Харлан Кобен - Чаща
Я потерял сестру. Потерял жену. А недавно и отца. Всякий раз меня, образно говоря, поверженного, уносили с ринга. Но, глядя на Кару, жестикулирующую, широко раскрывающую глаза, я точно знал, от какого удара мне никогда не удастся оправиться.
Я подумал об отце. Лес. Он с лопатой. Его сердце разбито, но он все еще ищет свою маленькую девочку. Я подумал о матери. Она убежала от нас, и я не знал, где она, что с ней сталось. Иногда у меня возникало желание разыскать ее. Но уже не так часто, как прежде. Долгие годы я ее ненавидел. Возможно, ненавижу до сих пор. А может, теперь, когда у меня есть ребенок, я чуть лучше понимаю боль, которую она испытывала.
Когда мы вошли в дом, зазвонил телефон. Эстель забрала у меня Кару. Я снял трубку:
— Алло.
— У нас проблема, Коуп.
Звонил Боб, муж Греты, мой шурин. Председатель благотворительного фонда «Под опекой Джейн». Грета, Боб и я основали его после смерти моей жены. Пресса вознесла меня до небес. Чудесный поступок в честь любимой, прекрасной, нежной жены.
На такое мог пойти только самый лучший на свете муж.
— Что случилось? — спросил я.
— Твое дело об изнасиловании дорого нам обходится. Отец Эдуарда Дженретта убедил нескольких своих друзей отказаться от их обязательств.
Я закрыл глаза.
— Классно.
— Хуже того — он распускает слухи, будто мы присваиваем чужие деньги. Связи у этого сукина сына большие. Мне уже звонят.
— Так мы откроем нашу бухгалтерию. Никто ничего не найдет.
— Не будь наивным, Коуп. Мы конкурируем с другими благотворительными фондами за каждый пожертвованный доллар. Если только запахнет скандалом, на нас можно будет поставить крест.
— Мы ничего не можем поделать, Боб.
— Знаю. Просто… мы делаем много хорошего, Коуп, а с деньгами всегда напряженно.
— Так что ты предлагаешь?
— Ничего. — Боб замялся, но я чувствовал, что он еще не высказался, поэтому ждал продолжения. — Послушай, Коуп, вы же постоянно заключаете сделки с защитой, так?
— Заключаем.
— Вы закрываете глаза на мелочи, чтобы прижать кого-то по-крупному.
— Иногда приходится.
— Эти двое парней… Я слышал, они хорошие ребята.
— Ты что-то напутал.
— Послушай, я не говорю, что они не заслуживают наказания, но порой приходится идти на компромисс. Ради того, чтобы приносить больше пользы. Фонд, наш фонд, уже многого добился. И может добиться большего. Вот о чем я толкую.
— Спокойной ночи, Боб.
— Не обижайся, Коуп. Я только старался помочь.
— Знаю. Спокойной ночи, Боб.
Я положил трубку. Руки дрожали. Дженретт, этот сукин сын, зацепил не меня. Он зацепил память моей жены. Я поднялся на второй этаж. Меня распирала ярость. Но ее следовало обуздать. Я сел за стол. Там стояли только две фотографии. Одна — моей дочери, Кары, школьная, сделанная недавно. Она занимала почетное место, прямо по центру.
Вторая — нечеткое изображение моих бабушки и деда, сделанная в другой стране, России, или в Советском Союзе, как тогда назывался этот ГУЛАГ, где они умерли. Случилось это, когда я был совсем маленьким, мы еще жили в Ленинграде, но я их помню, особенно гриву седых волос моего деда.
Я часто задавал себе вопрос: почему держу эту фотографию на столе?
Их дочь, моя мать, бросила меня, так? И если подумать, глупо было ставить этот снимок на самом виду. Но почему-то, пусть фотография и вызывала боль, я ею очень дорожил. Смотрел на нее, на моих бабушку и деда, и думал, как жилось моим предкам в те далекие времена. По другую сторону океана.
Снимков Джейн и Камиллы в доме нет. Я бы хотел, чтобы они постоянно попадались на глаза. Они меня успокаивают. Но если мне нравилось смотреть на ушедших в мир иной, то моей дочери — нет. С шестилетним ребенком трудно найти компромисс. Порой мне хочется поговорить с ней о матери, хочется, чтобы она побольше узнала про Джейн, про ее удивительную душу, про нежную любовь к своей маленькой девочке. Хочется утешить, сказать, что ее мать сейчас на небесах, откуда и смотрит на нее. Честно говоря, я в это не верю. Но хочу верить. Хочу верить в жизнь после жизни, в то, что моя жена, сестра и отец улыбаются, глядя вниз. Однако я не могу заставить себя в это поверить. А потому, пытаясь убедить в этом дочь, чувствую, что лгу ей, но все равно это делаю. Кажусь себе Санта-Клаусом или Пасхальным Кроликом, чья задача помогать, радовать и успокаивать, но знаю: в конце концов Кара, как и все дети, поймет, что это еще одна родительская ложь во благо, не имеющая под собой никаких оснований. А может, я не прав и они все наверху действительно смотрят на нас. Может, со временем Кара придет именно к такому выводу.
Только в полночь я позволил себе подумать о моей сестре Камилле, Джиле Пересе, о том ужасном и волшебном лете. Мысленно я перенесся в лагерь. Вспоминал о Камилле. О той ночи. И впервые за несколько лет представил себе Люси.
Грустная улыбка осветила мое лицо. Люси Силверстайн, моя первая настоящая девушка. Какие же сказочные, романтические отношения связывали нас до той ночи! Мы даже не получили шанса их разорвать. Кровавые убийства просто разнесли нас в стороны. Оторвали друг от друга, когда мы еще сливались в объятиях, в момент, когда наша (глупая, незрелая, иной и быть не могло) любовь еще только набирала силу.
Люси осталась в прошлом. Я выдвинул себе такое условие и вычеркнул ее из жизни. Но сердце условий не признает. Время от времени я пытался узнать, что сталось с Люси, прогонял ее имя и фамилию через «Гугл», хотя сомневался, что мне достало бы мужества связаться с ней. Ничего не нашел. Пришел к выводу, что после случившегося ей хватило ума сменить фамилию. Скорее всего она вышла замуж. Я же женился. Возможно, Люси обрела счастье. Я на это надеялся.
Но все эти мысли я быстренько выбросил из головы. Потому что думать мне следовало о Джиле Пересе. Я закрыл глаза и вернулся в прошлое. Вспоминал, каким он был в лагере, как мы валяли дурака, как я бил его кулаком в плечо, а он говорил: «Слушай, я даже не чувствую удара…»
Я буквально видел его, худощавого, в мешковатых шортах, с улыбкой, которая требовала немедленного вмешательства дантиста, с…
Что-то не складывалось.
Я спустился в подвал. Сразу нашел нужную мне картонную коробку. Джейн всегда все маркировала. Я увидел на боковой поверхности надпись, сделанную ее сверхчетким почерком. Провел по надписи пальцами. Перед мысленным взором тут же возникла Джейн с маркером в руке. На картоне одна за другой появлялись буквы, которые в итоге сложились в два слова: «ФОТОГРАФИИ — КОУПЛЕНДЫ».
В жизни я сделал много ошибок. Но Джейн… тут я попал в десятку. Ее доброта преобразила меня, сделала лучше и сильнее во всех отношениях. Я… я любил ее со всей страстью, а она помогала раскрываться всему лучшему, что было во мне. Нервный, неуверенный в себе, я учился в школе, где бедняков можно было пересчитать по пальцам, а она, чуть ли не само совершенство, что-то увидела во мне. Как? Как такого ужасного и никчемного человека полюбила столь великолепная женщина?
Джейн во всем была мне опорой. А потом заболела. Опора обратилась в прах. А с ней и я.
Я нашел фотографии, сделанные тем далеким летом. Ни на одной не было Люси. Все снимки с ней я уничтожил многими годами раньше. У нас с Люси были свои песни (Кэт Стивенс,[11] Джеймс Тейлор[12]), такие приторные, что от них могло слипнуться в горле. Мне тяжело их слушать. Даже теперь, в наши дни. Я слежу за тем, чтобы они никоим образом не попали в мой ай-под. Если они вдруг звучат по радио, я с быстротой молнии переключаюсь на другую станцию.
Итак, я принялся за просмотр стопки фотографий. Главным образом там были снимки моей сестры. Перебирая их, нашел один, сделанный за три дня до ее смерти. Компанию ей составлял Дуг Биллингэм, ее бойфренд. Богатый парень. Мама их отношения, само собой, одобряла. В лагере странным образом перемешивались богатые и бедные. Никаких социальных различий не чувствовалось. Именно этого и добивался хиппи, которому принадлежал лагерь, — Айра, отец Люси, а он любил повеселиться.
Марго Грин, девочка из богатой семьи, стояла по центру. Как и всегда. В лагере на нее у многих были виды, и она это знала. Светловолосая, с большим бюстом, она не стеснялась пускать в ход свои чары. Обычно, во всяком случае, до Джила, встречалась с парнями постарше, и простым смертным, которые окружали Марго, ее жизнь казалась телесериалом, мелодрамой, за перипетиями которой наблюдаешь затаив дыхание. Теперь же, глядя на ее снимок, я видел взрезанную шею. На мгновение даже закрыл глаза.
Был на фотографии и Джил Перес. Потому-то я и спустился в подвал.
Направил на снимок свет настольной лампы, присмотрелся.
Наверху я вспомнил кое-что важное. Я правша, но когда в шутку бил Джила кулаком, то делал это левой рукой. Потому что не хотел прикасаться к этому жуткому шраму. Да, рана зажила, но я все равно боялся шрама. Будто он мог раскрыться после моего удара и брызнула бы кровь. Так что я использовал левую руку и бил его по правой. Я прищурился…
