Джеффри Хадсон - Экстренный случай
Клуб «Трафальгар» помещался в старинном особнячке на Бикон-стрит, у самого подножия Хилла. Сдавая на вешалке пальто, я заметил объявление, сухо сообщающее, что «Дамам вход разрешен по приглашению по четвергам от четырех до половины шестого». Брадфорд встретил меня в вестибюле. Это был невысокий плотный человек, безупречно одетый. Его черный в узкую белую полоску костюм, в котором он пробыл весь день на работе, нисколько не помялся, ботинки сверкали, и
манжеты рубашки высовывались из рукавов пиджака как раз настолько, насколько положено. Карманные часы он носил на серебряной цепочке, университетский значок красиво оттеняла темная ткань жилета. Не нужно было заглядывать в справочник, чтобы сказать, что живет он в Бэверли Фармс или где-нибудь в этом роде, что учился на юридическом факультете Гарварда, что жена его окончила Вассар и до сих пор носит юбки в складку, свитеры из кашмирской шерсти и жемчуг на шее и что дети его учатся в Гротоне и Конкорде.
— Лично я не прочь выпить, — сказал он. — Как вы на это смотрите?
— Положительно!
Бар находился на втором этаже. Мы уселись в удобные кресла у окна, и я заказал себе «Гибсон». Брадфорд лишь кивнул бармену. Пока мы ждали, он сказал:
— Я понимаю, вы- огорчены моим решением, но откровенно говоря…
— Я не огорчен. Потому что я не нахожусь под следствием.
Брадфорд достал из кармана часы, взглянул на них и положил обратно.
— У меня множество клиентов, и мистер Ли — всего лишь один из них.
— Доктор Ли!
— Совершенно верно, доктор Ли. Он всего лишь один из моих клиентов; по отношению ко всем им у меня есть обязательства, которые я и стараюсь выполнять по мере своих возможностей. Сегодня после обеда я разговаривал с окружным прокурором, хотел выяснить, когда будет слушаться дело доктора Ли. Оказалось, что слушание совпадает с другим делом, на ведение которого я уже давно дал согласие. Я не могу находиться одновременно в двух судейских залах.
Принесли напитки. Брадфорд приподнял свою рюмку.
— Ваше здоровье.
— Ваше!
Он пригубил и, глядя в рюмку, продолжал:
— Когда я объяснил положение доктору Ли, он меня понял. Я сказал ему также, что моя фирма постарается предоставить ему компетентнейшего защитника. У нас четыре старших партнера, и вполне возможно, что один из них сможет взяться…
— Но не наверняка?
— А за что в этом мире можно поручиться?
Я отпил из рюмки. Коктейль был скверный — вермут, в который подплеснули чуть-чуть водки.
— Вы близко знакомы с Рендалами? — спросил я.
— Да, я знаком с ними.
— Повлияло ли это как-то на ваше решение?
— Конечно, нет! — Он вдруг выпрямился. — Каждый адвокат очень скоро постигает разницу между деловыми отношениями и приятельскими. Это часто бывает необходимо. — Он улыбнулся и снова отпил из рюмки: —Между нами говоря, доктор Бэрри, я полностью солидарен с доктором Ли, уверяю вас. Мы оба признаем, что аборт — дело житейское. Их делают непрестанно. С практической точки зрения они необходимы. Наши законы на этот счет туманны, плохо сформулированы и до смешного суровы. Но я должен напомнить вам, что доктора в этом случае гораздо более строги, чем сам закон. Специальные больничные комиссии сверхосторожны. Они отказываются дать разрешение на аборт в тех случаях, когда закон никогда не вмешался бы. По-моему, до того, как менять законы об абортах, следует изменить настроения, превалирующие в медицинском мире.
Я ничего не мог ответить. Сваливать с больной головы на здоровую — обряд, освященный веками, и созерцать его нужно в молчании.
— Итак, давайте говорить о докторе Ли. Ему предъявлено обвинение по статье закона штата Массачусетс, принятого семьдесят восемь лет назад, согласно которому аборт является уголовным преступлением, караемым штрафом и тюремным заключением до пяти лет. В случае смертельного исхода приговор может быть от семи до двадцати лет.
— Это что, убийство со смягчающими вину обстоятельствами или непредумышленное убийство?
— Технически ни то, ни другое.
— Значит, допускается взятие на поруки?
— Предположительно — да! Но в этом случае — нет, потому что прокурор попытается предъявить обвинение в убийстве на основании статьи общего права, которая гласит, что смерть, последовавшая в результате уголовного преступления, является убийством. По ходу дела обвинение представит доказательства (и, я уверен, достаточно веские), что доктор Ли занимается подпольным акушерством. Они докажут, что эта девушка, Карена Рендал, приходила к доктору Ли и что он, непонятно по какой причине, ее визит не зарегистрировал. Они докажут, что у него нет твердого алиби. И они представят показание миссис Рендал, что, по словам ее дочери, оперировал ее доктор» Ли. Так что в конце концов все сведется к коллизии показаний. Ли — изобличенный подпольный акушер — будет утверждать, что он операции не делал; миссис Рендал — что он ее сделал. Если бы вы были в составе присяжных, кому бы вы поверили?
— Доказательств, что доктор делал операцию этой девушке, нет. Все до одной улики косвенные.
— Не забудьте, что судить его будут в Бостоне.
— Судите его где-нибудь в другом месте, — сказал я.
— На каком основании? На том, что общественное мнение здесь для него неблагоприятно?
— Вы говорите о технической стороне дела. Я говорю о спасении человека.
— В технической стороне кроется сила закона.
— И его слабость.
Он в задумчивости посмотрел на меня:
— Единственный способ вызволить доктора Ли — это доказать, что он не делал операции. Для этого нужно найти действительного преступника. Мне кажется, шансы на это весьма слабы.
Когда я вернулся домой, оказалось, что Джудит с детьми все еще у Бетти. Я смешал себе еще один коктейль — на этот раз крепкий — и уселся в гостиной. Устал я до полусмерти, и нервы мои совершенно расходились.
У меня скверный характер. Я знаю это и стараюсь сдерживаться, но, факт остается фактом, я резок и бестактен. Наверное, потому, что склонен к мизантропии — может, именно по этой причине я и сделался патологоанатомом. Оглядываясь на прожитый день, я понял, что выходил из себя слишком уж часто. Глупо: я ничего не выигрывал от этого, а проиграть мог, и довольно сильно. И тут зазвонил телефон. Говорил Сандерсон. Он начал с сообщения, что говорит по больничному телефону.
— Ясно! — ответил я: у больничного телефона по меньшей мере шесть параллельных аппаратов.
— Как у вас прошел день? — спросил Сандерсон.
— Интересно, — ответил я. — А у вас?
— Кое-что произошло и у меня, — сказал Сандерсон.
Я так и подозревал. Очевидно, каждый, кому я становился поперек дороги, сразу же начинал давить на Сандерсона. Иными словами, поднялся хор голосов, настойчиво требующих вернуть меня в лабораторию или найти на мое место нового человека.
— Скажите, что у меня третичный сифилис. Это подействует.
Сандерсон рассмеялся:
— Я справляюсь пока что. У меня шея крепкая. Некоторое время еще выдержит. — И, помолчав, прибавил: — Сколько времени это еще продлится?
— Не знаю, — ответил я. — Тут кое-какие осложнения.
— Загляните ко мне завтра, и мы все обсудим.
— Хорошо, — сказал я. — Может, к завтрашнему дню я буду больше знать.
Джудит посидела со мной, пока я завтракал. Дети еще спали, и мы были одни.
— Что ты думаешь предпринять сегодня? — спросила она.
— Еще не знаю. — Я только что сам задал себе этот вопрос. Необходимо было многое выяснить, очень многое. В особенности относительно Карен и миссис Рендал. Я почти ничего не знал ни о той, ни о другой. — Начну с Карен, — сказал я.
— Почему?
— Из того, что мне говорили, можно заключить, что она само очарование. Все ее любили, она была чудесной девочкой.
— Может, это и правда.
— Может, — согласился я, — но хорошо бы узнать еще чье-нибудь мнение, помимо ее брата и отца.
— А как это тебе удастся?
— Начну с колледжа, где она училась.
ВТОРНИК,
11 октября
1
Смитовский колледж, Нортгемптон, Массачусетс. Глухое захолустье, где две тысячи девиц получают утонченное образование. Самый воздух здесь, кажется, насыщен раздражением и безысходной тоской. Объединенной тоской двух тысяч двухсот девочек, сосланных на четыре года на край света, и объединенным раздражением местных жителей, которые волей-неволей должны терпеть их присутствие.
В справочной я нашел имя Карен Рендал в растрепанной книге и отправился на Уилбер-стрит искать ее общежитие — Хэнли Холл.
Общежитие оказалось белым двухэтажным домом. В нем обитало сорок студенток. На нижнем этаже толклись девицы в джинсах, с распрямленными утюгом волосами. Возле двери стоял столик дежурной.
