Уоррен Мерфи - Детские игры
В этот самый момент таксист, предвкушая щедрые чаевые, ибо с полным основанием полагал, что на рынке чаевых ложь оплачивается лучше, нежели правда, заметил вслух, что азиат, пожалуй, и впрямь немного брюзга. Впрочем, распространяться на эту тему он не стал, поскольку у него появилось куда более насущная задача — убрать голову из треугольного окошка в передней дверце. Его нос оказался совсем близко от зеркала бокового обзора; когда он пытался втянуть голову обратно в салон, этому маневру мешали уши. При этом он никак не мог понять: каким образом его голова очутилась в окошке? Стоило ему обмолвиться насчет брюзжания, и уже мгновение спустя он был не в силах сладить с застрявшими в оконном проеме ушами. Главное — уши: пройдут они, пройдет и вся голова, и все будет замечательно. Этого ему сейчас хотелось больше всего на свете. Он слышал, как азиат советует белому парню верить самому себе; потом, когда азиат на мгновение прервал свой стрекот, таксист взмолился:
— Вы бы помогли мне — как бы это сказать? — вернуться в салон.
— Вы просите о помощи брюзгу?
— Никакой вы не брюзга, — сдался таксист.
Через секунду его ушам сделалось тепло, голова вернулась в салон, и, что самое удивительное, оконная рама даже не погнулась.
Ну конечно, сэр, как можно было назвать вас брюзгой, сэр, да, сэр, поразительно, что люди в наши дни не желают прислушиваться к добрым советам.
Чиун придерживался того же мнения. Даже слуги, занятые в сфере транспорта, если найти к ним соответствующий подход, способны прийти к правильным выводам.
В Чикагском комитете по образованию царила суматоха. Сотрудники сновали туда-сюда, кое-кто на ходу отдавал отрывистые команды. У всех были встревоженные лица. Люди задавали друг другу вопросы.
— Что случилось? — спросил кто-то.
Ему ответили сразу несколько человек:
— Уорнер Пелл... За рабочим столом.
— Что с ним?
— Умер.
— Не может быть!
— Увы.
— Боже мой! Не может быть!
Стоило отойти на несколько шагов, как началось то же самое:
— Что произошло?
— Уорнер Пелл...
— Что с ним?
И так далее.
Римо присоединился к одной из групп.
— Вы говорите, что Уорнер Пелл умер?
— Да, — подтвердила женщина с мясистым лицом и большими украшенными искусственными бриллиантами очками, болтающимися на ее необъятной груди; трудно было себе представить, что эти две бесформенные глыбы, с трудом умещающиеся в бюстгальтере, лет десять или двадцать тому назад вскармливали младенцев.
— Как это произошло? — спросил Римо.
— Его застрелили.
— Где?
— Там, в том конце коридора. Убийство в Комитете по образованию! Здесь не больше порядка, чем в самой захудалой школе! Боже, что дальше-то будет?
— Вот именно, — подхватил кто-то.
Римо заметил в противоположном конце коридора две фигуры в синей форме. У него сохранилось удостоверение сотрудника министерства юстиции, которым он не преминул воспользоваться.
Полицейские кивком головы пригласили Римо пройти в кабинет. Он сразу же почувствовал: здесь что-то не так. Причем дело было не в каком-то явном проявлении недружелюбия, а в чем-то совсем ином. Обычно, если человек не пытается сознательно контролировать себя, его мысли и чувства так или иначе прорываются наружу. У одних это выражается во внезапном хохоте, как у героев Кэри Гранта, у других — менее явно: у них как бы застывает лицо. Один из полицейских отвернулся от Римо и что-то шепнул напарнику. Тот, естественно, не оглянулся на Римо, но плечи его многозначительно приподнялись.
На двери кабинета висела табличка:
"Специальная программа повышения успеваемости
УОРНЕР ПЕЛЛ.
заместитель директора по координации"
Пелл уже ничего не координировал. Одна его рука была откинута на валик дивана, голова запрокинута назад. Киото несколько раз выстрелил ему под подбородок. Мертвые глаза уставились в потолок. Полицейский фотограф сделал снимок, и кабинет озарила вспышка. Перед Пеллом стоял низенький стул.
Римо предъявил документы.
— Вы знаете, чья это работа?
Детектив в мятой белой рубахе и с такой же мятой физиономией сказал:
— Нет.
— Как он был убит?
— Стреляли из оружия 25-го калибра, прямо под подбородок.
— Значит, убийца был ниже его?
— Значит, так, — согласился детектив.
Опять стреляли снизу. Так же, как и в случае с Кауфманном.
— Кто-нибудь видел убийцу?
— Нет. Пелл беседовал с каким-то трудным ребенком. Ребенок так потрясен, что не в состоянии вымолвить ни слова.
— Может быть, он и стрелял? Сколько ему лет?
— Ребенок? Господи, да ему десяти нет! Ну, вы из министерства юстиции даете! Подозревать девятилетнего пацана!
— Я думал, ему лет пятнадцать-шестнадцать...
— Да нет, он совсем еще молокосос.
В приемной убитого белая женщина с мелко завитыми волосами в стиле «афро» и возмущенным взором, способным смутить тропический ураган, потребовала объяснений: с какой стати полицейские нарушают заведенный в учреждении порядок? Если бы не почти траурное одеяние и не широченный пояс с медной пряжкой, годной для защиты иностранного посольства, а не дамского пупка, женщину можно было бы счесть привлекательной. Ей было лет тридцать с небольшим, однако, взглянув на ее рот, ей можно было дать все пятьдесят. К тому же она обладала оглушительным голосом.
Рядом с ней понуро стоял девятилетний мальчуган, ожидая распоряжений.
— Я — мисс Кауфперсон, и мне хотелось бы знать, что здесь делает полиция без моего разрешения.
— Произошло убийство, леди.
— Я вам не леди. Я — женщина. Кто вы такой? — обратилась она к Римо. — Я вас не знаю.
— Я вас тоже не знаю, — парировал Римо.
— Я — директор-координатор, занимаюсь вопросами мотивации в учебном процессе.
— Видимо, она работает с умственно отсталыми, — предположил один из детективов.
— Нет, — возразил другой, — умственно отсталыми занимался Пелл.
— Что значит «мотивация в учебном процессе»? — спросил Римо, глядя, как двое полицейских из коридора загораживают собой дверной проем. Они уже держали наготове револьверы. Ничего, он проскочит мимо них, да так, чтобы они не выстрелили — иначе, не ровен час, ранят кого-нибудь в приемной, еще зацепят мальчишку, стоящего рядом с этой Кауфперсон.
— Название «мотивация в учебном процессе» говорит само за себя. Мы целенаправленно влияем на неуспевающих учеников, побуждая их более полно задействовать свои потенциал.
— А, значит, она работает с лентяями, — буркнул детектив.
И тут один из полицейских в дверях начал действовать. Встав между мисс Кауфперсон и Римо, он направил револьвер на Римо и гаркнул:
— Ну-ка, не двигаться! Это подозреваемый, выдающий себя за агента министерства юстиции, сержант. Тот самый. У него смешное имя.
От Римо требовалось исполнить цирковой номер. Ему нужно было, чтобы все револьверы — и патрульных, и детективов — оставались направленными на него и при этом ни в кого, тем более в него самого, не выстрелили. Поэтому он шмыгнул одному из детективов за спину и вытолкнул его на середину приемной, чтобы тот, падая, выбил у одного из полицейских револьвер; второго детектива он отпихнул в угол, а сам метнулся, перепрыгивая через падающие тела, ко второму полицейскому, чей револьвер был готов к стрельбе. Тычок указательным пальцем — и револьвер вывалился из сжатого кулака. Со стороны могло показаться, что несколько человек внезапно начали валиться друг на друга, и лишь один, худощавый, спокойно пробирается между ними.
Ни один из примененных Римо приемов не отличался экзотичностью; это были всего-навсего толчки. Вся суть заключалась в том, что для тренированного человека время движется медленнее. Он уже миновал последнего полицейского и собирался выйти за дверь, когда что-то впилось ему в поясницу. Он знал, что это никак не может быть пулей из револьвера, выпущенной одним из полицейских, поскольку тогда удар оказался бы гораздо сильнее. Он оглянулся. В него никто не целился. Мисс Кауфперсон вообще пропала в мешанине рук. Однако кто-то все-таки выстрелил в него — в этом не приходилось сомневаться. Он порадовался, что не пострадал мальчуган. Прочь из здания! В тело Римо только что вонзился посторонний предмет. Скоро он почувствует боль.
Пока он шагал к двери, спина у него разболелась так, словно в нее воткнули раскаленную кочергу. Усилием воли он замедлил дыхание, а следовательно, и кровообращение. К такси он приближался медленно, потому что слабеющий ток крови все больше затруднял его движения.
— Я ранен, — сообщил он, падая на заднее сиденье машины и окончательно перекрывая рукой доступ крови к ране.
— Идиот! — вспылил Чиун, отбрасывая руку Римо и засовывая ему под рубаху свою. Другой рукой он сделал жест, приказывающий водителю трогаться с места, и поживее.
В обычной ситуации водитель попросил бы беглецов не впутывать его в свои темные дела, однако он уже набрался ума-разума и предпочел не спорить с Мастером Синанджу.
