Роберт Маккаммон - Королева Бедлама
Одно можно сказать о Дальгрене, подумал Мэтью. Этот человек умел держать большой палец в замке.
Дальгрен тряс головой, мокрые светлые пряди торчали, как рога. Мэтью воспользовался случаем и вмазал подносом ему в лицо. Когда Дальгрен отступил на несколько шагов, пошатнулся, прижимая к груди сломанную руку, Мэтью повторил удар. И третий раз, и пруссак налетел на винного цвета шторы, свисающие над дверями в сад, но этот гренадер не мог позволить себе упасть. Тогда Мэтью бросил поднос обратно в груду серебра, откуда взял, сорвал портьеры с крючьев и обмотал ими голову противника. Потом, медленно и осторожно от боли, но вполне целеустремленно, с трудом поднял стул и от всей души влепил графу Антону Маннергейму Дальгрену последний удар, от которого фехтовальщик, высадив двери, перевалился с террасы в бассейн с золотыми рыбками, беспорядочно дергаясь в своих пеленах.
Мэтью рухнул на колени.
Наверное, все-таки не очень много прошло времени, пока он снова смог двигаться, потому что хотя смятение перед домом стихло, еще раздавались кое-где крики и иногда проклятия. Мэтью подполз к Чарити Ле-Клер и по стонам определил, что она еще жива, и если она проживет достаточно долго, то свое назначение в мире ей наверняка придется пересмотреть.
Он встал, на нетвердых ногах прошел через весь коридор.
В дверях валялся Лоуренс Эванс с огромным чернеющим кровоподтеком посреди лба. Нос тоже был разбит в лепешку, на полу возле его правой руки лежал нож. Неподалеку, прижимая руку к кровавому пятну на рубашке, сидел Диппен Нэк с белым пластырем на носу и подбитыми глазами — работа кулака Мэтью. Рядом с ним лежала черная дубинка, отдыхая после хорошо сделанной работы.
Мэтью стало понятно, что ему слишком сильно досталось по голове, раз он видит то, чего нет. Проморгавшись, он посмотрел снова.
— Ты на что это уставился, черт тебя побери? — буркнул Диппен Нэк.
Мэтью вышел на солнце, переступив через тело Эванса.
Битва, бушевавшая перед домом, уже закончилась, хотя в воздухе еще висела пыль, поднятая башмаками и копытами. Ясно было, кто победил и кто потерпел поражение. С поднятыми руками стояли юнцы — по крайней мере те, кто не валялся на траве, зажимая свои раны, — и победителями вокруг них, с тесаками, дубинами и шпагами стояли те самые констебли, которых Мэтью считал профессионально непригодными дебилами. Их он насчитал восемь — нет, вот еще двое идут и ведут пятерых юнцов, наставив клинки и мушкеты. Из дюжины лошадей некоторые тревожно фыркали, другие спокойно паслись, безразличные к войнам людей.
Вглядевшись сквозь завесу пыли, Мэтью увидел миниатюрного человечка в канареечно-желтом сюртуке и треуголке. В опущенной руке он держал пистолет, стоя над чьим-то телом.
Когда Мэтью подошел, Гарднер Лиллехорн поднял на него страдающие глаза. В ярком свете дня лицо его было мертвенно-бледным, крашеные волосы, скорее синие, нежели черные, убраны назад и связаны желтой лентой. Он снова посмотрел на тело, и когда заговорил, голос у него был совершенно убитый:
— Мне пришлось стрелять — он шел на меня, не останавливаясь. Он… он ведь жив?
Мэтью наклонился. Пуля вошла возле самого сердца Джеррода Эдгара. Глаза юноши были открыты, но пламя в нем погасло. В правой руке он все еще сжимал большой нож.
Мэтью встал, вздрогнув от резкой боли в раненом бедре.
— Он мертв.
— Я так и думал. Я просто… я не… — Он замолчал, потом начал снова: — Я никого не хотел убивать.
— Чепел, — сказал Мэтью. Мысли мешались от потери крови — и от странной иллюзии, что он сочувствует главному констеблю. — Что с Чепелом? — Он потер лоб рукой. — И как вы тут оказались?
— Кирби, — ответил Лиллехорн. — Он мне все рассказал. Я собрал всех констеблей кого мог и приехал сюда. Бог мой, Мэтью! — Он тяжело заморгал, оглядел мальчишек, которым велено было сесть, скрестив ноги и положив руки за голову. — Они же такие еще дети!
Были когда-то, подумал Мэтью, но не сказал вслух. Давным-давно. Лишения, жестокость, черствость этого мира начали их образование, Осли и Чепел его продолжили, профессор Фелл пристроил к делу. Как сказал Джеррод Эдгар: «Здесь я человек, а там я был никто и звать никак».
— А где Кирби? — спросил Мэтью.
Главный констебль равнодушно махнул рукой в сторону дороги к винограднику.
Мэтью двинулся туда и вскоре увидел тело Саймона Чепела, распростертое на брюхе в дорожной пыли. Возможно, его перехватили по пути к конюшне за лошадью, подумал Мэтью. Как Диппен Нэк перехватил Лоуренса Эванса на пути к последнему блокноту или даже более важным документам в картотеке. На левом виске Чепела красовался черный кровоподтек длиной дюйма три, лицо его было серьезно деформировано либо кулаками, либо, что вероятнее, парой башмаков. Очень непривлекательное зрелище, и у Мэтью тошнота подступила к горлу при виде того, во что можно превратить лицо человека. Но лужи крови возле горла не было и, судя по нечленораздельным звукам из разбитых губ, Чепел еще не покинул земную юдоль.
— Я его убить хотел, — сказал Кирби, сидящий у дороги в тени дерева. Неподалеку паслась вороная лошадь с белой мордой. Кирби сидел, подтянув колени к подбородку, с дубинкой в руках. — Свой нож я отдал Лиллехорну, когда мы сюда ехали. Но я мог здесь взять нож у любого из этих мальчишек. И запросто перерезать ему глотку.
Мэтью подошел к нему — хотя бы чтобы не видеть больших зеленых мух, кружащих над кровавой маской бывшего лица Чепела.
— Поллард мне его описал, — продолжал Кирби. — Так что я его узнал. Понимаешь… я за тобой шел от нашей конторы. Хотел пойти с тобой, к Лиллехорну. Потом увидел, как тебя остановили Поллард и еще кто-то. И когда я увидел, как Поллард взял блокнот… тогда я все понял. Я за ним пошел следом обратно в контору, и там мы поговорили.
Кирби закрыл глаза, прислонился спиной к дереву. На лбу и на щеках у него блестел пот.
— И где он сейчас?
— Душка Джоплин? Мой милейший собутыльник? Ну, сперва… до того, как мы поговорили, он пролетел целый пролет крутой лестницы. А потом… уже после нашего разговора, мой добрый приятель разбил себе вдребезги обе коленные чашечки о пару каминных щипцов. — Он открыл глаза и уставился на беспомощного Чепела. — Я постарался добраться до него первым, раньше всех, потому что я хотел его убить. Забить до смерти, если надо будет. Но остановился. — Он наморщил лоб, задумался. — Мэтью, почему я его не убил?
Мэтью тоже сперва подумал и лишь потом ответил:
— Потому что ты знал: теперь Фемида отлично видит Саймона Чепела и его преступления. Убивая его, ты бы только убил себя чуть больше.
— Да, — ответил сын миссис Свенскотт. Кивнул. — Наверное, так.
Мэтью опустился в тени на землю. Его неудержимо тянуло спать после таких передряг. Где Берри? Как она? Он этого не знал, приходилось верить, что все хорошо. А мальчишки? Поймали всех? Что с преподавателями? Есть ли такое место, где их всех можно держать до суда? Это же будет сущий кошмар для Лиллехорна… если он сумеет избавиться от другого кошмара: убийства юноши, который в душе наверняка приветствовал облегчение, дарованное смертью.
Странное место этот мир, построенный людьми. И этот Новый Свет еще более странен, чем Старый.
Светило летнее солнце, пели птицы, порхали желтые бабочки и гудели зеленые мухи.
Мэтью лег в тени на траву, закрыл глаза и дал себе немного отдохнуть.
Глава сорок девятая
Доктора стояли и ждали.
Один стоял собранно и спокойно, другой нервозно затягивался трубкой. Кто знает, что это может дать? Но попробовать надо, и оба врача с этим согласились.
Свет золотого дня лился в открытое окно, Королева Бедлама в своем лиловом кресле с высокой спинкой, хрупкая в этом просторном розовом халате, сидела, как обычно, созерцая сад, ничего не говоря и не меняя выражения лица.
В комнату вошел Мэтью Корбетт.
Он был одет для долгой верховой поездки от Нью-Йорка сюда — светло-коричневые панталоны, белая рубашка и чулки — все новое, с иголочки. Новые темно-коричневые сапоги для верховой езды, пошитые на заказ сапожником Булливером Мартином. Иметь хорошо оплачиваемую работу в Нью-Йорке — это совсем неплохо. К сожалению, получить десять шиллингов с Эстер Деверик не удалось, потому что хотя Мэтью и положил конец похождениям Маскера и Указу о чистых улицах, не было выполнено условие, чтобы ее проинформировали первой. Но Мэтью предпочитал быть живым, чем чтобы эти десять шиллингов бросили на его могилу.
Обидно, конечно, что раскрытие тайны Маскера и появление всей истории в «Уховертке» означало, что вдова Деверик не успеет достаточно быстро упаковаться для возвращения в Англию. Конечно, жители Голден-хилла весьма уважают деньги, но предосудительно относятся к заговорам с целью убийства — во всяком случае, раскрытым и позорно опубликованным для всех, и знатных людей, и даже простолюдинов. И потому — «Прощайте, миссис Деверик!» — так было озаглавлено некоторое письмо в следующей «Уховертке»:
