Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник
— Добрый вечер, Александр Федорович. Вы мне Володю не позовете?
— А его нет. Он уже выехал домой?
— Его сегодня на работе не было. Он с утра на кладбище собирался, вы в курсе?
— Да. И еще у него была назначена встреча.
После долгой паузы компаньон сказал встревоженно:
— Может быть, со мной? Но я его не застал.
— Где?
— На кладбище.
— Вы должны были встретиться на кладбище? Зачем?
— Я не понял. Володя позвонил в контору утром и сказал, что будет ждать меня в четыре на кладбище у стены. У той, помните?
— И вы не поинтересовались, зачем?
— Разумеется, поинтересовался. Дело важное, безотлагательное, но не хочет говорить по телефону. Я приехал, прождал больше часа, уже стемнело.
— А сейчас откуда звоните?
— Из дома.
— Ладно, будем ждать.
Саня положил трубку, было как-то не по себе. Из кухни выглянула тетка, только что пришедшая с вечерни.
— Ну, что там еще?
— Владимир пропал.
— Что? — тетка вздрогнула и вдруг перекрестилась.
— Что это вы… — пробормотал Саня, чувствуя как заражается страхом.
— Вот что. Надо посмотреть у него в комнате.
— Что… посмотреть? Он не приходил! Я весь день дома.
— А, ты на веранде… смолишь одну за одной. И ключа нет, я дубликат так и не сделала.
Саня подергал дверь — заперта — разбежался, ударился плечом — с первого захода не удалось. На шум выскочили девочки, испугались, сбились под крылом тети Май, как цыплятки под крылом старой курицы. Все походило на дурной сон.
Наконец дверь, тяжко крякнув под ударом, распахнулась, он влетел во тьму — и тотчас вспыхнул свет: включила тетя Май. В комнате все было так же, как они оставили утром.
— Фу-х ты! — Саня облегченно перевел дух, за ним столпились остальные. — Надо осмотреть, может, где записка… или еще что-нибудь.
«Что-нибудь подозрительное» — хотелось сказать, но стало совестно: человек сегодня распрощался с «прахом дорогим», а я… проклятая ищейка. Однако осмотреть надо. Осмотрел. Ничего подозрительного, даже отдаленно намекающего на самоубийство. Все на своих местах (подтвердила тетя Май), кроме вещей Любы («моей любимой», подумалось в растерянности), лишь на полу под стулом затерялась внезапно сверкнувшая зеленым блеском пуговица — как последнее напоминание, что жила в этой комнате прелестная женщина, чей прах только что замуровали в стену… Саня сунул пуговицу в карман, чуть не зарыдав вдруг при всех. Сдержался. Вышли гуськом, постояли в коридоре.
— Буду его караулить всю ночь, — сказал Саня.
Юля спросила с дрожью в голосе:
— А из-за чего, вообще-то, паника?
— Пропал, исчез.
— Третий труп! — воскликнула Настя с болезненной какой-то обреченностью. — Сань, ночуй с нами, пожалуйста!
— Ну, ну… — забормотала тетка. — Вы-то кому нужны? А ты, Сань, и впрямь поосторожней будь.
— Здесь все умирают! — продолжала Настя умоляюще. — По очереди!
Тетка побледнела, достала из кармана ситцевого халата нитроглицерин, проглотила две таблетки.
— Хорошо, Саня, возьми в чулане раскладушку.
— А вы как… — начали девочки хором.
— Я уже ничего не боюсь, я готова.
* * *В восемь утра Владимира еще не было. Саня позвонил майору.
— А что, собственно, требуется от меня? — уточнил тот, выслушав новость.
— Начать поиски.
— По истечении трех дней — таков порядок. Или вы считаете: его исчезновение имеет связь с расследуемым мною делом?
— Самую непосредственную, по-моему. Перед отъездом он сказал мне, что ночью догадался, кто убил Печерскую.
— И кто же?
— Он собирался открыть тайну сегодня… то есть вчера. После одной встречи. Он должен был убедиться.
— Но я не могу требовать ордер на обыск в квартире Воротынцева.
— И балерона! Именно его видел Гусаров год назад в саду с Печерской.
— Вот как? Все равно не могу — на основе голословных утверждений. Нет оснований, понимаете?
— Найдите основания, прошу! Я уверен: все завертелось в последней схватке.
В наступившей паузе послышался вздох.
— Ну и дельце вы мне подсунули. Не успеешь разобраться с одним — другое на очереди… Ладно. Ждите, позвоню.
Опять ждать! Саня крутился по дому, не находя себе места, чувствуя в непостижимом хаосе событий, мыслей, воспоминаний движение чьей-то воли, воплощенной в символе сильных и жестоких потаенных рук-крыльев.
Майор позвонил в третьем часу.
— Обыски квартир Воротынцева и Жемчугова не дали никаких результатов, — сообщил лаконично.
— Абсолютно никаких?
— Найдена его машина.
— Где?..
— В переулке возле проспекта Мира.
— Где живет Вика?
— Неподалеку. В машине так же ничего подозрительного… кроме странного, конечно, отсутствия хозяина. Пустые чемоданы и сумка…
— Он отвозил…
— Знаю. Воротынцев подсказал. Наш сотрудник уже побывал в крематории и на кладбище. Свой долг перед умершей Донцов исполнил. В машине установлены отпечатки пальцев его самого и компаньона.
— А вам не показалось странным, что машину нашли неподалеку…
— Показалось. Однако допрос Воротынцева пока ничего не дал: он утверждает, что вчера своего шефа не видел.
— Так что — бегство?
— Непохоже. Следов борьбы в машине не обнаружено. Впечатление, будто вышел на минутку, оставив ключи в зажигании. В «бардачке» документы — водительские права и паспорт, — а также бумажник с деньгами.
— Вот это уж так странно!
— Да.
— Алиби есть у Викентия?
— Нет у обоих. У Воротынцева с трех часов вчерашнего дня.
Был на кладбище и дома, один. У Жемчугова — до шести вечера. В шесть прибыл в театр.
— Вы их задержали?
— У меня для этого нет оснований.
— Опять основания!
— Александр Федорович, вы можете давать волю любым фантазиям. А мы не частная лавочка — учреждение государственное. Если будут какие-то новости, немедленно звоните. Запишите, на всякий случай, мой домашний телефон.
«Частная лавочка»… я забыл спросить адрес «Харона». Перезвонил. Занято. А, не до «Харона»!.. Я не могу дожидаться никаких новостей в этом хаосе тьмы и загадок. Почему они, имеющие власть, действуют так нерешительно! Невооруженным взглядом прослеживается связь преступлений, целой цепи преступлений. Что-то знала Печерская — и погибла. Что-то узнала Люба — и погибла. О чем-то догадался Владимир — и… О чем? Что? Ведь я знаю! Чувствую, что знаю — но почему-то боюсь осознать ясно и трезво. Кто он, черт возьми!
Я вышел в сад. Райские птицы не летали, шел мелкий нудный дождь, уничтожая кольца снежного праха под яблонями, мешая их с прахом земным. «Остави мертвых погребсти своя мертвецы». Не получается. Милый сад. Страшный сад, где меж деревьями тени, тайны, смерть. Не могу больше здесь оставаться и ждать.
Саня оделся и поехал на кладбище. Влажный день клонился к вечеру, дождь иссяк, поднялся ветер, небо забурлило каскадами туч и багряных просветов. Прошел мимо коробки крематория, по дорожке, к стене. Навестить Любу. Сначала поглядел в прозрачные глаза, словно поздоровался со старым знакомым — профессором. Вот она. Муж действительно успел исполнить последний долг: 1.VI. 1964 г. — 18.Х.1989 г. Полочка, гипсовая имитация урны, фотография. Цветная. (Глаза резанула неуместная яркость красок, хотелось траурно-белой печальной нежности). А может быть, и правильно, что она останется здесь такой, какой была: сине-зеленые глаза, алые губы, страстное лицо… Одинокий луч вырвался из небесного нагромождения, заиграл на чертах незабвенных, словно оживляя… сейчас заговорит, скажет, разгадает загадку… Вдруг все заслонило то, другое лицо на лиловой обивке кресла — лицо в последнем содроганье. Саня чуть не закричал от ужаса, подошел, пошатываясь, к бетонной скамейке, рухнул совсем без сил. «Бархатно-черная… Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор». Я отворил дверь, Анатоль прошмыгнул в комнату, предварительно со мною церемонно раскланявшись. Вот и ключ к разгадке… Что я плету! Разгадка — в лице мертвой, а это всего лишь штрих, один из мельчайших многозначительных штришков, заполняющих просветы в цепи доказательств, образующих картину цельную, живую, кричащую от ужаса и боли. «Мужчина в сером плаще в тумане» — ну конечно, все сходится, подкрепляется неизменными моими ощущениями, внутренним потоком сознания, вырывающимся наконец из потемок. Тетя Май: «Во всем должен быть порядок» — еще один штрих. И еще — это уже я: «После пяти буду на кафедре, профессор». Голос из сада: «Демоны погребения!»
Надо действовать немедленно, иначе убийца опять опередит меня («Убийца!» — утверждаю я и буду стоять на своем). Опередит? Наверняка уже опередил, а ты сидишь и предаешься отчаянию. На это тебе хватит лет и лет — не забыть никогда, оплакивать свою любовь на чистейшем, белейшем снегу Покрова.
