Татьяна Полозова - Город постоянной темноты
Как оказалось, ни обо что я не ударялся. Парни, когда я очнулся, сказали, что упал я на кровать и даже не задел ни одного перила. Наверное, меня вырубило от страха. Не каждый день видишь, как твой сосед по койке перерезает себе горло. У меня, наверное, до конца жизни будет на лице ощущение его теплой и вязкой крови, соленой и жгучей.
Я приподнялся на локте и осмотрелся. Обычная палата лазарета. Окно, открытое каждый день, независимо от погоды. Твердые койки с прелыми матрасами и мокрыми простынями. Ледяной скрипучий пол, прогибающийся под ногами так сильно, что тебе кажется, что ты сейчас провалишься в подвал, где держат шприцы и таблетки.
Я сел на подоконник у открытого окна и поджал колени под себя. Ненавижу.
— Мистер Рипли.
Молодая сестра в жестко накрахмаленной шапочке и узком длинном халате до середины лодыжки вошла в палату.
— Немедленно сядьте на свою кровать. Вы же простудитесь! — Сердито сказала она.
Я лениво перебрался на постель и принял ту же позу.
— Как ты себя чувствуешь? — Спросила она, закатывая рукав моей линялой пижамы. — Руки холодные. — Сказала она мимо. — Голова болит?
Я задумался. До ее вопроса я не думал о своем самочувствии. Голова не болела, да и вообще чувствовал я себя лучше прежнего. Только шею немного тянуло. Наверное, продуло.
— Нормально. — Ответил я. — А что с Карлом?
Сестра посмотрела меня как на полоумного, быстро дернула рукава назад, проверила рукой лоб и нахмурилась.
— В морге твой Карл. — Безучастно ответила она.
Я почувствовал, как слезы стали жечь глаза, и я быстро прислонил крепко сжатые кулаки к ним.
— Что с тобой?
Она ухватила меня за запястья и потянула.
— Почему он сделал это? — Проскулил я.
Медсестра, смягчившись, оттянула мои руки и погладила по голове.
— Он не выдержал этих условий. Особенно после смерти того мальчика, как его звали?
Я обозлился. Эти невежественные сестрички строили из себя самых милосердных монахинь, а на деле, даже не знали, как нас зовут.
— Колли. — Буркнул я.
— Да, он. — Кивнула сестра. Она встала с моей койки и, хрустя халатом, прошагала к выходу. — Но ты же не собираешься повторять их судьбу?
Я посмотрел на нее исподлобья, и мне показалось, что она больше беспокоилась о репутации лазарета и своей собственной, чем о моей жизни. Ей плевать умру я сегодня или нет, лишь бы не в ее смену и не в больничке.
Я покачал головой. После того как я увидел смерть, больше всего на свете мне захотелось выжить. Хотя бы назло всем: Колли, Карлу, Хейвсу, Оуэнсу, Саймону. Я должен был выжить, чтобы доказать, что мир не вертится вокруг «Обители Рая» и судьба еще не решена, если ты попал сюда в восемь лет.
19
— Они все ополоумели. Они все делают мне назло. Они пытаются выйти из-под моего контроля.
Хейвс раскинулся за столом, будто был властителем Вселенной. Перед ним на кресле сидел Оуэнс, за его спиной, оперевшись на спинку кресла, начальник тюрьмы — мистер Кларксон, а у стены, медленно, лениво куря сигару — главный контролер, мистер Шарп.
— Я бы перерезал ему горло сам, если бы он уже не умер. — Прохрипел Оуэнс.
Хейвс прищурил один глаз.
— Меня беспокоит новый учитель. Вы смогли выяснить о нем что-нибудь?
Шарп отошел от стены, потушил сигарету о пепельницу в форме черепахи, вырезанную из кости и протянул директору красную папку.
— Ничего примечательного. Учился в колледже в Огайо. Сразу после окончания отправился в кругосветное путешествие автостопом. Написал пару статей в научные журналы. Раньше работал в школах в Алабаме и Миссури, а потом переехал в наш город и в течение трех лет перебивался случайными заработками. Семьи нет, постоянных друзей тоже.
— То есть, нет никого, кто мог бы опровергнуть или подтвердить его историю? — Уточнил Шарп, перелистывая донесение.
Шарп покачал головой.
— Я не смог связаться со школами, в которых он работал ранее, но рекомендации в деле есть.
Хейвс недоверчиво поморщился.
— Ему можно доверять?
Мужчины переглянулись.
— Думаешь, он замешан? — Спросил Кларксон.
Хейвс тяжело выдохнул.
— Я подозреваю всех. Особенно сейчас. Два самоубийства за неделю. Не кажется, что перебор? У нас такого со времен семьдесят первого года не было.
Оуэнс и Кларксон нахмурились. Как старожилы они хорошо помнили тогдашний массовый расстрел митингующих воспитанников. В Обители эта тема была под запретом еще более строгим, чем прогулка не с теми ребятами, но иногда она все же проскальзывала, и тогда нам всем казалось, что на лицах Оуэнса и Кларксона проскальзывало некое подобие сожаления. Наверное, в их костных душонках все же остались крупицы сострадания.
— Что будем делать с Карлом? — Спросил Шарп.
Хейвс опустил голову, ища глазами невидимую точку опоры.
— Мы ошиблись в выборе и поплатились за это. В следующий раз будем осторожнее. Он оказался слишком слаб. Я не думал об этом.
— Колли сопротивлялся дольше. — Заметил Кларксон.
Хейвс покачал головой.
— Да. Карл просто попал в неподходящий момент.
Я бы хотел послушать еще, о чем болтает начальство, но по коридору заскрипели чьи-то шаги и мне пришлось отойти в другой конец, делая вид, что мету.
Это оказался мистер Саймон. Я удивился его появлению. Только что эта свора обсуждала его как возможного стукача, как тут же он является, словно, на зов.
Я кивнул ему, опасливо смотря, но он сделал вид, что не заметил меня. А, может, и вправду не заметил. Воспитанники всегда были пустым местом. На нас обращали внимание, только когда мы что-то нарушали.
Саймон учтиво улыбнулся и зашел в кабинет, из которого пахнуло терпким табаком и чем-то кислым, будто сам Хейвс прокис, пока сидел в своем кресле. Я снова подошел ближе к двери. На этот раз голоса звучали глуше и осторожнее. «Не дурно Вы их приложили, мистер Саймон», — подумал я.
— Вы не понимаете, мистер Саймон, — увещевал его Хейвс, — Вы человек новый и не совсем осведомлены о наших порядках.
Саймон что-то ответил, но кучка лизоблюдов пропустила его слова мимо ушей.
— Это не допустимо. Если мы позволим хотя бы раз подобное поведение, это станет нормой. Любой посторонний человек здесь — потенциальная опасность. — В том же духе продолжал Хейвс.
— Мы набирали команду в течение многих лет. Это все проверенные и надежные люди, большинство из нас работает в лагере с самого его основания. Теперь Вы приходите и пытаетесь разрушить жестко отрепетированную систему, которая работала слаженно и без единого сбоя.
— Эта система убила двух мальчиков за неделю. — Ответил Саймон.
Оля-ля! Браво! Аплодисменты! Цветы! Овации! Зал рукоплещет! Народ неистовствует! Саймон пошел против системы. Учился бы я лучше, я бы помнил название книги, о которой нам говорила мисс Ровински, где один мужик, попав в психушку, попытался изменить устоявшийся там порядок. Еще с птицами что-то. Неважно. Я оперся на метлу и, уже не замечая ничего вокруг, нагло прислонился к двери.
— Это не система убила ребят, а попытка сопротивляться правилам. Это протест их убил. — Настаивал Хейвс.
Кажется, что его приближенные не спешили ему на помощь.
— Как в семьдесят первом? Там тоже протест убил ребят? — С вызовом спросил Саймон.
Я думал, что ввалюсь в кабинет от неожиданности. Этот парень не даст спуску никому. Пожалуй, я подумаю над его предложением.
В кабинете наступило гробовое молчание. Мне казалось, что я слышал, как тяжело задышали Оуэнс и Кларксон, как сипел прокуренный Шарп и как ерзал в своем кресле Хейвс.
— Я бы не спешил с выводами, мистер Саймон, да и откуда Вам известно о 1971? — Спросил Оуэнс.
— У меня свои источники.
Наверняка, Саймон улыбался сейчас. Нагло и бесстыдно.
— Вы не знаете всей правды. — Ответил ему Кларксон.
Я не расслышал ответа нового учителя, потому что Марти шикнул на меня, выглядывая из-за угла.
— Тащись сюда, Рипли. Там идут вышибалы.
Я быстро собрал щетку и мыло и, насвистывая глупую мелодию, вышел в просторный холл. Проходя мимо вышибал, я сделал наивный вид, будто все тайны Вселенной не открылись мне сейчас у двери директора. Амбалы посмотрели на меня как на придурка и переглянулись. Я дурашливо усмехнулся и поплелся вслед за Марти, который по ходу дометал полы в большом зале.
— Что ты слышал? — Спросил он меня, когда мы вышли на улицу.
Я улыбнулся.
— Потом. Скажу только, что Саймону можно доверять.
Марти недоверчиво посмотрел на меня, но ничего не ответил. Он знал не хуже меня, что говорить сейчас о чем бы то ни было посреди улицы опасно. Если не хочешь загреметь в кутузку.
Я посмотрел на небо. Впервые за четыре года от него не несло гарью.
20
Спросите меня, винил ли я своих родителей, что попал сюда? Не знаю. Я не помнил их. Мне говорили, что мать подкинула меня на порог церкви, викарий которой отдал меня в приют. А потом меня переместили сюда. Он назвал меня Джоном Рипли, потому что так написала моя мать в записке, которую вложила в пеленку.
