Олег Андреев - Вокзал
"Я вот тут подумала, что вокзал – это, с одной стороны., проклятое, а с другой стороны, благословенное место. Потому что это воплощенное ожидание.
Народ говорит – хуже нет, чем ждать и догонять. К вокзалу это имеет прямое отношение. Поэтому место проклятое. Но что может быть более волнующим, чем это самое ожидание. Вы не виделись много лет, вы встречаете любимого, вы вернулись из долгой командировки, сын едет с войны, жена с курорта… Ах, как вы волнуетесь, как сладко бьется ваше сердце…
Рамиль, твои батыры опять отказались везти инвалида, это позор, Рамилъ, они берут за сухонького старика, как за десять набитых кирпичами чемоданов…
Так на чем я остановилась? Ах да, ожидание…"
Давно назревал этот территориально-рыночный конфликт. Видимо, созрел.
Фома кинулся к дверям. Выглянул. Не видать.
– Точно, – наконец успокоился среди своих Леший. – Я за корзинами спал.
Чекушечку всего выпил, а сморило. А они по ту сторону договаривались. Каширские едут свою мазу устанавливать. Фома их Зорю обидел на неделе, вот они и взвелись.
– Не обидел, а на место поставил, – нахмурился Фома.
– Ты ее на место, а они нас сейчас раком поставят, – философски заметил Николенька.
Остальные молчали.
– Отобьемся. Боцман, ты сходи к уличным, у тебя там дружки есть. Пусть помогут. Поодиночке всем каюк, – сказал Фома.
Боцман молча поднялся и пошел в угол. Встретили его молча. Видно, слышали, о чем Леший доносил, или нутром почувствовали. Не зря, давая соль, интересовался дружок обстановкой на рынке. Боцман объяснил все. Их семеро.
Пятеро уличных. Всего двенадцать. На рынок бежать – гиблое дело. Или перехватят по дороге, или не успеет гонец.
Неохотно, но поднялись. Понимали: если сегодня рыночных измордуют, завтра их черед придет. Русские, они по жизни раздолбай, а придет общая беда, и просыпается где-то внутри чувство общности.
Распределились так: Николеньку поставили за открытой половинкой двери и вооружили ножкой тут же разобранной старой табуретки. В любом случае и при любом исходе переговоров (они еще надеялись на переговоры) полезно иметь в тылу противника хотя бы одну единицу. Петруччио и один из уличных залезли на стропила. Десант – всегда неожиданно. Остальные вооружились чем попало и сели вокруг хлебова. Словно и не знают ничего. Но вооружение положили рядом под руки.
В томительном ожидании прошло целых две минуты. В проеме возникли две фигуры. Остальные угадывались по головам сзади.
– Что, собаки, кушаете? – крикнул первый.
– Вот, Лева, не могут они без концерта. Опера. Пригласить, что ли? Вроде самим мало, – громко сказал Фома.
– А мы приглашали?
– Они разве голодные? Если так, пусть поедят.
Цыгане, которых стало внутри уже шестеро, прислушались к разговору.
– А подарки принесли? В гости, даже незваные, с подарками надо приходить, – сказал нравоучительно уличный. – Меня мама так учила.
Цыган стало уже двенадцать. Задние не понимали, почему их товарищи медлят.
– Вы по какому вопросу, граждане? – Фома так и сказал с ударением на втором слоге.
Цыган стало уже два десятка, и неизвестно, сколько ждало своей минуты снаружи. Бомжами овладела холодная решимость, как на палубе «Варяга».
– По вопросу? Я свой вопрос тебе на кишки намотаю, падаль…
Цыган выругался по-своему. Наверное, грязно.
– Ты сопли-то утри, не барон еще, чтоб со мной так разговаривать. Когда бороденка подрастет, тогда придешь, – ответил Фома и встал.
За ним поднялись остальные. Цыган стало больше, но до трех десятков не дотягивали. А потом началось…
Снова выругавшись, цыгане россыпью, чтоб охватить бомжей в кольцо, кинулись в атаку. Пока ножей видно не было. Видимо, они решили, что справятся голыми руками. Не тут-то было. Мужики встали спина к спине, локоть к локтю и секунд тридцать не рассыпались. Дрались молча, с какой-то отчаянной решимостью и даже лихостью. Недаром на Руси говорят – на миру и смерть красна. Кстати, о смерти никто не думал. Озвучить такую драку невозможно. Цыгане орали, бомжи молчали. Только ухали, вкладывая всю силу в удар. И вот появился первый нож.
Целили в Фому. Боцман подхватил хлебово и с размаха выплеснул в лицо цыгану…
Вы слышали, как визжат свиньи перед смертью? Как плачет раненый заяц? В конце концов, человек ведь тоже животное…
И тут вступил в битву Николенька. Он появился за спинами нападавших, и те, разгоряченные дракой, сначала понять не могли, что обрушивается сзади на их головы. Так он убрал троих. А потом сверху ссыпались «десантники». Цыгане растерялись. Поди, не у одного в голове пронеслось, что на стропилах этих «десантников» легион.
– На пути! – заорал Фома, и это было его стратегической ошибкой.
Воспользовавшись секундным ошеломлением нападавших, бомжи, как тараном, проложили себе дорогу к дверям и выскочили на щербатую платформу перед пакгаузом. Драка переместилась туда. Но не было уже среди обороняющихся стройности и единства. Битва распалась на очаги…
А по кем-то отданному приказу сюда, в тупик, неумолимо приближались три вагона из резерва. Стучали колеса на стыках. Глухо. Равнодушно.
Фома отбивался сразу от троих нападавших. Как он был красив! Рубаха порвана. Губа рассечена. Один глаз заплыл, второй глядел зорко и свирепо. Но трое есть трое. Его переполовинили обрезком трубы, и он свалился с платформы вниз. Никто не слышал приближавшихся вагонов. Первыми их заметил Боцман. Он увидел лежавшего и безуспешно пытавшегося подняться Фому, даже крикнул ему что-то нечленораздельное, но тут самому Боцману крепко досталось по хребтине.
Он ойкнул и осел, наблюдая, как безуспешно пытается их старшой перевалить через рельсы. Почти перевалил. Почти/ Ноги остались там. Под вагонами. Он даже не крикнул.
Вагоны равнодушно и медленно простучали по его ногам.
На Боцмана никто не обращал внимания, считая его недееспособным, и он перевалился с платформы на рельсы и на карачках пополз к тому, что осталось от Фомы. Осталось почти все, кроме двух ног по основание бедер. И Боцман завыл.
Завыл, как животное. А кто они были сейчас, разве не животные?
– Беги… Убьют… Тебе еще братана искать… – сумел сказать старшой, и Боцман поднялся и побрел по путям от драки, вернее, от шести ее очагов, которые еще продолжали копошиться.
Сначала он шел медленно, как во сне, потом вдруг опомнился и побежал все быстрее и быстрее.
Его-то и увидел в окно бордельных вагонов лейтенант Роман Хоменко.
Глава 15
СЕРГЕЙ
Душный и пыльный поезд Львов – Москва мерно выстукивал, разрезая степную тишину Украины своим металлическим звуком.
– Ой, духота, Васечка! Зараз кончусь! Васечка, я разденусь? Ну хоч юбку трохи подогну, а? – не в силах заснуть от изнуряющей жары в купе, тихонько канючила с верхней полки немолодая женщина, обращаясь к лежащему под ней на нижней полке мужу.
– Тебе бы только заголиться, бесстыжая. Одни мужики в купе, а она все туда же, – ворчал сильно потевший муж.
Несмотря на то что Васечка разделся до трусов, он также страдал от жары. А выпитый накануне стакан водки еще более ухудшал его теперешнее состояние.
– Тю, тоже сказал – одни мужики! – беззлобно ворчала жена. – Один мне в сыны годится, а другый – ты…
– А я что тебе – не мужик? – обиделся Вася. – За мной девки-то о-го-го еще как. Да помоложе тебе!
– Нашел, кобелина, чем гордиться. Когда вже ты угомонишься? Двадцать лет житья с тобой нет. – Женщина обиженно отвернулась к стенке.
Васечка, стараясь не привлекать ее внимания, достал из сумки под столом бутылку минеральной воды и жадно стал пить из горлышка.
– Шо, трубы горят? – съязвила жена. – Назюзюкался, алкаш поганый!
– Кто назюзюкался? Для аппетита маленько хряпнул. Тебе только языком своим молоть, язва хохлацкая. – Васенька, прикончив до конца бутылку минеральной, блаженно вытянулся на полке.
На другой верхней полке напротив женщины беспокойно спал молодой человек лет двадцати – блондин с голубыми глазами. Он часто ворочался, вздыхал, иногда даже бубнил что-то себе под нос. Несколько часов назад, почти сразу, как все сели в вагон, парень залез на верхнюю полку и больше оттуда не слезал. Нижняя полка под молодым человеком была свободна, хотя и предусмотрительно застелена.
– Слышь, Вась, – после некоторого молчания вновь позвала мужа жена, – чеченец-то до сих пор не возвращался. Где его носит?
– Да спи ты уже! Сдался тебе той черномазый, – пробурчал муж.
Четвертый попутчик из этого купе, двадцатипятилетний чеченец Аслан, сразу же после посадки на поезд попытался приобщить всю компанию из купе к бутылке дорогой водки. Однако дальше выпитого Васечкой под укоризненные взгляды и ворчание жены стакана сорокаградусной попойка не двинулась. Чеченец попытался разговорить попутчиков, но и здесь потерпел фиаско. А потому он удалился в вагон-ресторан, где нашел себе подходящую компанию из двух девиц-студенток.
