Максим Павлов - Серафим и его братва
Тут на помощь Дэне и Шмону бросились до десятка человек, купившихся на вопль Шмона «Наших бьют», однако Серафиму было достаточно вырубить одного из них, чтобы пацаны пошли на мировую и выразили убийце, столь веско заявившему о себе, необходимые знаки уважения.
Настоящим украшением стебалова стала песня бородатого шансонье «Дави понты, лохан пробитый!», исполненная в самый разгар заварухи. В целом же драка не обманула ожиданий. Гостям «Каннибала» было продемонстрировано редкое мастерство и удивительная жестокость мордобоя. Некоторые даже вставали со своих мест и стоя аплодировали Серафиму. Словно голубки на свежую булку, со всех залов кабака слетелись официантки, чтобы своими глазами поглядеть, как метелят их местную крутизну — Дэню и Шмона. В общем, махач удался на славу.
Поблагодарив публику за внимание, Серафим вернулся к стойке, за которой вновь появился бармен, и получил в качестве специального приза халявную пайку чистейшей водки (по распоряжению хозяйки, любой посетитель ресторана, загасивший Дэню и Шмона, награждался бесплатной выпивкой).
Жизнь «Каннибала» вернулась на круги своя. Полуживых вышибал вынесли за кулисы: ободренные захватывающим зрелищем, которое им довелось наблюдать, официантки радостно возобновили круговращения по залам; гости деловито уставились в тарелки с мясом; борода что-то запел в честь победителя.
Поманив пальцем бармена, Серафим положил на стойку фоторобот: на фоне белой стены характерный черный профиль.
— Не понимаю, что это, — прикинулся валенком бармен, бросив быстрый испуганный взгляд на карточку.
— Мне нужна эта женщина, — сказал Серафим.
— Это женщина?! — продолжал валять дурака бармен.
— А ты что подумал? Ворона? — Серафим просунул под фоторобот преступницы десять баксов.
Бармен загадочно ухмыльнулся:
— Дайте-ка, еще раз погляжу… — и кинул второй испуганный взгляд на характерный профиль.
— Её зовут Эммануэль. Она мне нужна. — Серафим добавил к червонцу червонец.
— Всем нужна Эммануэль, — двусмысленно заметил бармен, отводя вороватый взгляд к винным бутылкам.
Под карточкой появилось ещё десять баксов. Взяв в руки бутыль, виночерпий посмотрел на свет, сколько вина осталось на дне, и вздохнул:
— Очень мало.
Серафим добавил.
— Мало… — повторил бармен, не оборачиваясь.
Убрав со стойки сорок баксов, Серафим кинул полтинник одной купюрой и подвел итог:
— Достаточно.
— Пожалуй, — согласился бармен, повернув лицо к клиенту. — Но при одном условии.
— О'кей.
— Я вам говорю, где скрывается Эммануэль…
— А я ей не говорю, кто её заложил, — кивнул Серафим.
— А вы смышленей, чем я сначала подумал, — похвалил бармен, спрятав деньги в карман.
— Сначала почему-то все принимают меня за чукчу. — Серафим с сожалением посмотрел на кровавый подтек, оставшийся на полу от Шмона. — Потом, увы, бывает слишком поздно.
— Поздно бывает что?
— Посмотреть правде в глаза.
— Да… — Бармен покачал головой. — Жизнь так скоротечна. Никогда не знаешь, где найдёшь, а где огребёшь.
— Да… — Серафим неожиданно взял бармена за шкирку. — Где Эммануэль, фуфло?! Долго ещё мне будешь баки заливать?!
— О'кей, — опомнился тот. — Как выйдете из первого зала, проходите с левой стороны второй, спуститесь в третий, подниметесь в четвертый, по правой стенке дойдёте до пятого — там увидите чёрную дверь. Если Эммануэль здесь, то она за этой дверью…
* * *Она сидела за огромным черным столом перед литровым стаканом молочного коктейля, к которому постоянно тянулись ее большие жадные губы, покрытые густым слоем черной помады, раскладывала перед собой мудреный пасьянс и отдавала компетентные распоряжения заведующему производством. Николай Стервятник беспрекословно внимал указаниям хозяйки и что-то быстро помечал в толстой книге расходов.
— В коктейль «Старый мудак», — ворчала Эммануэль, — постоянно не доливают «Старого Таллина», а перцу и горчицы кидают столько, что хоть зенки руками придерживай.
— Только ради повышения потенции старых мудаков, — заметил Стервятник.
— Довольно им повышать потенцию, Стерва, один чёрт не встает. А молодые жалуются.
— Разберёмся, Эммануэль.
— Ты разберись, Стерва, разберись, голубчик. А правда, что ль, бармен Иезуитов помочился в пивной баллон?
— Впервые слышу.
— А ты прислушайся.
— Хорошо, Эммануэль.
— Всякое болтают. Не знаю, может, мне показалось… Но с этим тоже разберись.
— Обязательно.
— Кого за таким делом, короче, замету — руки с хреном поотрываю на месте. На фарш пущу. Поработают мне барменами!
— Да уж, Эммануэль.
— Как идет люля-кебаб из Наримана, дорогуша?
— Улетает в два счёта.
— Хватает курдючного жира?
— Девяносто граммов на полтора килограмма Наримана, Эммануэль.
— Ништяк. А в меню что записано?
— Люля-кебаб «Директор рынка».
— Разве Нариман был директором рынка?
— Директором овощебазы, Эммануэль.
— А ты, балда, почему изменил название?
— Название сохранилось от Сулеймана. Сулейман был директором рынка и хорошо у нас пошёл за люля, Эммануэль.
— А если, не дай чёрт, проверка, Стерва? Что я им скажу?
— Проверка была вчера.
— Не засекли Наримана?
— Нет.
— Тогда фиг с ним, заряжайте за Сулеймана, пущай будет директором рынка. И правда, благозвучней директора овощебазы.
— Потому и сохранили в меню.
— Шаришь, Стерва, — похвалила хозяйка. — Чья кровь идёт в кровяную колбасу?
— Кровь Бешеного, Эммануэль.
— Куда делся Яростный?
— Спёкся.
— Давно?
— На прошлой неделе.
— Херово.
— Такова селяви.
— Надо что-то придумать. С прошлой недели идут жалобы на кровяную колбасу.
— Идут, Эммануэль.
— Говорят, жрать невозможно — обратно лезет… Ты давай так: кишки и пшиг пусть пока останутся от Бешеного, а на кровь я распоряжусь забить свежего быка. Посмотрим.
— Посмотрим, Эммануэль.
— И убери из меню маринованного змея Панфилова. Сам видишь, что его никто не хочет.
— Никто, Эммануэль, — согласился завпроизводством. — Не идет Сашка Панфилов.
— Насильно мил не будешь.
— Сегодня же уберу.
— Да! — вспомнила Эммануэль. — Ты уволил молодого повара, о котором я говорила?
— Ещё нет.
— Почему?
— Скользкий, зараза, не подступиться.
— Это твои проблемы, Стерва. Чтобы сего дня же пустил его на дешевые котлеты. Иначе невозможно работать: всю кухню мне заблевал, впечатлительный! Куда это годится? Скользко, зараза!
— Я о том же. Будет исполнено, Эммануэль.
— Тебе все понятно?
— Да.
— Понятно, так и канай, Стерва, делай, что велели. Не фиг тебе здесь торчать, ступай по-хорошему… — Только сейчас Эммануэль заметила застрявшнего на пороге убийцу. — Кого это там черти занесли?! — спросила она.
В беспросветной черноте тревожно блеснули белки ее глаз.
— Ну, здравствуй, Эммануэль, — сказал Серафим.
— Ты, что ль, мать твою?
— Я. — Серафим подошел к огромному чёрному столу. — Как твои темные делишки, мать?
— Мои-то нехило, батюшка, — осторожно ответила хозяйка. — Твоими проклятиями.
— Жива? Здорова?
— И жива, и здорова… Тебе-то что?
— Да вот, зашел проведать.
— Ну?.. Поговаривают, стебешься ты убойно.
— Уже рассказали?
— А как же? Дэня и Шмон до сих пор костей не соберут.
Серафим улыбнулся.
— Перекусил хоть? — спросила Эммануэль.
— Не успел.
— То-то у тебя взгляд как у волка. Сходи, голубчик, замори червячка. Там блюдо дня — шашлык из барана Хуртакова. Очень предприимчивый бизнесмен, шустрый такой, все хвалят. Ступай, подкрепи бестолковку.
— А что это ты меня сразу выпроваживаешь?
— А не фиг тут мне! — проворчала Эммануэль. — Чего припёрся? Думаешь, я ни черта про тебя не знаю?
— Что ты знаешь?
— Поговаривают, тебя Лысый по всему Отвязному шмонает, угандошить норовит… А? Решил под мою крышу присосаться? Ни хрена у тебя не получится. Канай, покуда цел, сынок, и забудь, как сюда вошел.
— Чего ты такая шуганная-то, мать? Давай по-людски побазарим.
— Не о чём мне с тобой базарить. Тебя Лысый вот-вот в кастрюлю кинет, а я буду с тобой базарить? Ишь какой!
— Это я его кину в кастрюлю, а не он меня, — пообещал Серафим.
— Слушай, гаврик, я что, не знаю Лысого? Чего ты мне тут лепишь? Ступай, похавай бизнесмена, — может, реально кумекать начнешь. Хуртаков-то уж больно приличный был баран, поучись у него уму-разуму. Ты не пятилетний ребенок, чтобы такую туфту нести. «Я его суну в кастрюлю»! — передразнила Эммануэль. — Как будто зайцы рубают медведей. О дундук!
