Никита Максимов - Черника в масле
Смирнов смотрел на эту картину с привычным уже чувством горечи и гнева. Насколько он мог припомнить, за несколько лет работы в таком заведомо грязном бизнесе, как кража нефти, они в сумме засрали куда меньше земли, чем на этой поляне. Андрей всегда требовал от своих людей аккуратности – и не только потому, что любой разлив нефти служил уликой, указателем на их деятельность. Он постоянно держал в голове сам и всем подчинённым вдалбливал мысль, что земля, тайга, где они сейчас вынужденно работают, живут, прячутся – это часть их дома. Рано или поздно они надеялись вернуть себе право на полное владение этим домом, и гадить самому себе на крыльцо казалось идиотским занятием.
Возможно, это было бесконечно глупо – весь этот их бессмысленный, безнадёжный идеализм, все ничем не обоснованные надежды на счастливый исход, на лучшее будущее. Ничто в их собственном прошлом, никакой маломальски трезвый и непредвзятый взгляд на историю этой страны не давали им поводов для таких иллюзий. Однако именно такая непрактичная штука, как убеждения, позволяли им оставаться теми, кто они есть, и не краснеть, глядя на себя в зеркало по утрам.
Его плеча коснулись:
– О чём задумался, Андрей?
Он посмотрел на Катю, потом кивнул на поляну:
– Ненавижу такое скотство. Каждый раз, когда вижу, поражаюсь. Раз уж тебе надо сделать что-то такое, почему не устроить всё по-человечески? Вырыть одну яму, слить туда всё, свалить весь мусор? Зачем загаживать всё вокруг, максимально, везде, куда ты только можешь дотянуться?
Она кивнула.
– Это, Смирнов, одна из великих экзистенциальных загадок русской души. Засрать всё, что можешь, а потом сидеть и страдать, от чего вокруг всё так плохо. Пошли, обойдём этот срач, осмотрим перекрёсток и понаблюдаем за дорогой. Там, пока будем сидеть, можешь излить мне душу.
Они прошли по краю вырубки и выбрались к дороге. Точнее говоря, когда-то это действительно была дорога. Сейчас от асфальта, коряво положенного примерно десяток лет назад во время последнего ремонта, уже почти ничего не осталось. Этому Андрей тоже не переставал удивляться. Помниться, во времена его сопливого детства дороги выдерживали лет двадцать. Потом срок их службы только сокращался. К моменту, когда всё стало разваливаться, средний срок жизни свежеотремонтированной дороги редко превышал два года.
Как бы там ни было, не похоже, что этой дорогой пользовались часто. Они перебежали на ту сторону и проверили интересующий их просёлок. Тот оказался очень удачно завален упавшим деревом почти у самого выезда. Это означало, что по нему никто не ездил. Возможно, что ездить было некуда, и просёлок вёл в тупик, но набор Катиных карт за разное время показывал, что пунктир лесной дороги шёл в нужном направлении, нигде не прерываясь. А дерево – это хорошо. Они его оттащат за пару минут, проедут, а потом вернут на место. Никто даже не заподозрит, что здесь прошла колонна техники.
Но пока что надо было убедиться, что по большой дороге сейчас никто не ездит. То, что время от времени ей пользовались – факт, иначе откуда бы взялась помойка на старой вырубке. Вспомнив о загубленной чернике, Андрей снова ощутил укол гнева. Покосился на Катю, устроившуюся рядом с ним с биноклем в руках и поочерёдно просматривающую дорогу в обе стороны.
– Ну, а ты-то сама, что об этом думаешь?
Она опустила бинокль и посмотрела недоумённо. Он кивнул головой в сторону вырубки:
– Я про это.
Катя понимающе кивнула.
– Вон ты о чём. Не знаю, Андрей. Стараюсь ничего не думать. Так есть, я на это повлиять не в силах, так какой прок копаться в смыслах? У нас и так куча народу участвует в специальной Олимпиаде по размышлению «Что не так с моей Родиной?». Понимаешь иронию? Большинство достаточно умных людей последние лет пятнадцать всё занимались рассуждениями на тему «почему всё так плохо?» вместо того, чтобы задаваться вопросом «что я могу сделать, чтобы стало хорошо?».
Она усмехнулась и снова поднесла бинокль к глазам, но Смирнов решил не сдаваться:
– И всё-таки, что, по-твоему, не так? Почему люди позволяют себе вести себя по-свински?
На этот раз она не стала отрывать бинокль от глаз, а просто пожала плечами:
– Кто ж его знает. Я думаю, тут много всего намешано. Во-первых, очень большое пространство. Каждый может подумать: «Какая беда в том, что я засру эту небольшую полянку? Велика Россия, чистого места на меня ещё хватит. И на меня, и детям моим ещё останется». Хотя вряд ли такие уроды думают о детях. Во-вторых, принято считать, что самое важное – это текущая цель, то, на чём ты делаешь деньги. Пока была в цене нефть, всё остальное считалось мусором. Если становилось выгодно гнать из Сибири в Китай необработанный лес-кругляк, то по боку шёл весь сопутствующий ущерб. И так чего ни коснись – любого выгодного ресурса. Рыба, икра, руда – всё, что можно конвертировать в наживу. Заметь, Смирнов, это на самом деле большая разница – доход и нажива. Если ты находишь устойчивый источник дохода, то нормальный человек сделает всё, чтобы превратить его в постоянный, будет заботиться о нём, холить и лелеять. Идиот же возмёт ложку побольше и постарается максимально быстро выскрести источник до дна. Сожрёт как можно больше за один присест. К сожалению, из-за многих вещей в России последних десятилетий интересы наживы всегда шли впереди соображений дохода. Ну, и в-третьих – мне кажется, те, кто ведёт себя так, просто не думают. Не в смысле – «не думают о чём-то», а в самом прямом значении. «Не думают» с точки зрения мыслительного процесса, не имеют такой привычки.
– А так можно?
Катя умехнулась и покосилась на него.
– Ещё как! Более того, это очень удобный способ жизни. Позволяет не замечать очень многого.
Прекрасно понимая, что она права, Андрей, тем не менее, покачал головой.
– Чего ты головой крутишь? Уж наверняка ты за свою жизнь повидал достаточно народу, который не заподозришь в излишней задумчивости. Вот скажи мне, Смирнов, тебе когда-нибудь приходилось жить в настоящем гадюшнике? В каком-нибудь месте или районе, где каждый первый – алконавт, а каждый второй – наркоша? А? Мне вот как-то довелось.
– Ну-ка, ну-ка. Расскажи.
– Я тогда универ заканчивала, и как-то так получилось, что выперли меня с нормальной квартиры, которую я снимала. А у меня и со временем и с деньгами как раз было очень туго, и единственным вариантом оказался бывший рабочий район. Ну, знаешь, типа того, откуда работяги на демонстрации ещё против царя ходили. Только вот с той поры там нормальных рабочих уже давно не осталось, а жило одно полное, беспросветное и унылейшее днище. Зачем – они, наверное, и сами не знали. До сих пор не понимаю, за счёт чего они жили, но трезвых вечером почти никого не попадалось. Включая стариков, женщин и детей. Что, не веришь? Напрасно. Сама видела, как однажды молодая мамашка, лет двадцать с копейками, сидела на лавочке вместе с дочуркой. Милый ребёнок, годика четыре, может, пять, не больше. И по очереди сосали пиво из одной пластиковой бутылки. А потом рыгали, тоже по очереди. Чудное зрелище было, как сейчас помню. Я тогда ещё подумала: «Нахрена ж всё это нужно? Какую ценность имеют эти жизни? Обнести всё это забором и сжечь напалмом подчистую, до пепла, до сухого остатка. Чтобы генетического следа от всего этого мусора не осталось». Ну, это во мне тогда ещё юношеский максимализм играл.
Андрей сочувственно кивнул:
– Опасно было?
– О, первые несколько дней я памперс готова была надеть, так боялась со страха обделаться. Всё старалась домой засветло вернуться, пораньше, пока во дворе резать никого не начали. А то ведь у них как – сначала сидят, бухают, обнимаются, песни поют, а потом – раз! Драка. Выходишь утром, смотришь – тут лужа кровавая, там сопли чьи-то с зубами. Серъёзно говорю, чего ты ржёшь!
– Ладно, ладно. А что потом?
– А потом двое из них, видимо, набрались смелости и решили проверить, что это у них за новая деваха появилась.
– Ну и?
– Что «и»? Я тогда уже мастером спорта была, так что вышибла одному передние зубы, а второму сломала ключицу. После этого ко мне все резко потеряли интерес, а я как-то перестала их панически бояться. Понимаешь, выяснилось, что они там дохлые все, пропитые и прокуренные уже к двадцати годам. Мышц нет, кости хрупкие. Почти что зомби. Так что главное было следить, чтобы сзади никто втихую отвёртку в бок не воткнул, а в остальном… Я там себя чувствовала высшим хищником. Не знаю с чем сравнить даже. Как будто акула случайно заплыла в гнилую заводь. Мерзко, воняет, но никакой смертельно опасной фауны. Одни заразные микробы.
– И долго ты там пробыла?
– Недолго, месяцев пять. Рванула оттуда при первой же возможности. Но, знаешь, что самое интересное? Когда я с этими двумя хмырями разобралась, и стало ясно, что бояться мне их не следует, во мне вскоре проснулось любопытство. Я вдруг почувствовала себя исследователем, которого занесло в племя людоедов, и стала за ними целенаправленно наблюдать. Очень много интересного, кстати, узнала.
