никогда не делала различий между рождественским и новогодним ужином; она устраивала их совершенно одинаковым образом, включая подарки.
Антуан поднялся к себе, чтобы взять то, что он купил для матери. Это тоже входило в число священных обязанностей – каждый год находить что-то новенькое. Он вытащил из шкафа пакет, но не мог вспомнить, что там. На золотистой этикетке в углу написано: «Табак-Лото-Подарки, улица Жозеф Мерлен, 11». Это магазин господина Лемерсье, у него слева от входа есть витрина с ножами, будильниками, салфетками и записными книжками… Но Антуану по-прежнему не удавалось вспомнить, что же он купил там в этом году.
Услышав, как хлопнула садовая калитка, он скатился по лестнице и положил свой пакет рядом с другими.
Госпожа Куртен повесила пальто.
– Ну и ну, вот так история…
Возвращение из церкви под руку с Бернадеттой взволновало ее. Да вдобавок наступающая вторая ночь в отсутствие маленького Реми, месса, предлагающий готовиться к худшему кюре… Ладно, он не так выразился, но именно это имел в виду. Арест людей, которых она знает… Бланш Куртен наткнулась на нечто выходящее за рамки ее понимания.
Она снимала шляпу, вешала пальто, надевала домашние тапки и качала головой.
– Вот скажи мне…
– Что?
Она завязывала фартук.
– Как это – взять и похитить мальчишку…
– Перестань, мама!
Но госпожу Куртен понесло. Чтобы понять, ей необходимо было представить.
– Нет, ну ты подумай только – похитить шестилетнего мальчика… Главное, зачем?
Ее словно посетило видение. Она впилась зубами в кулак и залилась слезами.
Впервые за долгие годы Антуану захотелось подойти к ней, обнять, успокоить, попросить у нее прощения. Но исказившееся лицо матери разрывало ему сердце, и он не посмел сдвинуться с места.
– В конце концов малыша найдут мертвым, это уж точно, но в каком состоянии…
Она утирала слезы кухонным фартуком.
Совершенно подавленный, Антуан выскочил из комнаты, бегом поднялся к себе, бросился на кровать и тоже разрыдался.
Он не слышал, как вошла мать. Только почувствовал ее ладонь на своем затылке. Он не оттолкнул ее. Быть может, пора признаться? Уткнувшись лицом в подушку, Антуан желал этого больше всего на свете, он уже подбирал слова. Но время облегчить душу еще не пришло.
Госпожа Куртен шептала:
– Бедный ты мой, тебя тоже огорчает эта история… А малыш был таким милым…
Теперь мать говорила о Реми в прошедшем времени. Она еще долго сидела, задумавшись над этой жуткой историей, а Антуан слушал толчки крови в висках; они были такими гулкими, что у него разболелась голова.
Впервые рождественский ритуал был нарушен.
Госпожа Куртен включила телевизор, но не смотрела его. Каплун был такой же здоровенный, как в предыдущие годы (он непременно должен походить на американскую индейку, огромную, как в мультиках, где ее едят целую неделю). За стол они сели, даже не посмотрев на часы.
Антуан ничего не ел. Мать прожевала кусочек белого мяса, уставившись в экран. Столовую заполнила эстрадная музыка, слышался смех, радостные восклицания. Сияющие счастьем конферансье держали микрофоны, как шарики мороженого, и выкрикивали заученные слоганы.
Мать, думая о другом, без единого слова забрала у него полную тарелку, что на нее было не похоже. Она принесла рождественское полено, торт, который Антуан всегда ненавидел, и добродушно, стараясь казаться заинтересованной, произнесла:
– А может, посмотрим наконец подарки?
Впервые его отец не промахнулся. В посылке оказалась PlayStation, которую просил Антуан, но он испытал лишь смутную радость, потому что чувствовал себя одиноко. С кем ему играть? Он с трудом представлял, что будет завтра. Когда его арестуют, позволят ли ему взять отцовский подарок с собой?
– Не забудь позвонить папе, – напомнила госпожа Куртен, открывая свой пакет.
Она изображала нетерпение: что бы это могло быть… Антуан наконец вспомнил, что он купил – маленький деревянный за́мок. Если приподнять крышу, раздастся музыка.
– Какая прелесть! – восклицала мать. – Где же ты нашел такое чудо?
Госпожа Куртен завела механизм и с улыбкой внимала мелодии, одной из тех, что все слышали тысячу раз, не задумываясь о названии.
– Ой, а я знаю, что это, – вполголоса сказала мать, ища инструкцию.
И прочла: «Эдельвейс», Р. Роджерс[6]. Ну да, наверное…
Она поднялась и расцеловала Антуана, занятого подключением приставки. Как и со всеми подарками отца, с этим тоже было не все в порядке: он хотел «Crash Team Racing», а это был «Gran Turismo», прошлогодняя версия.
Госпожа Куртен закончила убирать со стола, вымыла посуду и вернулась в гостиную с бокалом вина; она налила его еще за ужином, но даже не притронулась. Она заметила, что Антуан сидит с пультом в руке, но смотрит в пустоту, куда-то сквозь стену, и уже открыла было рот, чтобы задать вопрос, но тут в дверь позвонили.
Антуан тотчас вскочил как ошпаренный.
Кто это может быть, в такой вечер, в такое позднее время?..
Даже госпожа Куртен, которая, кстати, была не из пугливых, забеспокоилась и вышла в прихожую не слишком решительно. Отодвинув створку глазка, она прижалась лбом к двери и тут же поспешно открыла ее.
– Валентина!
Девушка извинилась.
– Там мама, она заперлась у себя в спальне, никому не открывает и не отвечает… Папа просит, может…