Дэвид Вилтц - Дар сопереживания
– Было очень приятно побеседовать с вами, – сказала Майра.
– Мне тоже.
Соблазнительно улыбнувшись, Майра в последний раз выгнула спину в тщетной попытке привлечь внимание Хэнли. Карликовая ручка жаждала движения. Майра усилием воли удержала ее в покое.
– Я позвоню вам, когда появится новая работа, – сказал мистер Хэнли, нащупывая дверную ручку. Он медлил уходить, будто что-то удерживало его в комнате. Затем, кивнув напоследок, выскочил за порог столь стремительно, что едва разминулся с дверью. Майра секунду боролась с поднимающимся к горлу чувством разочарования. Нельзя сказать, чтобы мистер Хэнли ей особенно нравился. Она его практически не знала. Он был достаточно привлекателен, хотя, несомненно, растворился бы в толпе тридцатилетних американцев среднего класса, как снежинка в сугробе. Ее привлекали в нем не большие глаза с добрым взглядом, напомнила себе Майра, а его близость и относительная доступность. Он был под рукой, и поэтому она хотела его. Теперь он ушел, и надо забыть о нем, сказала себе девушка. Она бы точно так же млела перед телевизионным мастером или доставщиком пиццы и столь же быстро позабыла бы о них. С глаз долой, из сердца вон.
Иногда Майра сравнивала себя с пауком в паутине, поджидающим лакомый кусочек. Пауки неразборчивы, им это ни к чему. Все мухи одинаковы. Вот и ей нет никакого дела до этой мухи с карими глазами и черными пятнами от ленты для пишущей машинки на пальцах, разумеется, пока та не угодит в ее сети. Ну а тогда она, конечно, посчитает ее изысканнейшим блюдом.
Майра понимала, что льстит себе подобным сравнением. Паук не промахивается. Он хватает свою жертву, опутывает ее паутиной, кусает, впрыскивая яд, а затем высасывает досуха. Майра расстегивала блузку и покачивала грудью перед неопытным неудачником, которого она интересовала только в качестве зеркала, отражающего его интеллектуальные потуги. И если Майра – паучиха, то мистер Хэнли – дерево, которое она могла сплошь оплести паутиной своей глупости, но оно все равно осталось бы безразличным к ней и погруженным в себя.
В порыве отвращения к самой себе Майра застегнула блузку на все пуговицы и поковыляла в прихожую запереть дверь. На коротких расстояниях костыли были скорее помехой, чем подмогой, поэтому девушка редко пользовалась ими дома. Они служили для выходов на публику, поскольку придавали хромой походке больше грации и эстетики. Без костылей Майра умела передвигаться столь же быстро, как и любой нормальный человек – для тренировки у нее была целая жизнь, – однако она боялась, что в такие моменты походит на забавную зверюшку: жука или краба, убегающего от света таракана; и радовалась, что не может видеть себя со стороны.
Она преодолела половину комнаты, когда раздался стук, и дверь распахнулась, чтобы впустить бормочущего извинения мистера Хэнли с чековой книжкой в руке. Майра застыла, согнувшись на один бок, словно в середине падения.
– Я ужасно извиняюсь, я забыл заплатить вам...
Сделав два шага, мистер Хэнли остановился с открытым ртом. Майра так живо представила себе охватившие его при виде ее скособоченной фигуры удивление и ужас, что они штормовой волной обрушились на нее, и девушка с изумлением поняла, что действительно падает. Ее «детская» ручка начала хвататься за воздух и случайно задела мистера Хэнли по лицу, затем Майра оказалась на полу.
Следующие несколько секунд она от смущения едва осознавала окружающее. Мистер Хэнли поднял ее и усадил на стул. Потом он, непрерывно бормоча что-то и извиняясь, выписал чек. Майра с горящим от стыда лицом не смела поднять на него глаз. Он неправильно усадил ее: все на виду; карликовая ручка свисала до пояса, короткая нога торчала в сторону, как бы желая оторваться от хозяйки. Майра торопливо сложила руки на груди, спрятав недоразвитую руку под нормальной, но это больше не имело значения. Мистер Хэнли не смотрел на нее. Ничто теперь не заставит его посмотреть прямо на нее, пронеслось в голове Майры, и она почувствовала себя Медузой Горгоной, захваченной врасплох в своей пещере во всей природной красе – с шевелящимися на голове змеями.
Наконец мистер Хэнли, к счастью, ушел. На этот раз Майру не волновала незапертая дверь. Она осталась сидеть за столом, позволив потокам слез остудить горящие щеки.
5
Директор отдела по борьбе с терроризмом Эдгар Аллен Маккиннон страдал от защемления седалищного нерва, изводившего его с настойчивостью больного зуба. Боль, растекавшаяся по левой ягодице, спускалась по ноге в ступню и обрывалась в мизинце, постепенно начинавшем терять чувствительность. От нее не было иного спасения, чем расслабиться на кровати – роскошь, которую Маккиннон не мог себе позволить, – поэтому боль основную часть времени заставляла его злиться на всех и вся. Когда же он не злился, то готов был расплакаться. Подчиненные не догадывались, какими чувствами терзается их шеф, и видели только то, что Маккиннон позволял им видеть. Он, посвятивший себя разоблачению козней врагов своей страны, научился никогда не показывать своих истинных чувств. Его личный врач знал о болях, физиотерапевт разбирался в них немногим лучше, но никто не догадывался о снедавшей его внутренней ярости.
Финни видел то же самое, что и все остальные подчиненные Маккиннона, а именно – почти сверхъестественный самоконтроль, выражавшийся в приглушенном до полушепота голосе и безмятежно-спокойной манере держать себя, присущей скорее святому, чем работнику Федерального Бюро Расследований. Финни был слишком наивен, чтобы не верить тому, что видели его глаза.
– Какими в точности были его слова, мистер Финни?
Маккиннон резко наклонился вперед в попытке ослабить боль, что Финни принял за выражение интереса и нервно взглянул на заместителя Маккиннона Хэтчера, сидевшего в кресле рядом со столом начальника. Хэтчер, уже знавший ответ Беккера, недовольно насупился.
– Его точные слова, сэр?
– Да, пожалуйста, мистер Финни. – Маккиннон обращался «мистер» ко всем без исключения. В ФБР, где было принято обращаться друг к другу с формальным «агент», это считалось из ряда вон выходящим прецедентом.
– Я не уверен, что смогу вспомнить его точные слова, сэр, – солгал Финни.
– Молодой человек, провалы в памяти в моем возрасте явление понятное и простительное, но в вашем, мистер Финни, – это симптоматично. Итак, что в точности сказал мистер Беккер? – Маккиннон терпеливо улыбнулся. Финни не догадывался, что улыбка была призвана скрыть внезапный спазм боли, электрическим током простреливший ногу директора.
– Он сказал, что специальный агент Хэтчер... Я имею в виду, заместитель директора Хэтчер...
Хэтчер поморщился как от вони.
«Господи, – отчаянно взмолился про себя Финни, – это ведь не я говорю. Я всего лишь передаю чужие слова». Ему уже крепко досталось, когда он в первый раз повторил слова Беккера Хэтчеру, и сейчас Хэтчер смотрел на молодого агента, словно собирался оторвать ему голову.
– ... Беккер сказал, он может поцеловать себя в задницу, – выдавил Финни. – Простите, сэр.
Маккиннон сделал пометку в блокноте, словно фиксируя ответ Беккера.
– За что вы просите прощения, мистер Финни, за ответ Беккера или за слова, в которые он его облек?
– Э... за слова, сэр.
Хэтчер шумно выдохнул.
– И, конечно, за ответ тоже, сэр, – поспешно добавил Финни.
– Мне приходилось слышать такие слова раньше, – сказал Маккиннон, – но все равно спасибо за заботу о моих чувствах. Садитесь, мистер Финни.
Маккиннон слегка повернулся в кресле, чтобы лучше видеть Хэтчера. Вид разозленного заместителя доставлял ему огромное удовольствие, именно поэтому он заставил Финни дословно повторить ответ Беккера и не отпустил молодого человека присутствие которого в кабинете еще больше раздражало Хэтчера, одновременно удерживая его от обычного нудного нытья, больше всего нелюбимого Маккинноном среди прочих недостатков заместителя.
– Ваш личный опыт общения с Беккером тоже был в целом негативным, я не ошибаюсь, мистер Хэтчер?
– Должен признать, между нами имелось некоторое недопонимание, сэр, – натянуто ответил Хэтчер.
– Очевидно. Вопрос в том, не это ли недопонимание явилось причиной его отказа сотрудничать с нами.
– Его можно заставить работать у нас в приказном порядке, – сказал Хэтчер.
Маккиннон незаметно чуть выгнулся, по очереди промяв все мышцы спины. Это маленькое упражнение единственное приносило ему некоторое облегчение. Когда случались обострения, у Маккиннона всегда возникало желание повисеть головой вниз, чтобы убрать давление на позвоночные диски. Мысленная картинка, как бы он сейчас, не прерывая разговора, перевесился через подлокотник кресла, выставив на всеобщее обозрение свой зад, вызвала у директора усмешку, принятую Хэтчером на свой счет.
