Николай Станишевский - Цветы к сентябрю
— Но ты был щедр ко мне, Ник, — она снова подошла к нему и начала перебирать волосы на затылке. — Я бы раньше никогда не смогла подумать, что у меня будет то, что ты для меня приобрёл. Мои родители были довольно небогатыми людьми, но об этом сейчас, я думаю, не стоит. Конечно, я не видела с ними и десятой доли того, что увидела с тобой. Поэтому с тобой и жила.
Безусловно, я виновата.
Виновата в том, что я посягнула на ТО, ЧТО мне никогда не принадлежало.
Виновата в том, что она посягнула на ТОГО, КТО ей никогда не принадлежал.
Теперь я на какое-то время осталась одна…
Перегнувшись через плечо Николаса, она прочитала:
— Цветы к сентябрю… Хорошо, Ник, я кладу тебе эти цветы. Только не на задний двор, а прямо перед тобой.
Обогнув стол, она небрежно бросила на него букет.
— В последнее время ты постоянно жаловался на сердце, — в её голосе появилось оцепенение. — Видишь, оно действительно оказалось слабым. И, правда, Ник, зачем человеку с таким слабым сердцем столько денег? Оформив завещание на моё имя, ты поступил совершенно правильно. Когда женщина становится одинокой, но богатой и независимой, она будет делать то, что хочет и любить, кого захочет. Теперь она сама сумеет обеспечить его!
На бледных губах вновь появилась улыбка.
Она или… я?..
— Но… прошу тебя, не подумай, что это произошло лишь из-за денег. Не такая уж я меркантильная, как тебе кажется. Просто ты забыл, что случилось в одну из сентябрьских ночей…
Она расстегнула висевшую на плече сумочку и достала вчетверо сложенный полиэтиленовый пакет.
— Главное — не забыть взять то, что больше не понадобится, — задумчиво произнесла она и вышла в коридор.
— Ну, где вы, мои дорогие? — зайдя в спальню, она присела и начала складывать в пакет разбросанных по полу чёрных плюшевых котят. — Идите к маме, вы прекрасно сделали своё дело! Воображение бедного Ника завершило вашу работу — оно заставило вас шевелиться!
— И тебе пора покинуть эти стены! — она вытащила из-за кровати чёрную бархатную кошку. — Бедняга Ник всегда страдал избыточным представлением о вещах. Это хорошо. Так. Здесь вроде бы все.
Она снова вернулась в комнату и достала небольшой пузырёк с прозрачной жидкостью.
— Это для того, чтобы вкусно пахло, — она с улыбкой расплескала вокруг себя содержимое флакона. Затем щёлкнула зажигалкой и поднесла огонёк к одной из занавесок.
— А это для того, чтобы стало светло!
Лёгкое, искристое пламя охватило старую, слегка пожелтевшую ткань и быстро взметнулось вверх, покрывая гардину равномерным оранжево-синим слоем. Полюбовавшись им какое-то время, она обернулась и ещё раз внимательно посмотрела на Николаса за столом. Положение тела не изменилось.
— Пока, Ник, — тихо сказала она, сняв с пальца небольшое изящное кольцо. — Не хочется, конечно, с ним расставаться, но с твоей стороны это была бесполезная, абсолютно никому не нужная жертва.
Она бросила кольцо в лежащий на столе букет.
— Теперь, я думаю, тебе обязательно понравятся мои цветы к сентябрю.
Спустившись с крыльца, она завернула за угол дома и подняла лежащий под окном чёрный плащ с капюшоном.
— Это тоже больше не понадобится, — прошелестел её бесцветный голос.
Усевшись за руль, она бросила полиэтиленовый пакет и чёрный плащ на заднее сидение и ещё раз окинула Дом грустным взглядом. Озорные неуёмные огоньки уже плясали практически во всех окнах гостиной, сквозь щели в оконных рамах выползал густой, сизый дым.
— Интересно, — она посмотрела в зеркало заднего вида и откинула со лба непослушный локон. — Кто же я теперь — Джина или Дженни? А, впрочем, какая разница?
Тонкое оконное стекло лопнуло и брызнуло на улицу, сверкнув в свете пожара маленькими рубиновыми брызгами.
— Жаль, — в её голосе вновь появилась печаль. — Дом можно было выгодно продать. Но…любовь, как известно, требует жертв…
Она нажала на педаль сцепления и повернула ключ в замке зажигания. Мотор мерно и приятно заурчал. По правой щеке, оставляя узкую, серебристую полоску, пробежала слеза.
— Прощай, Ник, — тихо произнесла она. — Всё-таки мне было хорошо с тобой. Но…но…я сама хочу дарить… себе… цветы… к сентябрю…
Часть II
Джина
14 августа или 8 сентября 2002 год
Самое странное сейчас — то, что я до сих пор не могу понять, кем являюсь на самом деле. Я нахожусь в этой больнице около года, потому что полностью потеряла память. Похоже, что на самом деле так и есть — воспоминания о прошлом отсутствуют напрочь. Только в тёмные вязкие ночи, когда я не могу уснуть и подолгу смотрю в мутное ночное стекло, что-то непонятное и волнующее возникает глубоко внутри, словно призрачный огонёк во мраке. И я иду к этому неожиданно появившемуся ориентиру.
Вот только никак не могу до него добраться.
За окном шумит верхушками деревьев таинственный загадочный лес. Очевидно, клиника расположена за городом — иногда я смотрю телевизор и, поэтому, представляю, как выглядят городские пейзажи. Подобное тому, что я вижу за окном, может быть в городской черте только большим, хорошо охраняемым парком. Но кто додумается выстроить клинику в парке, предназначенном для отдыха и развлечений постоянно устающих горожан?
Только тот, кто дал мне этот воздух.
Хотя я не помню, каким воздухом дышала до того, как попала сюда, у меня твёрдое ощущение, что подобный здешнему я вдыхала крайне редко. Он светел, он прозрачен, он девственно чист. И, открыв форточку ранним утром, его можно пить, словно освежающий напиток, особенно, если твой завтрак состоит из светлеющего голубого неба и ярко-розовой предрассветной зари.
Но все это — лирика. На самом деле, сложившаяся ситуация более мрачна и уныла, чем кажется на первый взгляд.
Раз в пару дней (это уж точно!) меня обязательно начинают мучить приступы боли и тошноты. Словно оживает выстроенный неизвестно кем муравейник в глубине желудка. Когда эти насекомые начинают бегать из стороны в сторону, что-то таскать и строить, они настолько сильно сотрясают внутренности, что поневоле хочется изрыгнуть их наружу. Но, как бы я ни старалась, в конечном счёте, все усилия сводятся на нет. Муравьи, безусловно, хитрые твари, они построили своё убежище так, что оно впилось колючими острыми краями в стенки желудка, поэтому извлечь его совсем непросто. Впрочем, как и самих его обитателей. За все время, что я здесь нахожусь, из меня ещё не выпал ни один муравей.
Конечно, этим мерзким созданиям не нравятся землетрясения, которые я устраиваю. Это случается, когда больше нет сил терпеть ужасные рези в желудке, что-то в тот момент сокращается между лёгкими, отдавая привкусом желчи во рту. Тогда муравьи злятся, гневно шевелят усиками, призывая всех сочувствующих на дальнейшую борьбу со мной. Таковые, к сожалению, находятся, причём достаточно быстро. Собравшись, они организованно, горячо обсуждают возникшую проблему, группируются, выстраиваются в длинные ряды и начинают свой бесконечно долгий и нудный крестовый поход. Двигаясь по пищеводу, они скребут его заскорузлыми, мохнатыми лапками, и у меня возникает ощущение, будто я наглоталась иголок.
Из пищевода они попадают в рот, создавая эффект сухой хлебной корки, раскрошившейся на тысячи острых, неприятно режущих нёбо кусочков. Ну, а когда через носовую полость гадкие насекомые попадают в мозг, на самом деле темнеет в глазах. В такие минуты я обычно бьюсь головой о стену, правда, сама я этого не помню, мне потом обо всем подробно рассказывают. Может быть, и врут, но стены моей палаты почему-то обиты мягкой кожей цвета слоновой кости.
Когда кортеж муравьев останавливается, и, словно по мановению волшебной палочки исчезает, я, скорчившись, подолгу лежу на полу и стараюсь прийти в себя. Именно в такие минуты мне слышится далёкий рёв тяжёлых свинцовых волн, которые хотят мне о чём-то рассказать. И, похоже, я даже знаю, о чём.
О том, что скоро муравьи снова придут ко мне…
После этого я ощущаю себя Странницей, которая неожиданно оказалась на перекрёстке миров и мучительно соображает, куда же лучше свернуть.
Находящийся справа тёмный, далёкий мир безудержно влечёт к себе, по-моему, там осталось Нечто такое, что было мне бесконечно дорого и любимо…
Только я никак не могу вспомнить, ЧТО именно.
Или кто…
Мне кажется, будто я бывала там раньше, возможно, прожила большую часть сознательной жизни. Я хочу ступить на эту тропу, все моё существо подталкивает меня, и мозг подаёт сигнал: «Сделай это и ты не пожалеешь!», и я уже поднимаю ногу…
Но… почему-то этого не делаю. Вторая половина тёмного, высохшего «я» сияет беззубой улыбкой и внимательно смотрит на меня чёрными бездонными провалами. Содрогнувшись от ужасного, пронзительного взгляда, я смущённо опускаю ресницы. И вместо правой ноги шаг, естественно, делает левая.
