Борис Шпилев - Бандитский век короток
Разбитая губа онемела и сильно кровоточила. Олег пошевелил связанными за спиной затекшими руками, слизнул стекающую по подбородку соленую кровь. В углу маленькой комнаты двое играли в карты, матерились вполголоса, поглядывали на Олега вполглаза. Ждан не чувствовал страха, только нетерпеливое возбуждение. Он ждал…
* * *Из серого зимнего тумана вынырнула серая же «БМВ» и затормозила рядом с машиной Али. Трое сидящих в ней, словно братья, походили друг на друга смуглостью, молодостью, хмурой сосредоточенностью.
Али был немногословен:
— Подойдёте к дому, передадите Крестнику поклон от Исы. Заберёте девушку, отвезёте на третий объект. По дороге нигде не останавливайтесь.
Трое одинаково поправили что-то под левыми подмышками, пошли неторопливо, вразвалочку.
— Султан! — негромко окликнул Али. — Умри, но довези!
Один из троих, не оборачиваясь, кивнул.
* * *Константин Павлович, бывший инженер, а ныне бомж по социальному статусу, известный в определенных кругах как Копалыч или Сопля, плохо спал этой ночью, так же, впрочем, как и прошлой. Его мучили вши и холод. Снилось ему, что лежит он голый на снегу, желтом и кусачем, как стекловата. С неба падает желтый снег и лезет в глаза, в рот. А тут еще вперся в сон коротко стриженный, седой незнакомец и принялся безжалостно трясти Копалыча.
Бомж горестно закряхтел, заворочался и проснулся. Болел желудок, с трудом переваривая выпитые накануне вечером «паленую» водку и тройной одеколон. Ноющим, мокротным комом засел где-то в легких начинающийся грипп.
Копалыч с трудом разлепил заспанные глаза, обвел мутным взором загаженный подъезд, приютивший его прошлой ночью, и, к великой досаде своей, убедился в том, что седой хмырь из сна никуда не делся, а вот он, сидит рядом на корточках и протягивает ему десятидолларовую бумажку.
Бомж потихоньку ущипнул себя за руку, убедился, что не спит, и сильно обиделся на седого.
«Издевается гад», — подумал Копалыч, а вслух произнес:
— Чего тебе надо?
Вернее, хотел произнести. «Чего» — у него получилось хорошо, уверенным басом, «тебе» — вышло похуже, как-то пискляво, а «надо» — не получилось совсем.
Мужик понимающе покачал головой и спросил:
— Скажи, старче, заработать хочешь?
Константин Павлович живо представил себе запотевшую бутылку пива, громко сглотнул и часто, торопливо закивал.
Ваня Хлыст уже в пятый раз подряд выигрывал в «очко». Почти все деньги, бывшие в игре, сейчас приятно оттягивали Ванин карман. Его напарник по игре и первый зам в «бригаде», туповатый, но исполнительный качок Фрол, обиженно кривил толстые, вывернутые, как у негра, губы.
— Слышь, Ваня, ты, бля, на хер, это… передёргиваешь, точняк!
— Фильтруй базар, Фролушка, — ответишь, — улыбнулся Хлыст.
Он не рассердился на напарника. Плавающий в его крови героин расцветил мир фантастическими красками и превратил уродливую, покрытую шрамами морду Фрола в подобие человеческого лица. На душе у Вани Хлыста было легко и светло. Причин тому было несколько: во-первых, они с Фролом третьего дня завезли в лес и «в два смычка» отымели во все дыры одну строптивую козу, имевшую наглость в течение нескольких месяцев отвергать пылкие притязания Хлыста.
Во-вторых, пахан подогнал ему вчера децал улётного ширева, которое в настоящий момент приятно щекотало изнутри Хлыстовы вены.
И в-третьих… нет, пожалуй, ЭТО — во-первых, главное, а все остальное — во-вторых и в-третьих. Так вот: во-первых, сам Крот вызвал Хлыста к себе в кабинет и поручил взять того козла, что спалил «Красный фонарь». Для облегчения задачи Крот выделил Хлысту какого-то закошмаренно-го кренделя, а когда он, Хлыст, погнал типа того, что они с Фролом и вдвоем отлично управятся, Крот сказал, чтобы он, Хлыст, не умничал, что тот козел обязательно за кренделем явится, потому что крендель этот тому козлу, как родной. Вот что сказал Крот. А еще он сказал: «Гром этот, говорят, очень крут, так что ты, Иван, поосторожнее. Если возьмешь его, я тебя в свою «личку» определю».
А его, Хлыста, хер ли учить? Не хер его учить! Не видал он крутых!
Закончив свои размышления, Хлыст усмехнулся. Посмотрев на привязанного к стулу Олега Жданова, бандит неторопливо подошел к нему и вдруг быстро, справа-слева ударил его по лицу.
Трехэтажный дом был старый, заброшенный, уж лет пять как выселенный для капитального ремонта. Гуляли сквозняки в его пустых коридорах, хлопали на ветру оконные рамы с выбитыми стеклами и хищно щерилась дранка из-под облупившейся штукатурки. Гром проводил взглядом вошедшего в подъезд бомжа, затем обошел дом с другой стороны, постоял, примериваясь, потом ловко, как кошка, полез по жалобно скрипящим балконам.
Копалычу и так было худо, а тут поплохело совсем. С трудом поднявшись на третий этаж по хлипкой лестнице, он остановился и, согнувшись, уперев руки в колени, долго кашлял, сипел прокуренными легкими, пытаясь отдышаться. Сердце неистово стучало где-то у самого горла и норовило выскочить из груди.
Помимо одышки, старого бомжа мучили дурные предчувствия. Хотя седой сказал, что работа плевая и пообещал, что с Копалычем ничего не случится, старик все равно боялся. Он не первый день жил на белом свете и понимал, что десять баксов за просто так никто не даст. Философски подумав о том, что бояться надо было раньше, Копалыч тяжело вздохнул и нерешительно постучал в обитую драным дерматином дверь, на которой кто-то белой краской намалевал цифру «17».
За дверью закопошились, послышались осторожные шаги, и хриплый бас поинтересовался, какого хрена ему надо.
— Я, это, записку вам принёс… — таинственным шёпотом произнёс Копалыч.
— Какую записку? Пошёл на хер отсю-дова! — Дверь приоткрылась на сантиметр, и на бомжа уставился чей-то налитый кровью глаз.
— Дык, это… от Грома записку. Вы же его ждёте? — Спросив это, Константин Павлович тотчас пожалел о своем вопросе. А также пожалел о том, что позарился на десять баксов, и о том, что вообще родился на белый свет.
Дверь широко открылась, и на пороге появился ужасный амбал, с глазами, как у дохлой рыбы, наголо бритый, с лицом, изуродованным лиловыми шрамами. Монстр протянул огромную лапищу, ухватил Копалыча за шиворот и одним рывком втащил в темную прихожую.
Там старик увидел ещё одного — длинного, худого, одетого в чёрное, с такими же мёртвыми глазами, как у амбала, но увидел только краем глаза, потому что все внимание бомжа сосредоточилось на пистолете, который худой небрежно сжимал в руке и ствол которого был направлен Копалычу прямо в лоб. Амбал волоком, словно мешок, протащил старика в комнату. У стены, бессильно свесив голову на грудь, привязанный к стулу, сидел молодой парень.
— Ну, чё, старый, давай записку, — нехорошо усмехнулся длинный, взял из дрожащих рук Копалыча клочок бумаги, развернул и тяжело, в упор посмотрел на старика.
— Что-то ты плохо шутишь, дед! — глухо проговорил бандит. Он повертел перед лицом бомжа листком записной книжки. Листок был девственно чист.
Копалыч заглянул в белесые, словно подернутые пленкой, глаза длинного и вдруг понял, что вот сейчас, сию минуту, его, Копалыча, будут убивать.
«Надо было брать двадцать баксов… да кто ж знал!» — с неожиданным равнодушием подумал он.
А дальше началось непонятное. Жуткие глаза бандита, в которые завороженно смотрел бомж, неожиданно словно взорвались изнутри. Голова лопнула, точно гнилой арбуз, и в лицо Копалычу плеснуло густо, сочно. Машинально старик вытер лицо и с ужасом уставился на свою руку, сплошь покрытую кровью и мягкими сероватыми комочками.
Стоящий у стены амбал замер, выкатив глаза и широко открыв рот. Прямо в зловонное дупло его рта скользнул просверком, вошел с хрустом, по рукоятку, тяжелый десантный нож. Волосатые лапы бессильно опали, судорожно задёргались и подогнулись ноги бандита, но он не упал, повиснув на пробившем его затылок и ушедшем глубоко в стену лезвии, точно пришпиленный к обоям жук.
Из проёма балконной двери скользнула размытая тень и склонилась над связанным молодым парнем.
Но этого Копалыч уже не видел. Выскочив из квартиры, он кубарем скатился с лестницы и побежал по безлюдной в этот час улице, тихо подвывая от ужаса. Остановился старик только у круглосуточно работавшей палатки. Заспанная молоденькая продавщица, с опаской глядя на покрытого с ног до головы кровью и мозгами бомжа, тем не менее с немалой выгодой для себя разменяла ему десять баксов и продала пять бутылок водки, две из которых он выпил тут же, у палатки, прямо из горлышка, а три оставшиеся унёс с собой в утренний туман.
* * *Хмурое утро нехотя, лениво перетекало в начало хмурого дня. Уполз с улиц туман, но не растаял совсем, а затаился рваными клочьями в темных переулках и подворотнях.
