Когда приходит Рождество - Клейвен Эндрю

Вот она, идеальная формула неразделенной любви. Понимаете, она ведь по-прежнему видела меня маленьким мальчиком, с которым она сидела в то первое Рождество, потому что его напугала история про призраков. Она по-прежнему видела во мне ребенка, который слизывает с миски тесто для рождественского печенья, которое она выложила на противень. Да она и сейчас бы дала мне эту миску с тестом! А я бы взял, ведь я его обожаю. Я бы собирал его на деревянную ложку, а она бы искоса поглядывала, как я дочиста облизываю ложку, и она бы тихонько улыбалась, как женщина, которая смотрит на своего ребенка.

Но пока я это делал, пока выскребал тесто из миски, я только и представлял себе, каково это – обнимать ее, прижимать к себе, целовать так, как это делают по телевизору, со всеми этими загадочными движениями губ, языков и рук, механику которых я пока не совсем понимал.

И она бы мне говорила что-то вроде: “Теперь ты такой большой, милый…” У нее не было немецкого акцента, но она по-немецки излагала мысли – это была ее особенность. Когда я слушал ее, мое сердце билось чаще. Ну так вот, она бы мне говорила: “Теперь ты такой большой, милый, но я помню, как ты упал на камни и поцарапал колено, а мне потом пришлось тебе полчаса читать, чтобы ты перестал плакать. Помнишь?” Боже мой, какое это мучение! Я стою, представляю, каково было бы приблизиться к ней и потрогать свитер в том месте, где он обтягивает ее грудь, а для нее мне все еще семь лет. “Помнишь, милый?”

Когда мне исполнилось пятнадцать, точнее, то Рождество, когда мне было пятнадцать… О, столько всего произошло со мной, я пережил тяжелые события, боль… Меня подстрелили. Пырнули ножом. Могу вам шрамы показать, они на месте, все такие же безобразные. Меня оставили умирать на улице незнакомого города – без друзей и без возможности вернуться домой. Но то Рождество причинило мне такую боль, какую я никогда в жизни не испытывал.

Потому что я узнал, что у нее есть парень, вот так вот! Ну, конечно, почему нет? Ей семнадцать. Она стройная немецкая фея из сказок братьев Гримм, горячая красавица. Парни, видимо, в очередь за ней выстраивались. Конечно, она выбрала одного из них. Какая девушка поступила бы иначе?

Его звали Майкл. Уже больше двадцати лет прошло, а я по-прежнему его помню. И все еще его вижу, как будто он стоит прямо передо мной. Высокий, неуклюжий, лицо у него вытянутое, как у лошади, но в целом не урод. Вежливый, умный и уверенный в себе парень. Думаю, он играл в футбольной команде. В то Рождество Шарлотта ходила с ним на танцы или вечеринки почти каждый вечер. А мне приходилось сидеть дома с Мией, Кларой и Альбертом, словно я маленький! Я сидел с ними на диване и смотрел музыкальные рождественские мультики по телевизору. “Зимняя страна чудес Фрости” и всякая подобная хрень. И я постоянно думал о том, что же они там делают. В смысле, Майкл и Шарлотта. Она его целует? Трогает ли он ее так, как хотел я? Я пытался убедить себя в том, что она бы не стала этого делать. Точно не моя Шарлотта! Она же не какая-нибудь дешевая шлюшка, которая разрешит парню потрогать ее просто потому, что он умный, вежливый, красивый, а еще потому, что ему семнадцать и он герой футбола! Каким жалким маленьким идиотом я был…

Иногда они, молодые влюбленные, задерживались допоздна. Мне нужно было ложиться. И я лежал без сна, как тогда, в первое Рождество. Только теперь мне казалось, будто в меня вонзают ножи, будто моя кровать вся сделана из ножей, а гомункул, созданный моей ревностью, сидит у меня на груди и вдавливает меня в эти лезвия. Я молился Иисусу, просил у него, чтобы Майкла сбила машина. Это стало моей особенной рождественской молитвой. О Боже, пожалуйста, пусть Майкла собьет машина! Но я не хотел, чтобы он умер. Я мечтал, что вот, он попадет под машину, а я проведу сердечно-легочную реанимацию и оживлю его. Или я рискну собственной жизнью и в последнюю минуту оттолкну его. И потом я поворачиваюсь к Шарлотте и вижу в ее глазах, что она начинает все понимать. Что на самом деле любит-то она меня! Что я больше не ребенок! Что это я, в конце концов, ее герой!

Я целый год потом думал об этом дурацком Рождестве. Мне исполнилось шестнадцать. Я потерял девственность. Ее звали Тесс Хатчинсон. Видимо, девочки поспорили, кто первый со мной переспит. Как будто они не могли этого сделать! Достаточно было просто попросить. Вот Тесс и попросила. Она тоже была красавицей. Но большую часть времени с ней я просто закрывал глаза и представлял, что я с Шарлоттой. Ну, по крайней мере, теперь-то я разгадал эту загадку. Я наконец понял. Наконец пришел к полному пониманию того, чего хочу.

И вот наступила зима, Рождество уже не за горами – и я принял решение. Я просто не мог больше выносить эту пытку. Не мог! И поэтому я решил: на Рождество, когда я увижусь с Шарлоттой и останусь с ней наедине, я ее поцелую.

Сейчас или никогда! Это ее последнее Рождество дома, ведь потом она уедет в колледж. Хоть он и не очень далеко, но она все равно собирается войти в совершенно другой мир, и я прекрасно это понимал. Там же будет все студенческое общество, с которым она раньше не сталкивалась. Там будут мужчины. Майкл уже все, вышел из игры. Но в колледже ведь будут новые мужчины – утонченные студенты. Я тогда думал вот как: мне тринадцать, ей пятнадцать, и я все еще мальчишка, а она уже становится женщиной. Это было так унизительно… И я понимал, что если я не решусь сейчас, то ничего между нами не поменяется, ведь она уедет в колледж. И когда мне исполнится семнадцать, она уже будет частью этого нового, взрослого студенческого мира, который так далек от меня. Поэтому раз уж я решился признаться, то должен сделать это прямо сейчас. Конечно, это был отчаянный шаг, но что мне, собственно, терять? Я должен что-то сделать! Я уже не мог выносить боль от этой любви, просто не мог.

И как вы можете догадаться, я не мог думать ни о чем другом, кроме своего плана. Не успел я приехать к Мие на Рождество, как тут же принялся ждать удобного момента. Я был так поглощен желанием поцеловать ее, что даже не заметил, какой расстроенной и встревоженной она тогда была. Она, всегда такая серьезная маленькая девчонка, обычно не скупилась на нежности и подшучивания. Однако в этом году ее одолевала какая-то тайная печаль. И вот я захожу в ее комнату без предупреждения, а она быстро прячет книгу, которую до этого читала. Я не успел увидеть название, но заметил картинку на обложке: черная, красная и желтая полоски, а посередине что-то напоминающее компас. Только потом, спустя время, я понял, что это был флаг Восточной Германии. И только потом я понял, что тогда она пыталась смириться с правдой о своей родине, с диктатурой, которая терроризировала граждан при помощи тайной полиции, Штази, и сотен тысяч доносчиков. Понемногу в ее голове начали появляться вопросы – вопросы, которые до этих пор ей еще удавалось подавлять внутри.

Но тогда ее чувства и проблемы не могли пробить мою броню подросткового нарциссизма. Я не думал ни о книге, которую она читала, ни о ее тревожном молчании. Я думал только о том, как бы мне сорвать поцелуй и когда я вообще могу это сделать.

Шанс мне выпал абсолютно случайно. Случайность и вдохновение. Не знаю, смог бы я вообще когда-нибудь решиться на это, не подвернись мне случай.

Мы с Шарлоттой отправились в торговый центр докупить все необходимое. Она говорит, мол, я в магазин, а я ей: я с тобой. А сам с надеждой думаю, вдруг удастся подгадать момент для своей отчаянной попытки!

Было неловко: у меня-то еще не было прав, так что вела машину Шарлотта, а я сидел рядом, как ребенок, которого везет такая вот маленькая мама. Пришлось напомнить себе, что я уже вырос, да и вообще я выше нее. Я же решился. Настроился. И потому ждал удобный момент.

По пути домой мы увидели грузовик пекарни. На нем было написано: “Дженивская Пекарня”.

Шарлотта коротко взглянула на грузовик, когда тот проезжал мимо. И спросила: