Уильям Монтальбано - Базилика
Когда я включил сцепление, то почувствовал напряженную пульсацию жилки у лба. Я медленно и отчетливо произнес:
— Я положу деньги в багажник только тогда, когда буду уверен, что моя семья в безопасности.
Похититель с резким голосом ответил без грубости, по-деловому.
— Нет вопросов. Честный обмен. Твоя жена со мной в машине, и мы находимся там, откуда виден «Форд», в нескольких сотнях метров. Когда ты подъедешь, я выйду; твоя жена и дети останутся в машине. Как только я увижу, что ты положил деньги в багажник, я закрою дверь и уйду. Они могут запереться и ждать тебя; помигай фарами и посигналь, если им этого хочется. Они будут от тебя в двух минутах ходьбы. К тому времени мы с друзьями заберем деньги и уйдем, adios.[22]
Для нас обоих ситуация была невыигрышная. Я не мог сразу же убедиться, что Лиза и дети в безопасности, но и Кабальеро не могли проверить, какой цвет у их денег, раньше, чем они отпустят Лизу. А придется.
— Я вижу, как ты подъезжаешь, Пол. Быстрее, быстрее.
Она почти шептала.
Я довольно резко остановился у припаркованного рядом с заправкой седана. С автостоянки, примерно в двух сотнях метров впереди, фарами посигналила машина, и я увидел, как из нее вылез какой-то здоровяк и встал у пассажирской двери.
— Это я. Теперь ты, mierda mia,[23] — усмехнулся по телефону грубый голос.
Выйти из машины и подойти к «Форду» было равносильно самоубийству. Стрелок поджидает где-то в тени и вряд ли промахнется.
Я сделал глубокий вдох и вышел, плечом прижимая телефон к уху. В одной руке я держал объемистый «дипломат», в другой — пистолет. Ничем не защищенный от выстрела, я шел в звенящей тишине к открытому багажнику «Форда».
— Положи чемодан внутрь, — приказали мне по телефону.
Я ждал, ствол пистолета замер в моей руке, «дипломат» балансировал в воздухе над багажником словно реквизит фокусника.
— Лиза, скажи мне, когда он отойдет от машины, и заблокируй двери.
После паузы, которая, казалось, тянулась вечность, я услышал ее голос, ослабевший от облегчения и страха.
— Он ушел, Пол. Мы в безопасности. Быстрее.
Я бережно опустил чемодан на дно багажника, повернулся и побежал к машине. Через секунду я уже ехал к парковке, где стояла машина с зажженными фарами, в которой находились Лиза и мои девочки.
В нескольких метрах от меня внезапно завелась еще одна машина и с ревом умчалась прочь, взвизгнув шинами. В зеркало заднего вида я видел, как двое мужчин сели в «Форд».
— Лиза, Лиза.
Еще минута, и я буду на месте.
Сквозь ее крики я услышал голоса девочек. Еще сотня метров.
В волнении, опьяненный возбуждением, я почти убедил себя в том, что все еще может закончиться хорошо. Но я знал, что произойдет на самом деле.
Это не был обмен похищенных людей на деньги. Это была засада. Не ради денег. Ради убийства.
Я увидел справа вспышку и белый столб дыма. Я ударил по тормозам, и мое сердце упало.
Снаряд, пущенный из гранатомета, ударил со стороны водителя в дверь машины, где находилась Лиза. Раздался оглушающий взрыв, все, конец.
— Удачи в следующий раз, cabron, — раздалось из телефона.
Резко вывернув руль, взревев, как раненый бык, я направил машину к пикапу, где одинокая фигура, бросив одну переносную ракетную установку, целилась другой в меня.
Я надавил на педаль газа и врезался в бок пикапа как раз в тот момент, когда убийца выстрелил.
Никого не задев, снаряд улетел в небо, а грузовик опрокинулся на бок и со скрежетом заскользил по бетону. Когда я выбрался из груды металла, возле пикапа я обнаружил стрелка, молодого человека с густыми спутанными волосами, лежавшего на животе в луже крови.
— Помогите, madré mia, ayudame,[24] — простонал он.
— Что болит?
— Спина, ноги, aiyee Dios.[25]
— Я помогу тебе.
Глубоко вогнав пистолет убийце в зад, я выстрелил.
Он еще что-то кричал, когда в отдалении неожиданно раздался взрыв, и столб огня взметнулся в черное небо.
Чья-то любопытная душа открыла «дипломат».
Все, что происходило потом, было как в тумане. Даже после лечения, по прошествии почти десяти лет, кое-где у меня в памяти до сих пор осталась пелена. Проще говоря, я тронулся. Стал психом. Но никто так и не узнал, что я украл деньги. Даже когда это уже больше ничего не значило, я оставался героем в глазах сотрудников моего департамента, тех, кто не имел ни малейшего представления о трагическом правосудии, свершившемся той ночью.
Заботливые городские власти надолго упрятали меня за казенный счет в странное закрытое заведение, где было много лошадей. Меня навещали полицейские, старые друзья, один раз даже Рико приезжал, но я не был им особенно рад. Слишком много всего происходило у меня в голове. На некоторое время я подружился с одним из пациентов — летчиком, выжившим в катастрофе, в которой погибли почти все его пассажиры. У нас было много общего, хотя я никогда не рассказывал ему, почему. Мне казалось, что он не так уж сильно болен, но я ошибался, потому что однажды ночью он вскрыл себе вены.
После этого я держался особняком. Никогда не ездил ни на одной из местных лошадей. Постепенно я почувствовал, что началось выздоровление, потому что стал думать не только о прошлом, но и о будущем. Психиатры говорили, что это хороший знак, конец разрушающей стадии печали и горя и начало чего-то лучшего. Они этого не говорили бы, если бы знали, какое будущее я себе представлял.
Должно быть, подействовал какой-то пусковой механизм, о котором я не подозревал, потому что одной прекрасной осенней ночью я понял, что готов, и, проведя более двух лет среди психиатров и лошадей, сбежал оттуда навсегда. Я просто вышел из своей аккуратной маленькой комнатки, вскарабкался на стену, скорее защищавшую, чем устрашавшую, и через двадцать минут уже ехал в грузовике с женщиной-водителем, которая догадалась, конечно, что я сбежал из лечебницы, но ей было плевать.
Следующие несколько лет были временем, о котором я стараюсь не вспоминать: суровое время, проведенное в шкуре незнакомого мне человека. Но как-то я и это пережил. Рико начал меня разыскивать, наконец нашел и помог исцелить душу, а пять лет назад я приехал в Ватикан в почти священническом облачении и с исцеленной душой.
Все случившееся не кажется мне таким уж странным, когда я об этом задумываюсь. Масса людей, перенесших крушение судьбы, находит пристанище и обретает гражданство, становясь пылинками в сумерках Ватикана. Теперь я это понимаю. Но как можно думать об этом в окружении еще живых воспоминаний о трех женщинах, которых я любил?
ВАТИКАН
ГЛАВА 5
В воскресенье ближе к вечеру, накануне того дня, когда был убит священник и сдерживаемые прежде демоны вырвались на свободу, я читал в своей комнате. В дверь робко постучались, и передо мной предстал нахальный семинарист-британец по имени Кларенс, пройдоха, каких мало.
— Брат Пол, надеюсь, я вам не помешал.
Кларенс учился на втором курсе, но мне казалось, что он не из тех, кто намеревался рукополагаться в сан.
— Вовсе нет, я как раз выбирал, почитать мне или подремать.
Кларенс улыбнулся.
— Я по поводу сегодняшнего вечера, брат Пол, собрание общины. Я хотел узнать, можно ли освободить меня от посещения. Мне нужно закончить одно пасторское послание, и еще я хотел отправиться в приход…
Собрания общины представляли собой совместные сотворения молитв раз в неделю, где семинаристов, которые и без того целый день проводили на занятиях, мучили скучными и часто банальными духовными размышлениями какого-нибудь приглашенного священника-умника. Я ненавидел эти собрания не меньше семинаристов, но должен был с осторожностью позволять жертвам сбегать с совместных молебнов, иначе их не посещали бы вовсе.
— Ты ведь работаешь в приходе святой Риты, так? — пошел я на компромисс.
— Да, брат, рабочий район, в конце улице Тибуртина, — назвал он ничем не примечательный район Рима, который с тем же успехом мог называться хоть Ливерпулем.
— У тебя завтра занятия, да? Пасторская работа не должна мешать учебе.
— Совершенно верно, брат. Но я консультирую прихожан, и сегодня днем мне позвонил один человек…
— Кларенс, на дорогу тебе потребуется минут сорок езды на автобусе, так? И еще сорок минут обратной дороги. Это значит, что ты вернешься поздно, возможно, даже опоздаешь на завтрашние занятия.
— Я не опоздаю, обещаю.
Это, видимо, означало, что кто-нибудь подбросит его на мотороллере.
— Хорошо, Кларенс, но только сегодня.
Я был великодушен: мне тоже нужно было сбежать с сегодняшнего собрания.
— Спасибо, брат, — сказал он, поворачиваясь, чтобы уйти.
