Роберт Маккаммон - Королева Бедлама
Поскольку Поллард и Чепел были единственными пациентами в этом отделении — так называемом тюремном, — за двумя запертыми дверями, и оба они получали сильно одурманивающие лекарства, чтобы хотя бы чуть-чуть заснуть, их кончину можно было, очевидно, организовать относительно тихо. Что только придавало ей зловещую загадочность. Их нашел мертвыми первый пришедший санитар — молодой человек, уроженец Нью-Йорка, известный своей тщательностью в уходе за больными. Из отчета Эштона Мак-Кеггерса следовало, что смерть наступила между двумя часами ночи и тремя утра и была причинена тонким и длинным лезвием, проникшим в мозг через правый глаз каждого из убитых. Взломщик замков оставил лишь легкие царапины на двери.
Мэтью это очень беспокоило, и не только потому, что Чепел и Поллард избежали петли и унесли свое знание о профессоре Фелле с собой в могилу, но и потому еще, что среди мальчишек, захваченных в тот памятный день, не было мистера Рипли.
Черный конь сделал ход, заняв позицию для атаки.
— Слишком просто, — сказал Мэтью, делая ход королем.
— Да, — согласился Ефрем. Постучал, задумавшись, пальцем по подбородку. Карие глаза казались больше за стеклами очков. — Пожалуй, так.
И еще кое-что не давало покоя мыслям Мэтью. Власть профессора Фелла требовать верности была такова, что у Лоуренса Эванса могло бы вообще языка не быть — на вопросы он не отвечал. Он сидел в тюремной камере, не произнося ни слова, и на лице его воцарилось вечное выражение молитвенного покоя. Он тоже думал, что покинет сцену раньше, чем прозвучит приговор судьи? Если да, то он был готов к путешествию.
Бромфилд и Карвер — это были мулы: они выполняли приказы и ничего не знали. Как и перепуганные говорящие по-голландски женщины, которые готовили еду и искренне считали, что участвуют в масштабном эксперименте по организации образования. Чарити Ле-Клер, занимавшая койку в женском отделении на Кинг-стрит, растущая и убывающая, как луна, могла бы захотеть говорить в порядке мести, но когда ее понесло как в горячечном бреду, твердила она только об одном — как ее похитил Лоуренс Эванс в лондонском борделе в девяносто шестом, отмыл и одел и под действием всяких зелий заставил удовлетворять животные и жестокие — да, жестокие! — потребности такого количества обучаемых юных уголовников, что их бы хватило Нью-Йорк два раза перевернуть. В подробностях недостатка не было. Мэтью отметил, что Лиллехорн и Байнс очень внимательно относились к ее показаниям, и клерк два пера сломал. К сожалению, мисс Ле-Клер, хотя и обладала достаточно стойкой конституцией для женщины столь тяжелой профессии, вне этой профессии была бесполезна.
Ефрем сделал ход другой ладьей, пожал плечами и вздохнул, ставя ее на доску, будто ничего в ходе игры это не меняло. Мэтью понял, куда стремится эта ладья через два хода, и снова подвинул короля.
Он заметил, что сидит в глухой защите. Очень неудачное положение, если верить Грейтхаузу.
И еще. Налет на имение Чепела привел в сети закона еще двух человек — один за сорок, другой под шестьдесят, которых явно держали в преподавателях. Первый признал себя специалистом по шантажу — «прижимать пижонов», как говорил он, — и в различных методах вымогательства. Человек постарше был экспертом по финансам. Кажется, единственным его преступлением было умение рассуждать об иностранных валютах, обменных курсах и системах поведения на рынке что бекона, что редких драгоценностей, и рассуждать до тех пор, пока допрашивающему не захочется заткнуть ему пасть раскаленной кочергой. Оба они сознались, что видели в имении много убийств и показали Лиллехорну кладбище, где лежали тела, но история их найма была таким клубком, что распутать его можно было, только погрузившись в преступный мир Лондона, да и то не наверняка.
Проблема в том, думал Мэтью, глядя на доску, что видел он там четверых, которых счел инструкторами. О третьем мужчине и о женщине с синим зонтиком даже и слуху не было.
Ефрем допустил ошибку — простую, но характерную. Мэтью перепрыгнул конем через черного слона и увидел свет в конце туннеля.
— Ох ты! — замотал головой Ефрем. — Не надо было мне эту ладью двигать.
Диверсия, подумал Мэтью. Он хочет меня отвлечь на погоню за ладьей. Нет, не погонюсь, разве что деваться будет некуда.
И еще был граф Антон Маннергейм Дальгрен — еще один ноющий зуб, даже целая челюсть.
Оставив Тревора Кирби сидеть под деревом, Мэтью вернулся в дом, через разгромленную столовую вышел на террасу, где собирался спуститься вниз, вооружившись рапирой, и вытащить Дальгрена из пруда с золотыми рыбками.
Портьеры остались в пруду, а графа не было.
Мэтью с четырьмя констеблями обыскал весь дом, другие здания и конюшню — безрезультатно. Будто зловещий гренадер расправил кожистые крылья и улетел в Пруссию — настолько бесследно он исчез. Мэтью казалось это потрясающим, даже невероятным: как настолько избитый и израненный человек смог так быстро удрать. И снова всплывало слово «демонический».
Ефрем хотел двинуть ладью — и остановился.
— Знаешь, Мэтью, я тебя сюда пригласил для определенной цели.
— Знаю. Пообедать и сыграть в шахматы.
— Ну… не совсем. — Он двинул ладью, угрожающую теперь коню Мэтью. — Я хотел знать, вот если… если…
— Да выкладывай уже.
Ефрем откашлялся.
— Если я приглашу Берри Григсби на бал «Молодых львов» в следующую пятницу, как ты думаешь, она согласится?
— Чего?
— Берри Григсби, — повторил Ефрем. — На бал «Молодых львов». В следующую пятницу. Как ты думаешь?
Мэтью выпрямился:
— «Молодые львы»? Давно ты член клуба?
— Месяц назад вступил. Сразу, как мне исполнилось двадцать один. Да ладно, нечего на меня так смотреть, Мэтью! Вполне нормальные ребята, эти «Молодые львы». Там же сыновья ремесленников…
— Я знаю, кто там.
— И у них действительно танцы хорошие. Этот бал будет в «Док-хаус-инн».
— Чудесно.
Мэтью сделал ход королем.
— Глазам своим не верю! Как ты мог сделать такой ход?
Черная ладья сняла с доски последнего коня Мэтью.
— Да я пытаюсь в голове уложить, что ты вступил в клуб! Ты же всегда говорил, что это пустая трата времени!
— Нет, Мэтью, — ответил Ефрем. — Это ты говорил. Твой ход.
— Нет, погоди, минутку только. Ты хочешь пригласить Берри? Зачем?
Ефрем засмеялся:
— Мэтью, ты в своем уме?
— Был, когда садился за доску.
— Вот слушай. — Ефрем двинул вперед пешку. — Ты на Берри смотрел когда-нибудь? Ты с ней говорил? Она красавица, и она очень… очень… даже не знаю, как сказать, но мне это нравится. Она не такая, как все, Мэтью. Она… она за душу берет, наверное, это я хочу сказать.
— За душу, — повторил Мэтью, двигая свою пешку навстречу.
— Просто берет, и все. Я вот видел, как она сидит на молу и рисует. В то утро, когда я наступил на ту проклятую черную кошку и упал в бочку, спасибо тебе за смех, но именно это нас свело. Она мне помогла выбраться, и я сидел… то есть мы сидели и разговаривали, просто разговаривали. Мне нравится, как она смеется, нравится ее запах, нравится…
— Где, черт побери, ты ее нюхал?
— Да ладно, ты меня понимаешь. Иногда просто как-то донесет ветерком запах от волос или от кожи. Это прекрасно.
— Последний раз, когда я чуял ее запах, она совсем не так хорошо пахла.
— Прости?
— Ладно, ничего. — Мэтью попытался снова сосредоточиться на игре, и эта попытка жалко провалилась. Вдруг не стало никакой разницы между пешкой, ладьей и королем.
— Так вот, — напомнил Ефрем, — я спросил, как ты думаешь: пойдет ли она со мной на бал, если я ее приглашу.
— Не знаю. И откуда мне знать?
— Да ты же живешь в этом доме рядом с ней! Ты почти каждый день там завтракаешь и обедаешь у них на кухне, с ней за одним столом! Что это с тобой? — Он со стуком поставил ладью на доску: — Мат.
— Это не мат! — возразил Мэтью, но тут у него в глазах прояснилось, и он увидел треугольник из черной пешки, ладьи и коня, взявший его короля в плен. — Черт!
— Я думал ей цветы поднести, когда буду приглашать, — сказал Ефрем. — Как ты думаешь, ей понравится?
— Да не знаю я! Хоть бурьян ей поднеси, мне какое дело!
Но тут Мэтью посмотрел на Ефрема внимательно и понял, почему его друг ни с того ни с сего так разоделся в хороший темно-синий сюртук, белую рубашку с жилетом, почему каштановые волосы с седыми прядями не торчат вороньим гнездом, а расчесаны как следует, и вообще он похож на молодого льва, которому есть куда пойти и которого ждет будущее блестящего портного в Нью-Йорке.
Если Ефрем еще и не влюблен в Берри Григсби, то близок к этому.
— Фух! — Мэтью схватил кружку и допил ее залпом.
