Максим Павлов - Серафим и его братва
— Чего ты такая шуганная-то, мать? Давай по-людски побазарим.
— Не о чём мне с тобой базарить. Тебя Лысый вот-вот в кастрюлю кинет, а я буду с тобой базарить? Ишь какой!
— Это я его кину в кастрюлю, а не он меня, — пообещал Серафим.
— Слушай, гаврик, я что, не знаю Лысого? Чего ты мне тут лепишь? Ступай, похавай бизнесмена, — может, реально кумекать начнешь. Хуртаков-то уж больно приличный был баран, поучись у него уму-разуму. Ты не пятилетний ребенок, чтобы такую туфту нести. «Я его суну в кастрюлю»! — передразнила Эммануэль. — Как будто зайцы рубают медведей. О дундук!
— Ты кого назвала зайцем, мать?! — вспылил Серафим.
— Тихо-тихо! Искру тут мне не метай. Я всяких видывала, не ты первый, не ты последний. Лучше слухай, что я тебе скажу, пропавшая душа: Лысый — крутой чувак. Тебе до него не дорасти, как пчеле до слона. И не думай на него дрочить. Он как гнилое яйцо: на поверхности, кажись, ровное, гладкое — не подступиться, а долбанешь разок — такая трухлятина пойдет, щели затыкай — не заткнешь. Понял? Любой реальный чувак в этом городишке тебе скажет: не тронь Лысого — не провоняешь. А ты что ему вставил? Поговаривают, ты со Стукачом скорешился?
— Лысый не оставил мне выбора.
— Меня не трахает, кто тебе что оставил. Раз шмон пошел — затыкай амбразуру. Уж я-то его знаю, я-то его тухлую селезенку насквозь пронюхала. Думаешь, мне никогда не светило погреть Лысого в духовке? — На три секунды Эммануэль мечтательно задумалась. — О, еще как руки-то чешутся! Ан нет, мать мою! Сижу вот здесь, как паук, и не дрочу на кого не след. Знаешь почему? Потому что не прет мне, когда в моем кабаке разит тухлятиной. Потому что я реалистка, сынок: похоть держу на поводке. Чего и тебе желаю: пока не поздно, хватай хрен за уздечку. Может, и не кинут в кастрюлю.
— Поздно, Эммануэль. Я стерилизую Лысого.
— Го-го-го! — театрально пропыхтела хозяйка. — Я смеюсь: го-го-го! Любопытно, как ты его стерилизуешь?
— Лысый остался без бабы.
— У тебя, что ль, его лялька?
— У кого ж ещё?!
Эммануэль злорадно крякнула:
— Ништяк. Вот за это я тебя уважаю, мать твою! Короче, давай вот что… — Она опомнилась и тут же взяла базар за поводок, от мгновенного проблеска энтузиазма не осталось и следа: — Ты меня не знаешь — я тебя не знаю, и оба мы с тобой неизвестные люди. Никакого гнилого базара о Лысом не было. Ты меня не видел — не слышал…
— Эммануэль…
— Знать тебя не желаю.
— Может, для меня найдется какая халтура? Ладно, забудем про Лысого. Мне бы хоть кого-то замочить.
— Нету у меня для тебя работы. Понял? Своих убийц — как собак нерезаных. К тому же мне не светит впутывать себя в твои проблемы. У тебя свои гнилые делишки, у меня свои, вот пущай так и остается. Я тебя уважаю, поэтому поди, схавай пайку шашлыка за счет заведения и канай из моего чертового кабака по-тёмному. Иначе завтра сам будешь как шашлык.
— Но…
— Иди, иди, сынок, погуляй. Твои идеи произвели на меня тошнотворное впечатление, твоё появление — удручающее. Ступай же, дорогуша, не фиг тебе здесь ошиваться. Я всё сказала.
Эммануэль, лишь на минуту давшая волю негативным эмоциям по отношению к Лысому, успела вовремя спохватиться, дернула за уздечку и поставила точку в этом темном разговоре. Ее черная натура почуяла опасность, она закрыла глаза, и Серафим тут же потерял хозяйку из виду.
— Ну до свидания, — сказал Серафим, направляясь к выходу. — Не хочешь по-хорошему — будем наверняка.
Ответа не последовало.
— Скоро ты обо мне услышишь, — добавил он. — Жди проблем, черномазая.
— Будь ласков, закрой дверь, — донеслось из черноты. — Терпеть не могу света.
* * *Серафиму не удалось оценить ни деловых, ни вкусовых качеств бизнесмена Хуртакова. Шашлык из барана он съел без малейшего удовольствия. Малодушие Эммануэль, не дерзнувшей довести отвращение к Лысому до конкретных действий, подорвало аппетит убийцы.
А бородатый певец на сцене Первого банкетного как ни в чём не бывало продолжал голосить:
— И врагу ни хрена не добиться, чтобы влипла твоя-а балда, криминальная столица, отмороженная братва!
Серафиму оставалось лишь одна отдушина: Маша Типовашеева.
ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ ОДИНОКОГО КИЛЛЕРА
Личная жизнь знаменитого убийцы по большей части проходила на семиспальной кровати, приспособленной скорее для группового секса, нежели для стабильных семейных отношений. На протяжении последних лет Серафим имел довольно беспорядочные половые связи, отмеченные бурными, продолжительными совокуплениями и развратными действиями. Профессия киллера вынуждала его жить в одиночестве. Все семьи, которые он пытался завести, были поголовно ликвидированы в ходе бесконечных наездов конкурирующих преступных группировок или в результате внутрисемейных разборок. Так что со временем Серафиму пришлось свыкнуться с положением бобыля, купить кровать для группового секса и пуститься во все тяжкие — в инструкции по применению кровати было написано: «Станок для растления несовершеннолетних», однако на таком сексодроме без проблем могли расчитывать на полное удовлетворение шесть-семь взрослых, достаточно упитанных тел вместо десятка рекомендуемых фирмой-изготовителем школьниц-батончиков.
Маша Типовашеева, доставленная Шариком и Мариком на виллу Серафима, являла собой образец редкой красоты и удивительной глупости. У нее, например, была самая короткая память среди жителей Отвязного края, самая красивая грудь, смазливая мордашка и возбуждающие ноги. Чуваки западали на мисс края быстро и плотно, для этого ее было достаточно хотя бы раз увидеть на телеэкране. Сила ее притягательности считалась магической и необъяснимой. К тому же Маша обладала волшебным даром забывать всех предыдущих любовников сразу же после оргазма, поэтому любой мужчина в ее теле становился первым и последним парнем ее жизни. Словом, Маша Типовашеева была еще тот лакомый кусочек, от которого поехала не одна крыша. Ее любили десятки тысяч парней, однако близка она была далеко не со всеми. Двести семьдесят три счастливчика, которым Маша отдала душу и тело, принадлежали к навороченным слоям населения, отличались реальной крутизной, а потому имели красавицу вполне заслуженно. Двести семьдесят четвертым оказался Лысый, который ничего не подозревал о своих предшественниках, двести семьдесят пятым — Серафим.
Далеко не просто складывалась первая ночь у Маши и Серафима. Пока убийца не обкатал девушку, как того требовали неумолимые законы естества, она умудрилась трижды вспомнить Лысого (даже поставить его в пример), дважды — как ей было классно, пока два орангутанга (Шарик и Марик нагнали на бедняжку панический ужас) не доставили ее к аллигатору (Серафим поначалу казался ей чудовищем, заточившим в клетке принцессу) и один раз предъявила претензии по поводу запаха, исходившего изо рта убийцы, только что вернувшегося из «Каннибала».
Дело было так. Серафим предпринял попытку ее поцеловать, однако Маша сразу что-то заподозрила. Со смешанным чувством омерзения и страха Она принюхалась к новому любовнику:
— Чем от тебя разит? — Глаза Маши округлились.
— Я выпил, — сказал Серафим. — Немного водки. Я ведь ищу работу. А у нас знаешь, ни одна лажовая халтура не попрет, пока ты не ухерачишься с начальством до чертиков. Это я ещё мало выпил. Помню, с Лысым…
— От тебя разит не водкой, — догадалась Маша, перебив Серафима. — От Лысого постоянно несло водкой, но никогда…
— Забудь Лысого, — перебил Серафим. — Живи настоящим.
— Я пытаюсь, Серафим. Но у меня ничего не получается: ты же сам вспомнил Лысого.
— Извини.
— И этот запах!
— Изо рта?
— Да, да, изо рта! Что… что ты… ел?
— Шашлык.
— И все?
— А что еще?
— Разит так, словно ел бизнесмена.
— Тебе не нравится?
— Нет.
— Ладно, я больше не притронусь к бизнесменам, — пообещал убийца.
— Правда?
— Да. Расслабься.
— Я пытаюсь, Серафим. Но у меня ничего не получается. Ты ведь даже не спросил, хочу ли я видеть на тебе эту калошу…
— Это гандон.
— Боже!
— Успокойся.
— Сними его сейчас же!
— Ага.
— Ну?
— Заело, блин…
— Ко мне еще никто не влезал в калошах.
— Извини. Сейчас…
— Всё?
— Кажется.
— Ну?
Отделавшись от презерватива, Серафим старательно загнал движок между двух роскошных заготовок и, нежно покачиваясь взад-вперед, стараясь не дышать Маше в лицо, накачал ее до потери памяти.
— Потрясно, — похвалила Маша, когда убийца закончил.
— Смачно, правда?
— Кайфово.
— Уютно с тобой, Маня, — удовлетворённо за метил Серафим.
И они закурили.
— Обещай мне, — попросил он.
— Что, милый?
— Обещай никогда не трахаться с Лысым.
