Дэвид Пис - 1977. Кошмар Чапелтауна
Джек Смирный не ел жирное.
Джек – ловкий, Джек – на веревке.
Джек-обжора залез на гору.
Джек и Джилл выбились из сил.
Никакой Джилл нет, все Джилл пропали, остались только Джеки.
Джек-попрыгунчик, Джек-молодец.
Джек, Джек, Джек.
Да, я – Джек.
Юнион Джек.[16]
Та же комната, всегда одна и та же комната.
Имбирное пиво, черствый хлеб, пепел в камине.
Она – в белом, она чернеет до кончиков ногтей, она пытается подтащить мраморный умывальник к дверям, спотыкается, не держится на ногах от усталости, падает на стул со сломанной спинкой, бредит, говорит непонятно что, слова в ее рту, образы в ее голове, в них ничего не разобрать, она потерялась в своей собственной комнате, как будто свалилась откуда-то, раскололась на части, и никто не может собрать ее в единое целое, ее послания, которые никто не получает, не расшифровывает, не переводит.
– Чем мы заработаем себе на жизнь? – поет она.
Всего лишь послания из ее комнаты, застрявшие между живыми и мертвыми, мраморный умывальник перед дверью.
Но осталось недолго, теперь недолго.
Всего лишь комната и девушка в белом, чернеющая до кончиков ногтей и дыр в голове, всего лишь девушка, прислушивающаяся к шагам за окном по мостовой.
Всего лишь девушка.
Я проснулся, задыхаясь, я горел, я был уверен, что они уже ждут.
Они улыбнулись и взяли меня за руки и за ноги.
Я закрыл глаза и позволил им утащить меня прямо в комнату, в ту самую комнату, всегда в одну и ту же комнату.
Разное время, разные места, разные города, разные дома и всегда одна и та же комната.
Всегда одна и та же чертова комната.
Обнаженное тело лежит на спине в центре кровати, повернутое слегка влево по своей оси. Левая рука, согнутая в локте под прямым углом, лежит близко к туловищу, ее предплечье прижато к животу. Правая рука, слегка согнутая в локте, лежит на матрасе в некотором удалении от туловища ладонью вверх, ее пальцы сжаты в кулак. Ноги широко раскинуты, левое бедро расположено под прямым углом к туловищу, правое – под тупым углом к лобковой кости.
Кожные покровы живота и бедер полностью сняты, брюшная полость очищена от внутренних органов. Грудь вырезана, руки иссечены несколькими рублеными ранами, лицо изуродовано до неузнаваемости. Ткани шеи разрезаны по всей ее поверхности до позвонков.
Внутренние органы обнаружены в разных местах: матка, почки и одна грудь – под кроватью, вторая грудь – у правой стопы жертвы, печень – между стоп, кишечник – справа от тела, селезенка – слева, лоскуты кожи, снятые с живота и бедер, – на столе.
Постельное белье по правую сторону от тела пропитано кровью. На полу обнаружена лужа крови площадью приблизительно в два квадратных фута. Стена справа от кровати, расположенная параллельно шее потерпевшей, забрызгана кровью.
Лицо изрезано во всех направлениях. Нос, щеки, брови и уши частично удалены. Губы обожжены кипятком, несколько неровных разрезов тянутся к подбородку. Черты лица жертвы изуродованы до неузнаваемости.
Кожа и мягкие ткани шеи разрезаны до позвоночника, пятый и шестой шейный позвонки отмечены глубокими зарубами. Порезы на передней поверхности шеи окружены крупными кровоподтеками.
Дыхательные пути перерезаны в нижней части гортани по крикоидному хрящу.
Обе груди удалены с помощью почти правильных круговых разрезов, грудные мышцы рассечены до ребер. Ткани между четвертым, пятым и шестым ребрами прорезаны насквозь таким образом, что сквозь образовавшиеся отверстия видно содержимое грудной полости.
Кожа и ткани живота от реберной дуги до лобковой кости разделены на три крупных лоскута и полностью удалены. Передняя поверхность правого бедра препарирована до кости, кожа снята единым лоскутом, включающим внешние половые органы и часть правой ягодицы. С левого бедра снята кожа, фасция и мышцы до колена. Левая икра обнаруживает длинный глубокий порез кожи и тканей до глубоких мышц, тянущийся от колена и заканчивающийся в пяти дюймах от голеностопного сустава.
Оба плеча и предплечья имеют многочисленные рубленые раны.
На правом большом пальце обнаружен небольшой поверхностный порез длиной приблизительно в один дюйм, окруженный кровоподтеками; на тыльной поверхности руки имеются ссадины сходного характера.
Вскрытие грудной полости показало, что в верхней части правого легкого имеются старые плотные спайки. Нижняя его часть вырвана.
Левое легкое уцелело, спайки имеются в самой верхней его части, а также по краям. В содержимом легкого обнаружено несколько уплотнений.
Сердечная сумка открыта снизу.
В брюшной полости обнаружены остатки не до конца переваренной пищи; рыба, картофель и прочая пища находятся также в остатках желудка и кишечника.
Спиталфилдс, 1888 год.
Сердце жертвы отсутствует, дверь комнаты заперта изнутри.
Я проснулся и увидел их, они по-прежнему сидели на диване.
Я вскочил с кровати и, сметя их в сторону, распахнул досье Олдмана:
Убийства и нападения на женщин в Северной Англии.
Я читал и читал до тех пор, пока глаза мои не покраснели и не начали кровоточить от всего прочитанного.
И тогда я стал печатать, печатать под их болтовню, кружившую по комнате в кошмарном диссонансе, а Кэрол насмехалась надо мной, ругала меня:
– Ты опоздал, ты опоздал, ты всегда сильно опаздываешь.
Заткнув ухо укушенным пальцем, я продолжал печатать, переписывая текст подходящими по случаю яркими, свежими кроваво-красными чернилами.
В самый глухой час ночи, до зари и рассвета, я закончил работать. Мне осталось одно:
Я снял трубку и поволок цифры по телефонному диску, чувствуя, как с каждым его поворотом мой желудок закручивается все туже и туже.
– Это я, Джек.
– Я уж думал, ты никогда не позвонишь.
– Мне так тяжело.
– А легко никогда не бывает.
– Мне надо с тобой увидеться.
– Лучше поздно, чем никогда.
Я снова проснулся с рассветом и новым мягким дождем. Они спали, увянув на моей мебели.
Я лежал в одиночестве, глядя на трещины на потолке, трещины в краске, и думал о ней, думал о нем, ждал, когда подаст голос святая Анна.
Я встал и на цыпочках прошел мимо них к столу.
Я вытащил лист из печатной машинки.
Я держал слова в руке и чувствовал, как кровоточит мой живот.
Йоркшир, 1977 год.
Сердце потерпевшей отсутствует, дверь комнаты по-прежнему заперта изнутри.
Она подошла ко мне сзади, заглянула через плечо, обдавая теплом мое ухо, глядя на написанные мною слова:
Вчерашние новости, завтрашние заголовки.
Йоркширский Потрошитель.
* * *Звонок в студию: Я бы хотел спросить доктора Рабиновича…
Джон Шарк: Раазиновича.
Слушатель: Ну да. Я бы хотел спросить его, вот он типа говорит, что все эти преступления были совершены, а о них никто не знает…
Доктор Раазинович: Да, это так. Свыше восьмидесяти пяти процентов.
Слушатель: Ясно. Короче, я вот что хочу спросить: а где же тогда все жертвы?
Доктор Раазинович: Жертвы? А жертвы – везде.
Передача Джона ШаркаРадио ЛидсЧетверг, 2 июня 1977 годаГлава пятая
Копать:
Двадцать четыре часа непрерывного рытья.
Без сна с тех пор, как мы покинули Престон —
Обратный путь в среду утром, Радкин и Эллис – похмельные черти – без сознания на заднем сиденье автомобиля.
Дома. В Милгарте все по-прежнему – хаос и тела, информация поступает со скоростью одна единица в минуту, и ни у одной сволочи нет времени, чтобы проверить ее как следует. Я думаю: его имя может быть уже здесь, в этой комнате, оно здесь, написанное черным по белому, оно здесь, оно ждет меня.
Я гонюсь за списками, охочусь на звонки.
Три часа тридцать минут – звонок, которого я меньше всего ждал: очередное почтовое отделение, очередной почтальон.
Радкин достает Ноубла:
– А какое, черт побери, отношение это имеет к Бобу?
– У нас больше никого нет.
– У меня тоже.
Запрет на ненормированный рабочий день снова вступает в силу. Пока мы были за холмами, в Престоне, рядовые проголосовали за его повторное введение. Радкин толкает свою речь типа: «А за что их винить?»
– Ты ведешь себя как настоящий мудак, Джон. Это же всего на пару дней.
– Это – дерьмо собачье. У нас нет пары дней. Он должен работать на Отдел расследования убийств проституток.
Но Ноубла уже и след простыл, а я возвращаюсь к своим чертовым почтовым делам:
