Энн Райс - Царица проклятых
вместе голову и тело, пусть даже она собиралась убить меня, пусть даже не произнесла моего имени.
Я посмотрел на замок: «Повернись, откройся». И сквозь слезы я увидел, как дрогнула щеколда, услышал, как скрипнул металл. Легкий спазм в мозгу, старая дверь выскочила из покоробившейся рамы, петли застонали, как будто ее распахнул сквозняк.
Он стоял в холле и заглядывал в комнату Клодии.
Пиджак стал покороче и не такой широкий, как старинные сюртуки, но он был так похож на себя из прежних времен, что боль стала невыносимой. Я не мог пошевелиться. Он выглядел словно призрак, густые черные волосы растрепаны, как в былые дни, в зеленых глазах – меланхоличное удивление, руки болтаются по бокам.
Естественно, он не стремился специально вписываться в старый контекст. Но призраком в этой квартире, где Джесс так перепугалась, был он сам, здесь Джесс уловила леденящие душу отголоски прежней атмосферы, которой мне никогда не забыть.
Шестьдесят лет провело здесь семейство нечестивцев. Шестьдесят лет – Луи, Клодия, Лестат.
Смогу ли я услышать клавикорды, если постараюсь? Клодия, играющая своего Гайдна, поющие птицы – их всегда будоражил этот звук, вся эта музыка, вибрирующая в хрустальных украшениях, свисающих с расписных стеклянных абажуров масляных ламп, и в трубах, даже в тех, что проходили рядом с задней дверью, перед изогнутой железной лестницей.
Клодия. Лицо, созданное для медальона или для овальной миниатюры на фарфоре, который нужно хранить в ящике вместе с локоном. Но как бы ей был ненавистен этот образ!
Клодия, вонзившая нож мне в сердце; она поворачивала его и смотрела, как по моей рубашке льется кровь.
«Я положу тебя в гроб, отец. Но ты уже никогда не встанешь».
«Тебя я убью первым, мой принц».
Я увидел маленького смертного ребенка, лежащего среди грязных одеял, ощутил запах болезни. Я увидел черноглазую царицу, застывшую на троне. Я поцеловал их обеих, Спящих красавиц!
«Клодия, Клодия, очнись, Клодия... Вот так, дорогая, ты должна выпить это, чтобы поправиться».
«Акаша!»
Кто-то тряс меня.
– Лестат!
Я смутился.
– А, Луи, прости меня. – Темный заброшенный холл. Я содрогнулся. – Я пришел, потому что волновался... за тебя.
– Не стоит, – деликатно ответил он. – Мне просто было необходимо совершить это небольшое паломничество.
Я дотронулся пальцами до его лица – теплое от крови жертвы.
– Ее здесь нет, Луи, – сказал я. – У Джесс просто разыгралось воображение.
– Да, видимо, так, – ответил он.
– Мы живем вечно, но они не возвращаются. Он долго вглядывался в меня, потом кивнул.
– Пойдем отсюда.
Мы вместе вышли в длинный холл, нет, мне здесь не нравилось, мне не хотелось здесь задерживаться. Здесь водились привидения, но настоящие привидения имеют весьма мало общего с призраками, они имеют отношение к жестокой памяти – вот там была моя комната, моя комната...
Он сражался с задней дверью, пытаясь заставить старую побитую ветрами дверную раму вести себя прилично. Я жестом попросил его выйти на крыльцо и хорошенько стукнул по ней. Крепко застряла.
Как грустно видеть заросший двор, фонтан в руинах, рассыпающуюся кирпичную кухню...
– Если хочешь, я все починю, – сказал я. – Сделаю здесь все, как раньше.
– Теперь это не важно, – ответил он. – Пойдем со мной, погуляем немного?
Вместе мы спустились по крытой дорожке, в узкой канаве текла, вода. Я оглянулся назад. Увидел ее в белом платье с голубым поясом. Но она на меня не смотрела. Я мертв, думала она, завернут в простыню, и Луи закинул тюк в карету, она увозила мои останки подальше, чтобы захоронить, и в то же время она стояла там... и наши глаза встретились.
Я почувствовал, что он тянет меня за собой.
– Не стоит здесь задерживаться, – сказал он.
Я смотрел, как он закрывает ворота, а потом медленно обводит взглядом балкон и мансардные окна наверху. Он наконец-то прощался? Может быть, и нет.
Вместе мы дошли до Рю-Сент-Анн, в противоположном от реки направлении, не говорили, просто гуляли, как столько раз гуляли прежде. Холод слегка обжигал его, обжигал ему руки. Ему не нравилась современная мода засовывать руки в карманы. Он считал, что это неизящно.
Дождь перестал и превратился в туман.
Наконец он сказал:
– Ты привел меня едва ли не в ужас: когда я увидел тебя в холле, то поначалу решил, будто ты ненастоящий, а ты не ответил, когда я окликнул тебя по имени.
– А теперь куда мы идем? – спросил я, застегивая свою хлопчатобумажную куртку. Я больше не страдал от холода, но приятно было находиться в тепле.
– Еще в одно последнее место, а потом – куда пожелаешь. Вероятно, назад, в дом общины. У нас не так много времени. Или же оставь меня, я поброжу и вернусь через пару дней.
– А мы не можем побродить вместе?
– Можем, – с энтузиазмом ответил он.
Что, во имя Бога, мне нужно? Мы проходили под старыми балконами, мимо старых крепких зеленых ставен, мимо стен с облупившейся штукатуркой и обнаженными кирпичами, слепящих огней Рю-Бурбон, и я увидел впереди кладбище Святого Людовика, окруженное толстой беленой стеной.
Что мне нужно? Почему у меня до сих пор болит душа, в то время как все они обрели какое-то равновесие? Даже Луи. И, как сказал Мариус, мы обрели друг друга.
Я был счастлив находиться рядом с ним, идти по этим старым улицам – но почему мне этого мало?
Еще одни запертые ворота. Он сломал замок пальцами, и мы вошли в царство белых могил с остроконечными крышами, урнами, мраморными дверями, и высокая трава хрустела под нашими ногами. Благодаря дождю все как бы светилось, городские огни придавали облакам, бесшумно плывущим над головой, жемчужный блеск.
Я старался отыскать звезды. Но не мог. Опустив глаза, я снова увидел Клодию, почувствовал ее ручку в своей руке.
Я взглянул на Луи, заметил в его глазах отражение тусклого далекого света и моргнул. Я еще раз дотронулся до его лица, до скул, до изгиба черных бровей. Что за изящное создание!
– Благословенная тьма! – неожиданно произнес я. – Опять снизошла благословенная тьма.
– Да, – печально ответил он, – и мы по-прежнему царим в ней.
Разве этого мало?
Он взял меня за руку – интересно, какая она теперь на ощупь? – и повел по узкому проходу между самыми старыми, самыми древними могилами, между могилами, восходящими к первым дням существования колонии, когда мы с ним вдвоем бродили по болотам, грозившим поглотить все вокруг, а я питался кровью подсобных рабочих и воров, готовых перерезать горло любому. Его могила. Я осознал, что вижу перед собой выгравированное в мраморе его имя, написанное крупными старомодными буквами с наклоном:
«ЛУИ ДЕ ПОН-ДЮ-ЛАК
1766-1794»
Он прислонился к расположенной поодаль могиле, к очередному храмику с крышей, совсем как у него.
– Я только хотел увидеть ее еще раз, – сказал он. Он наклонился и коснулся пальцем надписи.
Надпись на камне лишь немного поблекла. Благодаря пыли и въевшейся грязи каждая буква и цифра потемнели и стали только ярче. Думал ли он о том, во что за все эти годы превратился мир?
Я вспомнил ее мечты – о саде мира на земле, где из пропитавшейся кровью почвы вырастают цветы.
– Теперь можно отправляться домой, – произнес он.
Домой. Я улыбнулся. Я протянул руку и потрогал могилы, окружившие меня с обеих сторон, я взглянул на мягкое свечение городских огней на фоне ряби облаков.
– Ты ведь не собираешься от нас уйти, нет? – вдруг спросил он резким от беспокойства голосом.
– Нет, – ответил я. Хотел бы я рассказать ему все, что написал в книге. – Знаешь, мы с ней были любовниками, совсем как смертные мужчина и женщина.
– Конечно знаю, – сказал он.
Я улыбнулся и внезапно поцеловал его, взволнованный его теплотой, его мягкой податливой кожей. Господи, как я ненавидел белизну своих пальцев, которые теперь без усилий могли его раздавить. Я не знал, догадывается ли он об этом.
Мне столько хотелось рассказать ему, о стольком спросить! Но я не мог найти слов, не знал, с чего начать. У него всегда было столько вопросов, теперь он получил свои ответы, возможно, больше ответов, чем ему требовалось, – и как это отразилось на его душе? Я глупо уставился на него. Он ждал меня с таким терпением, с такой добротой, он казался мне совершенством. И, как последний дурак, я выпалил:
– Теперь ты меня любишь?
Он улыбнулся. О, какая пытка – видеть, как его лицо одновременно прояснилось и смягчилось.
– Да, – ответил он.
– Хочешь, устроим небольшую авантюру? – У меня забилось сердце. Было бы великолепно, если... – Хочешь нарушить новые правила?
– Господи, о чем ты? – прошептал он.
Я засмеялся, тихо, лихорадочно, мне было так хорошо. Смеяться и следить за неуловимыми изменениями его лица. Вот теперь он действительно заволновался. И, по правде говоря, я не знал, что у меня получится. Без нее. Что, если я рухну вниз, как Икар...
