Макс Коллинз - Дорога в рай
– Что такое?
– Документ…
Майкл выпрямился так, что чуть не упал с дивана.
– Что вам известно? Что вы слышали?
– Сэр, пожалуйста…
Майкл встал. Он посмотрел на парня сверху вниз.
– Я участвовал в тихоокеанской войне. Не нужно подбирать слова. Я был на Батаане.
– Я знаю. Вы получили медаль конгресса. Я… честное слово, я уважаю вас, сэр. И после того как вы так самоотверженно воевали, вам приходится…
– Терять сына? Почему, если Майка объявили пропавшим без вести, мне кажется, что вы считаете его погибшим?
Парень сжал челюсти.
– Я скажу вам – вы и лейтенант Сатариано можете быть первыми отцом и сыном, которые получили Почетную медаль конгресса. Его героизм рассматривался в этом свете.
– Вы это слышали?
– Да.
– Что еще вы слышали?
– Я в самом деле не могу…
– А если бы мой сын сидел на вашем месте, сержант, а ваш отец на моем? Майк рассказал бы вашему отцу все, что он хотел знать.
Парень слабо улыбнулся, внезапно став просто человеком, и сказал:
– Вы просто следователь, мистер Сатариано.
– Я сержант, как и ты, сынок. Говори.
Солдат слышал, как его командир говорил с кем-то из Вашингтона. Причиной задержки объявления Майкла Сатариано пропавшим без вести были противоречивые показания свидетелей. После расследования и разбирательства Майку присвоили такой статус.
– Вроде бы один человек на том вертолете, – сказал сержант, – говорит, что видел, как лейтенант Сатариано приставил пистолет к… извините, сэр… к своей голове, когда враги окружили его.
Майкл, расхаживавший по комнате во время разговора, остановился.
– Видел со взлетавшего вертолета?
– Да, сэр.
Майкл вернулся к дивану, сел, откинувшись на спинку, и покачал головой.
– Я не верю в это, сержант.
– Видимо, официально было решено не принимать во внимание это свидетельство, сэр. Ночь была темная, вертолет поднимал пыль…
– Нет. Я имею в виду, что Майк добрый католик. Он бы не покончил жизнь самоубийством.
– О, – парень сглотнул и выпрямился, – это другое дело, мистер Сатариано. Мы должны приводить священника на такие визиты, но я не смог заставить священнослужителя из Рено поехать со мной. И в Кристал-Бей нет ни одного, поэтому прошу меня извинить…
– Были какие-то причины, кроме пыток в плену, которые могли заставить моего сына расстаться с жизнью?
– Я не понимаю, сэр.
– Я хочу сказать, владел ли он какой-то стратегической информацией – приказы о наступлениях, численность войск, дислокация – которая ставила бы под угрозу его товарищей, если бы попала в руки врага?
Солдат сглотнул.
– Я слышал только часть разговора, мистер Сатариано. Это был телефонный разговор, как я уже сказал, и…
– У Майка была такая информация?
Сглотнув еще раз, парень угрюмо кивнул.
И уверенность Майкла, что его сын никогда не совершит самоубийство, покинула его; он мог прекрасно понять мотивы его поступка – и надежду, что судья в другом мире поймет и сжалится, такую естественную для его сына.
Солдат встал навытяжку, хотя фуражка оставалась у него в руках.
– Сэр, я надеюсь, что я не перешел границы, поделившись с вами этой информацией. Документ, который я вам оставляю, содержит надлежащую информацию и представляет отношение армии и государства к статусу вашего сына.
Майкл поднялся и сказал:
– Спасибо вам за откровенность, – и проводил молодого человека к выходу.
Солнце уже село, и голубоватые лампы фонарей ярко светились в ночной темноте – луны не было, звезды в облачном покрове светили, как могли.
Майкл проводил молодого человека к машине. На обочине он положил руку на плечо парня.
– Тяжелая работа.
У солдата в глазах стояли слезы, на миг его лицо озарила взволнованная улыбка.
– Да, сэр. Непросто быть ангелом… Извините, сэр.
– Что вы собирались сказать?
– Ничего, сэр.
Майкл пристально посмотрел солдату в глаза.
– Сержант, вы боитесь, что я рассержусь из-за того что вы мне скажете?
– Нет, сэр!
– Я попытаюсь напасть на вас как безумец?
– Конечно нет.
– Тогда скажите мне – что вы собирались сказать?
Судорожно сглотнув, парень ответил:
– Что… невесело быть ангелом смерти. Так это называют в военкоматах, когда нам навязывают эту работу… ангелы смерти, которые стучат в двери семей погибших солдат.
– Понятно.
Парень, видимо, почувствовав холодность Майкла, выпалил:
– Я не хотел сказать, что мне навязали эту работу, просто, ну, это…
Майкл снова положил руку ему на плечо и сжал его.
– Я просил вас быть откровенным, и вы выполнили мою просьбу. Спасибо.
Они пожали друг другу руки, и солдат уехал. Разве мог этот ребенок знать, что словосочетание «ангел смерти» имело особое значение для Майкла? Что это его отца, боевика из банды Луни, так называли в двадцатых – начале тридцатых годов, из-за мрачного выражения, которое появлялось на его лице, когда он убивал своих жертв? Насильственная смерть и ангельское приятие ее были в крови у Майкла. И у его сына.
Майкл решил не говорить жене и дочери о том, что ему рассказал молодой сержант про сомнения военных в обозначении статуса Майка; это бремя полностью легло на его плечи. Он старался быть сильным и – кроме того случая с женой – не терял самообладания перед Пат и Анной; он заявил, что верит в возвращение Майка, и в первые пять дней он справлялся с этим горем как мог.
Майкл пытался заснуть, зная, что не сможет; потом он ждал,пока Пат провалится в милосердное наркотическое забытье, и уходил в кабинет читать вестерн или детективный роман, ничего откровенно жестокого – в основном Макса Бранда или Агату Кристи. Если отвлечься не получалось, он доставал из кладовки кинопроектор, настраивал его на маленький серебристый экран и шел к полкам выбирать кассету из коллекции.
У него было около тридцати фильмов – «Дилижанс», несколько картин про Лорела и Харди, «Леди в поезде» Хичкока, пара действительно хороших постановок Эбботта и Костелло, «Время свинга» с Фрэдом и Джинджер – эти фильмы он смотрел и любил еще в детстве. Ему никогда не нравились Рой Роджерс и Джин Аутри, поющие ковбои его не забавляли; но у него было несколько старых вестернов с Баком Джонсом и Томом Миксом, которые он пересматривал снова и снова.
Где-то к трем часам ночи он дочитывал книгу или досматривал фильм, испытывая невероятную усталость, а потом принимал горячую ванну, лежал, думал о сыне и плакал минут пятнадцать… Затем, наконец, Майкл возвращался в постель и быстро засыпал.
В последние два дня он по-прежнему следовал этой процедуре, но плакать перестал. Он чувствовал, что приходит в себя.
А Анна все никак не могла выйти из депрессии. И она злилась на отца. Впервые за долгие годы – действительно, впервые – его дочь льнула к матери, стараясь поддержать ее любым доступным ей способом: сама готовила еду, пыталась помочь Патриции мыть посуду (ну, по крайней мере, складывала ее в посудомоечную машину) и даже хотела поучаствовать в стирке (хотя мать так и не воспользовалась ее предложением).
Первые два дня, после того как стало известно о Майке, Анна провела, проливая слезы, обнимая и утешая мать. Она и двух слов не сказала отцу, избегала смотреть ему в глаза, – просто резко отворачивалась при его появлении.
В конце концов, прошлой ночью Майкл постучал в дверь ее спальни, за которой орал «Гобелен» Кэрол Кинг. Это был любимый альбом его дочери, но Анна никогда раньше не слушала его так громко.
– Да? – безразлично крикнула она.
Майкл приоткрыл дверь – имея дочь-подростка, он давно научился не врываться в комнату – и спросил:
– Ничего, если я зайду?
– Давай.
Кэрол Кинг, которая Майклу тоже нравилась, пела «Слишком поздно», но громкость звука заставила его поморщиться.
– Ты не могла бы сделать потише? – спросил он.
Сидя скрестив ноги на украшенном ромашками покрывале, Анна – в розовом топе, ожерелье из ракушек, голубых брюках-клеш и без обуви (ногти на ногах тоже были розовые) – листала журнал «Роллинг Стоун». Мебель была белая, сборная, а бледно-желтые обои скрывались под постерами с изображением певцов (Дженис Джоплин), мюзиклов («Волосы») и любимых киноактеров (Буч Кэссиди и Сандэнс Кид); в отличие от постеров большинства девочек ее возраста, постеры Анны были в рамках, потому что многие были с автографами.
У Анны были розовые щечки и лицо в форме сердца, как у матери, но глаза у нее были темно-карие, а волосы – ровные, струящиеся по спине – еще более темного, каштанового оттенка. Голову Анны украшала желто-голубая, расшитая бисером бандана. Анна часто пользовалась яркими тенями, и хотя сейчас на ней не было и следа косметики, даже губы были не накрашены, выглядела она потрясающе.
