Рут Ренделл - Эксгумация юности
— Почему ты называешь его Спот,[12] хотя он весь черный, без единой крапинки? — спросил Льюис.
— Кличку собаки я попросил выбрать внука, а ведь мальчишке всего шесть лет. Он смог вспомнить только такую. Завести еще одного Ниппера было бы чересчур.
— А почему никто не позвал меня на ту встречу с полицейским?
— Ах, не спрашивай, — ответил Стэнли. — Я тогда не знал, как с тобой связаться.
Льюис ничего не сказал по этому поводу. Вместо этого он переключился на собачьи истории, и Стэнли горячо поддержал эту тему. Вскоре они добрались до станции, и Бэчелор, к облегчению Льюиса, тут же отправился обратно, заявив, что щенок может закапризничать, если они будут долго стоять на одном месте. Ньюмену не терпелось побыть одному и поразмышлять о ремарке Джорджа по поводу взрослых в водоводах. Стоял прекрасный теплый день, и сидеть на платформе в ожидании поезда было совсем не утомительно. Даже если бы потребовалось ждать целый час, у него было о чем подумать.
Приводил ли кто-нибудь из детей взрослых, он не знал, хотя считал, что вряд ли. Существовал неписаный закон: не вовлекать родителей. Люди придумывают себе законы, даже когда им всего десять-одиннадцать лет, и легко преступают их, когда им вздумается. Как бы ни относились к этому остальные, но лично он не соблюдал таких правил.
Сидя на скамье на этой пригородной станции и силясь вспомнить кое-что из далекого прошлого, Льюис едва не заснул. Он был стар, и верно говорят, что старики порой помнят события своего детства лучше, чем то, что происходило утром. Он опустил голову и незаметно задремал. Его разбудил собственный храп, который больше походил на шумное фырканье, и, очнувшись, он понял, что женщина, присевшая рядом, должно быть, услышала эти звуки и удивилась. Возраст тоже имеет свои преимущества: старики уже не чувствуют такого смущения или замешательства, как раньше, когда они были помоложе. В этом уже нет никакого смысла. Это пустая трата времени, а сейчас дорог каждый час жизни. О чем он думал, прежде чем заснул? Льюис напрочь забыл об этом, а уже прибывал его поезд.
Он также забыл, до какого именно места дошел в «Графе Монте-Кристо», но и это не имело большого значения, поскольку он перечитывал это произведение много раз и мог всегда перескочить в самый конец, где наступала долгожданная развязка. К этому времени Льюис забыл и то, что собирался связаться с инспектором уголовной полиции Квеллом…
Он проснулся ночью и тут же понял, что больше ему не уснуть. Четыре утра — это был для него какой-то магический час. Заснуть в четыре не было ни малейшей надежды. Он мог встать и ходить по дому, мог сделать себе чашку чая, выпить виски (роковой выбор), лежать в постели, почитать, включить радио. Если одно из этих средств работало и ему удавалось заснуть, скажем, часов в шесть, то он мог считать себя счастливчиком. Но такое случалось крайне редко. Вот и сейчас он решил ничего не предпринимать и принялся думать о дяде Джеймсе. Вообще он совершал ошибку, когда говорил дяде то, что утаивал от родителей. Он все-таки рассказал ему о тайном месте, куда отправлялся летними вечерами. Там они встречались с друзьями и устраивали разные забавы. Кажется, это было в конце июля или в начале августа. Было ли это после окончания занятий в школе или непосредственно перед их началом, он никак не мог вспомнить и вновь проклинал себя за то, что так много забыл за эти годы…
Дядя Джеймс жил у них на Брук-роуд. Это было как раз то время, когда мать стала замечать его отлучки по вечерам. Льюис тоже это видел, но не придавал им никакого значения. Он ведь тогда был ребенком, для которого поступки взрослых всегда выглядели странными.
Лежа в постели с открытыми глазами, Льюис вспоминал свою долгую жизнь. Двенадцатилетним подростком его отдали в частную школу Бэнкрофте, затем он поступил на медицинский факультет Кембриджского университета; наконец, после терапевтической практики, получил хорошее место врача в Илинге. Он встретил Элисон, влюбился в нее, но настоящее счастье обрел лишь тогда, когда женился на Джо. И должно быть, все эти годы он учился жить, постепенно набираясь опыта. Если бы он поговорил с дядей Джеймсом, когда ему было сорок лет, то он знал бы, куда тот отлучался по вечерам и почему заинтересовался их подземельем. Но только не в десять-двенадцать лет. Не в 1944 году, когда, несмотря на войну, бомбежки и страхи родителей, дети из обычных семей, проживающих в Лоутоне, были достаточно наивны и простодушны.
Одно время дядя Джеймс надоедал ему по поводу водоводов, просил туда сводить. В то время Льюис не мог употребить слово «надоедал» — получилось бы, наверное, слишком непочтительно по отношению к взрослому, — но именно так все и было. Наконец он согласился, сказал, что отведет, но только не вечером. Договорились на утро воскресенья. В воскресенье туда никто идти не собирался. Этот день для английского среднего класса был настоящим днем отдыха. Все магазины были закрыты, а церкви, наоборот, открыты. Хотя семья Льюиса ходила в церковь только на Пасху или Сочельник либо по случаю свадьбы или чьих-нибудь похорон, он обучался в воскресной школе. Вообще среди жителей, даже тех, которых в церкви видели не слишком часто, господствовало мнение, что воскресенье следует все-таки почитать. Они не пускали детей на улицу и после обильного обеда проводили весь день дома. Зная это, Льюис был уверен, что вряд ли кто-то спустится в водоводы, даже несмотря на такой прекрасный солнечный день.
Прогулка через поля в сопровождении родственника не только разрешалась, но и всячески поощрялась. Они с дядей Джеймсом вышли из Тайсхерст-хилла, повернули на Шелли-Гроув. Дорогу тут так и не закончили, кое-где виднелись недостроенные дома. Здесь в одном из немногочисленных домиков жила семья Алана Норриса. Путь через поля пролегал мимо пологого дуба, где дети посреди раскинувшихся в стороны ветвей устраивали пикники, ели хлеб с маргарином и сандвичи с рыбной пастой. Но в то воскресное утро никаких детей здесь не было. Неподалеку, отделяя одно поле от другого, высилась роща из вязов. Голландка им не грозила, поскольку пройдет совсем немного лет, и их срубят, чтобы расчистить место для строительства домов.
Они взобрались на возвышенность, и Льюис, вспомнив один интересный фильм, который недавно смотрел в Лоутоне, жалел, что он не может поступить так же, как сделали с пленником в фильме — завязать глаза дяде, чтобы тот не запомнил дорогу к туннелю. Но дядя Джеймс как раз очень заинтересовался окрестностями и отвлекся от созерцания лишь на мгновение, чтобы наклонить голову и спуститься вниз по ступенькам из засохшей глины.
Лишь оказавшись внутри, Льюис понял, что они здесь не одни. Там уже было несколько обычных «участников», как называл их Джордж Бэчелор. Прислушавшись, Льюис различил в тишине голоса девочек, а дядя Джеймс принялся рассматривать глиняные стены, деревянные ящики и кирпичи, которых было множество в этом месте, после чего, ничуть не обеспокоенный тем, что его могут услышать, громко рассмеялся.
— Нет, не думаю, — сказал он, и Льюис сразу понял, что тот имел в виду, ему даже не пришлось об этом спрашивать. Туннель не был подходящим местом для осуществления планов, которые вертелись в голове у дяди Джеймса. В нем было, видимо, слишком грязно и неуютно. Льюис знал об этом, правда, понятия не имел, что было тогда в голове у дяди Джеймса.
— Тогда пойдем, — сказал он. — Вернемся обратно.
Но дядя Джеймс не послушал его и пошел вперед, на голоса девочек. Двое из них вышли на открытое место, где горело несколько свечей. Судя по аппетитному запаху, в баке из-под воды они пекли картофель. Льюис знал, что картофель принес Билл Джонсон, отец которого выращивал его на участке на Стоуни-Пат. Картошку обмазывали глиной и засыпали тлеющими угольками. Трое девочек то и дело тыкали картофелины палочками, проверяя, испеклись они или нет.
Теперь, оглядываясь назад, Льюис пытался вспомнить, как звали третью девочку. Одна из них была Розмари Уортон. Ее он вспомнил без особого труда. Другая была, конечно же, Дафни Джоунс — высокого роста, не меньше любого из мальчишек. У нее были длинные темные волосы. Но кто была третья девочка? Он никак не мог вспомнить…
Эта безымянная девочка повернулась к ним и уставилась на дядю Джеймса. Дафни не обернулась. Розмари как раз нагнулась, чтобы достать картофелину из бака и вскрикнула, когда слегка обожгла себе руку. Это был всего лишь крошечный ожог, но девочка тут же захныкала, и дядя Джеймс машинально подался вперед. Он спросил, все ли в порядке и не может ли он чем-нибудь помочь.
— Ничего, она будет жить, — сказала Дафни, обернувшись и сверкнув большими темно-карими глазами.
«Неужели это все произошло тогда?» — думал он в четыре тридцать утра. Или позже, когда он, после похорон своей матери, проходил мимо церкви Пресвятой Девы Марии, а она, не узнав его, взяла под руку сопровождавшего ее мужчину и отправилась дальше…
![Андерс де ла Мотт - Игра [Geim]](/uploads/posts/books/159181/159181.jpg)