Джон Вердон - Загадай число
Глава 13
Не о чем жалеть
Стоял полдень, но сгущавшиеся тучи накрыли долину атмосферой зимних сумерек. Гурни включил в машине обогреватель, чтобы согреть руки. С каждым годом суставы его пальцев становились все чувствительнее, напоминая ему об отцовском артрите. Он разжал пальцы и снова сомкнул их на руле.
Отец тоже так делал.
Он вспомнил, как однажды спросил у него, неразговорчивого, замкнутого человека, не болят ли у него пальцы.
— Это возраст, — ответил ему отец, — ничего с этим не поделаешь. — Его интонация не подразумевала продолжения беседы.
Он снова подумал о Кадди. Почему Меллери не сказал ему, что снова женился? Неужели он не хотел, чтобы Гурни с ней поговорил? И если он не упомянул даже собственную жену, о чем еще он умалчивал?
И тут странная цепочка размышлений заставила его вспомнить строчки из третьего стиха. Он попытался вспомнить его целиком:
Я делаю, что сделал
За совесть и за страх,
Чтоб месть не охладела,
Не обратилась в прах,
Чтоб кровь, как роза красная,
Цвела в саду моем.
Явился не напрасно я —
Предстанешь пред судом.
Почему кровь была красной, именно как роза? Потому ли, что роза — первое, что ассоциируется с красным цветом?
Желание вернуться домой усилилось голодом. После утреннего кофе у Абеляров прошло полдня, а он до сих пор ничего не ел.
Когда Мадлен была голодна, ее начинало подташнивать, а Гурни в такой ситуации становился чересчур критичным в суждениях, хотя нелегко было себе в этом признаться. Он научился оценивать свое настроение по реакции на внешний мир. Например, у поворота на Уолнат-Кроссинг находилась художественная галерея «Верблюжий горб», где выставлялись местные художники, скульпторы и прочие творческие личности. Когда Гурни был в хорошем настроении, при взгляде на витрину он радовался эксцентричности своих соседей; когда в плохом — их творения казались ему пустышкой. Сегодня галерея его раздражала — верный знак, что дома следует воздержаться от категоричных заявлений.
После утренних порывов ветра трава вдоль пыльной дороги разметалась, как будто ее расчесали. Дорога спускалась в низину между холмами и заканчивалась владением Гурни. Из-за низких облаков на лугу было как-то по-зимнему зябко. Он не без раздражения заметил, что трактор выведен из амбара и стоит рядом с сараем, в котором хранились косилка, бур и прочие инструменты. Дверь в сарай была открыта — словно намек, что придется заняться хозяйственными делами.
Он вошел в дом через кухонную дверь. Мадлен сидела у камина в дальнем углу комнаты с книгой. Взгляд Гурни упал на тарелку с огрызком яблока, виноградными косточками и хлебными крошками, оставленную на журнальном столике. Это напомнило ему о собственном голоде и усилило раздражение. Мадлен оторвалась от чтения и улыбнулась ему.
Гурни подошел к раковине и включил воду, дожидаясь, когда она станет ледяной, как он любил. При этом внутренне он приготовился привычно спорить с Мадлен, которая считала, что пить ледяную воду вредно, — и тут же ему стало стыдно, что он настолько мелочен, настолько раздражителен, настолько инфантилен, чтобы реагировать на такие глупости. Он решил сменить тему, но тут же спохватился, что они еще не успели заговорить.
— Я заметил, что ты трактор вывела из амбара.
— Хотела подключить к нему снегоочиститель.
— Какие-то проблемы?
— Я подумала, что лучше подготовиться, пока снег не выпал.
— Я имею в виду, у тебя не получилось подключить его?
— Он тяжелый. Я решила, что дождусь тебя и ты мне поможешь.
Он поколебался и кивнул, подумав: ну вот опять, берешься за дело, которое тебе не по силам, зная, что заканчивать придется мне. Однако Гурни понимал, что он сейчас не в лучшем настроении, и предпочел ничего не отвечать. Он наполнил стакан ледяной водой и неспешно ее выпил.
Мадлен опустила взгляд на книгу и сказала:
— Звонила эта женщина из Итаки.
— Какая женщина из Итаки?
Она не ответила.
— Ты про Соню Рейнольдс? — догадался он.
— Про нее. — Она ответила равнодушным голосом, под стать ему.
— Что она хотела?
— Хороший вопрос.
— В каком смысле?
— В том смысле, что она не сказала, зачем звонит. Просила передать, чтобы ты перезвонил ей в любое время до полуночи.
Он почувствовал язвительность в ее голосе.
— Она оставила свой номер?
— Похоже, она считает, что он у тебя есть.
Он снова наполнил стакан водой и стал пить, делая задумчивые паузы между глотками. Присутствие в его жизни Сони создавало определенные сложности, но он не понимал, как с этим быть, если не отказываться от проекта с фотографиями преступников для Сониной галереи. А пойти на это он не был готов.
Слегка обескураженный разговором с Мадлен, он вдруг подумал, что эта неловкость, которую он ощущал, эта неуверенность — сама по себе непостижима. Как настолько рациональный и логически мыслящий человек, как он, мог быть настолько эмоционально уязвимым? Из множества допросов подозреваемых он знал, что причина такой уязвимости обычно заключается в подспудном чувстве вины. Но ведь он ничего не сделал, чтобы чувствовать себя виноватым.
Он ни в чем не виноват. Вот где проблема! Непоколебимость этой уверенности. Возможно, он ничего такого не делал в самое последнее время — во всяком случае, он ничего не мог припомнить, — но если вернуться на пятнадцать лет назад, его заявление о собственной невиновности звучало бы фальшиво.
Он поставил пустой стакан в раковину, вытер руки, подошел к стеклянным дверям и выглянул наружу. Мир вокруг был серым. Мир между осенью и зимой. Мелкую снежную пыль, как песок, размело по террасе. В контексте пятнадцатилетней давности он едва ли был невиновен, потому что этот контекст охватывает несчастный случай. Осторожно, как будто нащупывая языком больную десну, чтобы оценить масштаб воспаления, он заставил себя заменить словосочетание «несчастный случай» конкретикой, которая так тяжело ему давалась:
Смерть нашего четырехлетнего сына.
Он проговорил эти слова одними губами, едва шепча. Собственный голос показался ему чужим.
Мысли и чувства, которые следовали за этими словами, были непереносимы, и он попытался отринуть их первым попавшимся способом.
Прокашлявшись, он повернулся к Мадлен и с преувеличенным энтузиазмом произнес:
— Давай разберемся с трактором, пока не стемнело?
Мадлен снова оторвалась от книги. Если она и почувствовала искусственность в его тоне, то не подала виду.
Возня с прикреплением снегоочистителя заняла битый час, после которого Гурни еще час рубил дрова для камина, пока Мадлен готовила ужин: суп из кабачков и свиные отбивные в яблочном соусе. Потом они развели огонь, сели рядом на диване в уютной гостиной рядом с кухней и предались блаженному безделью, какое обычно следует за тяжелой работой и вкусной едой.
Ему хотелось верить, что эти маленькие оазисы спокойствия обещают возвращение отношений, которые были у них когда-то, что стычки и отчужденность последних лет — все же явление временное, но верилось в это с трудом. И даже сейчас эту хрупкую надежду мало-помалу вытеснял более привычный для детектива ход мыслей. Он думал о предстоящем звонке Арибды и о новой телефонной технологии, позволяющей подключиться к звонку.
— Идеальный вечер для камина, — сказала Мадлен, нежно прижавшись к нему.
Он улыбнулся и постарался вновь сосредоточиться на рыжем пламени и простом, близком тепле ее руки. От ее волос исходил чудесный запах. На мгновение ему показалось, что он мог бы сидеть вот так вечность.
— Да, — отозвался он. — Идеальный.
Он закрыл глаза, надеясь, что счастливый момент отвлечет его ум от вечного стремления разгадывать головоломки. Как это ни парадоксально, даже мимолетный покой давался Гурни нелегкой внутренней борьбой. Он завидовал способности Мадлен наслаждаться настоящим, ловить мгновение. Его ум всегда предпочитал настоящему предполагаемое, возможное.
Он задумался, является ли такое устройство ума врожденным, или же это приобретенный способ побега от действительности. Возможно, и то и другое — и тем прочнее это в нем сидит. А возможно…
О господи.
Он поймал себя за абсурдным анализом собственной способности к анализу. Он отчаянно попытался вновь ощутить себя в комнате, на диване. «Господи, помоги мне», — подумал он, хотя никогда не верил в силу молитвы. И тут же спохватился, что едва не произнес это вслух.
Зазвонил телефон. Для него это прозвучало как сигнал к передышке от битвы.
