Рут Ренделл - Эксгумация юности
— Ничего, она будет жить, — сказала Дафни, обернувшись и сверкнув большими темно-карими глазами.
«Неужели это все произошло тогда?» — думал он в четыре тридцать утра. Или позже, когда он, после похорон своей матери, проходил мимо церкви Пресвятой Девы Марии, а она, не узнав его, взяла под руку сопровождавшего ее мужчину и отправилась дальше…
Дядя Джеймс не настаивал на помощи, было очевидно, что она не понадобилась, и они с Льюисом отправились домой тем же путем, каким и пришли сюда. Они пересекли поля и на полпути к Шелли-Гроув дядя Джеймс проговорил, вероятно, забыв, что его компаньону всего двенадцать лет, а не двадцать пять:
— Она вскружит голову любому мужчине, как только станет постарше…
Льюис долго думал, что значит вскружить голову, но так и заснул, терзаемый сомнениями. Смысл сказанного в тот день дядей Джеймсом стал ему понятен лишь через несколько лет.
Последнее, что он запомнил в тот вечер, прежде чем отправился домой, была соседка, идущая по Брук-Пат из церкви с молитвенником в руке. Возможно, именно та книга или неодобрительный взгляд женщины заставили его наконец отправиться спать.
Глава шестая
Квартира Норрисов в доме на Трэпс-хилл была большой, с просторными комнатами, однако она едва ли годилась для маленьких детей. Окна в зале (Алан терпеть не мог, когда так называли гостиную) заполняли почти всю стену и выходили на балкон. В ясную погоду эти окна были открыты, и взрослые могли не волноваться — перила на балконе не позволили бы им упасть на выложенную брусчаткой террасу внизу. Однако для маленьких детей такая опасность сохранялась — они могли проскользнуть между перилами или нырнуть под ними. У Фенеллы, сестры Фреи, были пятилетний сын и дочка, которой скоро должно было исполниться три, и когда по воскресеньям Фенелла вместе с мужем, Джайлсом, навещала стариков, то независимо от того, как тепло было на улице или как ярко сияло солнце, окна оставались плотно закрытыми.
Лишь совсем недавно Алан понял, что терпеть этого не может, просто буря отвращения поднимается в душе. Еще несколько недель назад он уживался с расхожей теорией о том, что любые трудности, с которыми сталкиваются бабушка или дедушка, — это на самом деле не трудности, а, наоборот, удовольствие, даже забава, ниспосланное судьбой испытание, благодаря которому они становятся объектами всеобщей зависти. И все это применялось не только к бабушке и дедушке — они-то, слава богу, уже испытали подобную судьбу еще двадцать пять лет назад, — но еще и к прабабушке и прадедушке, коими они теперь стали. В их возрасте, считал Алан, они заслужили себе хоть немного спокойствия по воскресеньям. А какой может быть отдых рядом с беснующимися малышами, которые делают все что вздумается: прыгают с дивана на кресло, катаются по ковру, стучат в окна, как будто хотят их открыть, без конца требуют кока-колу, апельсиновый сок, печенье и шоколад, которыми заранее запаслась во всем им потакающая и вечно улыбающаяся прабабушка, и забираются на колени к прадеду, чтобы в очередной раз испачкать книгу или газету своими липкими пальцами. Когда он довольно мягко изложил свое мнение Розмари, добавив, что наличие детей у них дома по воскресеньям — это не так уж и плохо, потому что когда они уходят, наступает блаженство, супруга тут же начала упрекать его в неблагодарности. По ее мнению — поскольку она так и не забыла его замечания по поводу их унылой и однообразной жизни, — визитов Фенеллы и ее детей вполне достаточно, чтобы рассеять любые мысли о скуке. Если им повезет прожить еще несколько лет, то и у Фреи появится семья, и она тоже будет приводить своих детей, чтобы повидаться с прабабушкой и прадедушкой. Возможно, это будет происходить по субботам…
Фрея и ее предстоящая свадьба были в данный момент самой популярной темой бесед в семействе Норрис, хотя сам Алан придавал этому событию весьма мало значения. Из небольшого семейного торжества в уютном старом пабе эта свадьба превратилась в вечеринку для двухсот человек в прибрежной гостинице. Тем больше оснований для Розмари купить себе платье, от чего она постоянно отказывалась из-за высокой цены, всегда приговаривая, что она и сама может сшить не хуже. Алан не мог с этим согласиться, но вслух ничего не говорил. Он по-прежнему предлагал ей выделить приличную сумму на готовый костюм, хотя такое предложение было ему не совсем по душе. Из них двоих именно он был феминистом, которому никогда не нравилось представление о муже как о семейном кормильце, дарящем супруге щедрые подарки. Нет, он все-таки придерживался мысли о совместном пользовании материальными средствами. Но все это не имело значения, поскольку Розмари настаивала на том, что сама сошьет себе наряд. Алан предполагал, хотя ни разу о том не заикнулся, что скорее всего такая задача ей не по силам.
Однажды он вдруг понял, насколько мог это понять мужчина, что одежда, которую она шила с тех пор, как они поженились, не была такой уж безупречной. Отвороты получались неровными, кромки спереди были длиннее, чем сзади, вырезы, прорези для пуговиц и обшлага получались не совсем симметричными. Одежду, которую шила его супруга, всегда хвалили только потому, что она делала ее сама, а не потому, что та хорошо выглядела. Медно-красный шелковый костюм теперь пополнит эту коллекцию, но получится, должно быть, еще хуже, чем обычно; Алан признавался себе в том, что Розмари, которая никогда не обучалась этому ремеслу, теперь стала шить хуже, потому что постарела. Ее пальцы стали менее ловкими, и ей нужны были новые очки. Прежде они редко посещали большие вечеринки или важные мероприятия. Предстоящее торжество было очень значительным, и Алан представил, как он сопровождает Розмари — в статусе супруга, которым он редко себя ощущал. Нет, ему будет неловко: он чувствовал это. И он совершил ошибку, когда в последний раз и уже более откровенно пытался убедить жену купить себе готовое платье.
— Говоришь, я растеряла свои навыки? — сказала она в ответ на его замечание, что вырез пиджака получился не таким ровным. А все потому, что она трудилась полночи…
— Да ты взгляни в зеркало. Сама убедишься.
— Я лишь вижу, что ты твердо настроен заставить меня надеть стандартное платье вместо чего-нибудь оригинального.
Они поспорили еще немного, но потом Алан сдался. Ему придется вынести и это платье, и жалостливые взгляды, а возможно, и неозвученные мысли гостей о том, что он слишком скуп, чтобы нормально одеть собственную жену. В общем, он угодил в ловушку половой дискриминации, которой так боялся. Днем они вышли на одну из своих длительных прогулок, но вынуждены были повернуть на Болдуин-хилл, вместо того чтобы продолжить путь по одной из лесных тропинок.
Розмари слишком устала, засидевшись далеко за полночь за своей вечной швейной машинкой.
— И после всех этих усилий ты даже не хочешь, чтобы я это носила…
Алан ничего не ответил. Он посмотрел на четыре припаркованных автомобиля на склоне зеленого холма, уходящего вниз мимо Болдуин-Понд к Блэкуэйр. В занятиях владельцев тех автомобилей, в отличие от него и Дафни, не было ничего необычного: кто-то курил, кто-то рассматривал в бинокль шпиль церкви Хай-Бич, виднеющийся вдали на фоне темно-зеленого леса, а кто-то просто дремал. Немного отступив от Розмари, Алан подумал о Дафни. Он теперь вспоминал ее каждый день: Дафни в отцовской машине, Дафни в его объятиях, Дафни, в темноте снимающая одежду. Нестерпимое желание обладать друг другом вытесняло страх разоблачения…
Алан по-прежнему носил ее визитную карточку в правом кармане пиджака. Ему, конечно, не следовало ее с собой носить. Он должен был оставить ее дома и спрятать в надежном месте. Розмари подошла к нему и взяла за руку — за левую руку, — в то время как правой рукой он нащупал в кармане визитку Дафни. Ему это показалось своего рода изменой и, ослабив пальцы, он вытащил руку из кармана. Они направились к дому.
— Думаю, мне нужно будет сразу прилечь.
— Я принесу тебе чашку чая, — сказал Алан.
Это была еще одна ловушка — устроенная супругой, которая заставляет его в качестве компенсации за неверность оказывать ей мелкие услуги. Но почему он подумал о неверности, если никогда не изменял ей?
Алан пошел на кухню и приготовил чай, налив чашку для себя и еще одну — для Розмари. Она легла полностью одетой, накрывшись пуховым одеялом. Почти готовый медно-красный костюм лежал на краю кровати. Почему? Он не спрашивал. Он возвратился на кухню и положил карточку Дафни на стол: адрес, электронная почта, номер мобильного телефона и домашнего.
Она жила на Гамильтон-террас. В газете он недавно прочитал очерк о наиболее очаровательных уголках Лондона, где была упомянута и Гамильтон-террас. Алан никогда там не был, но он попытался представить себе, как выглядит это место, какие там дома. Наверняка там не так, как у него в Лоутоне. Потом он прочитал, что Лоутон, оказывается, считают одним из самых привлекательных внешних пригородов столицы.
![Андерс де ла Мотт - Игра [Geim]](/uploads/posts/books/159181/159181.jpg)