Джеффри Линдсей - Дремлющий демон Декстера
Его слова вызвали у меня легкое головокружение. Я заглянул в мешок. И снова части тела были удивительно чистыми и сухими. Они даже имели голубоватый оттенок, будто законсервированы на отведенный им момент времени. Прекрасно.
— Разрезы несколько отличаются, — заметил Эйнджел. — В четырех местах, — показал он. — Здесь очень грубо, почти эмоционально. Здесь уже не так. Здесь и здесь. А?
— Очень мило, — отреагировал я.
— А теперь смотри сюда.
Карандашом он сдвинул в сторону обескровленный обрубок. Под ним белел другой фрагмент. Плоть с него была аккуратнейшим образом удалена по всей длине кости.
— Зачем бы ему так делать? — тихо спросил Эйнджел. Я вздохнул.
— Он экспериментирует. Пытается найти идеал. — И я уставился на аккуратный и сухой разрез, пока не осознал, что Эйнджел смотрит на меня уже довольно долго.
— Как будто ребенок играет с едой, — так я описал картину Рите, после того как вернулся к машине.
— О Боже! Ужасно, — только и смогла сказать она.
— Я думаю, правильный термин здесь — противно.
— Как ты можешь шутить, Декстер? Я успокаивающе улыбнулся.
— К таким вещам привыкаешь. Работа… Мы все шутим, чтобы скрыть боль.
— О Господи! Надеюсь, этого маньяка скоро поймают.
А я думал об аккуратно сложенных частях человеческого тела, разнообразии разрезов и восхитительном отсутствии крови.
— Не думаю, чтобы очень скоро, — ответил я.
— Что ты сказал?
— Я говорю, не думаю, что это будет скоро. Убийца исключительно умен, а детективу, ведущему дело, интереснее играть в политику, чем раскрывать убийства.
Рита посмотрела на меня, как бы желая понять, не шучу ли я. Потом некоторое время, пока мы выезжали на федеральное шоссе № 1, сидела молча. Она не произнесла ни слова, пока мы не въехали в южный Майами.
— Я никогда не смогла бы привыкнуть видеть… Не знаю, как сказать… изнанку? Вещи, как они есть? В общем, так, как это видишь ты, — наконец сформулировала она.
Она застала меня врасплох. Я воспользовался тишиной, чтобы еще раз вспомнить аккуратно уложенные части тела, от которых только что уехал. Мысли с жадностью кружились над чисто и сухо разделенными конечностями, как орел в поисках дичи. Замечание Риты оказалось настолько неожиданным, что с минуту я даже не мог ничего сказать.
— Что ты имеешь в виду? — наконец удалось мне произнести.
Она нахмурилась:
— Я… я не совсем уверена. Просто… Мы все полагаем, что существует… какой-то определенный порядок вещей. То есть, как все должно быть. А на самом деле все наоборот, более… не знаю… темнее? Приземленнее? Что-то вроде этого. Конечно, я думаю, что детектив хочет поймать убийцу, разве не этим должны заниматься детективы? И раньше мне в голову не могло прийти, что вокруг убийства может быть что-то политическое.
— Практически все, — сказал я, поворачивая на улицу Риты и замедляя ход перед ее чистеньким, неприметным домом.
— Но ты… — продолжала она, не замечая ни где мы находимся, ни что я только что сказал. — Вот где твое начало. Большинству людей не дано видеть так глубоко, как тебе.
— Я не настолько глубокая личность, Рита, — ответил я, резко остановив машину.
— То есть на самом деле все имеет два лица: одно, когда мы притворяемся, и другое — когда на самом деле? А тебе уже все известно, и для тебя это просто игра.
Понятия не имею, что она пыталась сказать. По правде, пока она говорила, я бросил все попытки что-либо понять и мысленно вернулся к сцене последнего убийства. Чистота плоти, импровизационное качество разрезов, безукоризненная чистота, без единого пятнышка, и полное отсутствие крови…
— Декстер.
Рита положила мне на плечо руку. Я целую ее.
Не знаю, кто из нас больше удивился. На самом деле я и не думал приступать к этому раньше времени. И духи ее здесь совершенно ни при чем. Я довольно надолго прижался губами к ее губам.
Она отстранилась.
— Нет. Я… Нет, Декстер.
— Хорошо, — ответил я, все еще потрясенный тем, что сделал.
— Не думаю, что я хочу… Я не готова… Черт, Декстер! Она отстегнула ремень безопасности, открыла дверь машины и забежала в дом.
О Боже, подумал я. И что это я, скажите на милость, сделал?
Знаю, что еще долго буду удивляться, может быть, даже почувствую разочарование оттого, что только что уничтожил свою маскировку — после почти двух лет идеальной эксплуатации!
Но все, о чем я сейчас могу думать, — это опрятная кучка частей человеческого тела.
Никакой крови.
Ни капли.
Глава 7
Тело растянуто именно так, как я люблю. Руки и ноги привязаны, рот заклеен клейкой лентой: в рабочей зоне не будет ни шума, ни движения. Моя рука твердо держит нож, и я совершенно уверен, что в этот раз все будет хорошо, я получу огромное удовлетворение…
Только это не нож, а что-то вроде…
И рука не моя. Хотя моя рука двигается вместе с этой, лезвие лежит не в моей руке. И комната маленькая, такая узкая, что смысл появляется только тогда, когда понимаешь, что это не комната, а… что?
А вот и я парю над этим безукоризненным, хоть и ограниченным рабочим пространством, над этим соблазнительным телом. Чувствую холодное дуновение вокруг себя и, каким-то образом, — даже сквозь себя. Если бы я мог чувствовать свои зубы, уверен, что они бы стучали. И моя рука, в идеальном унисоне с той, другой рукой, поднимается и мягкой дугой опускается для безупречного рассечения…
Конечно, я просыпаюсь в своей квартире. Почему-то стоя у входной двери, совершенно голый. Могу еще понять, когда ходят во сне, но раздеваться во сне? Спотыкаясь, возвращаюсь к своей небольшой кровати на колесиках. Скомканное постельное белье лежит на полу. Кондиционер снизил температуру почти до шестидесяти градусов. Это было уместно вчера, чтобы слегка охладиться после того, что произошло между нами с Ритой.
Абсурд, как такое вообще могло случиться? Декстер, бандит-любовник, ворующий поцелуи. После возвращения домой я долго стоял под горячим душем и, прежде чем забраться в постель, повернул термостат на минимум. В самые темные моменты жизни мне кажется, что холод очищает. Не стану притворяться, будто понимаю почему.
А было холодно. Даже сейчас, все еще среди последних клочьев ночного сна, слишком холодно для кофе и начала нового дня.
Как правило, я не запоминаю сны, а если все же они остаются в памяти — не придаю им значения. Поэтому так нелепо, что этот сон все еще со мной.
Я парю над безукоризненным, хоть и ограниченным рабочим пространством — моя рука, в идеальном унисоне с той, другой рукой, поднимается и мягкой дугой опускается для безупречного рассечения…
Я читал книги. Мне никогда не стать человеком; может быть, поэтому люди всегда интересовали меня. Благодаря этому я понимаю весь символизм: парение — одна из форм полета, означающая секс. А нож…
Ja , herr Doktor . Нож — это означает Mutter, ja?
Хватит, Декстер. Глупый, бессмысленный сон.
Зазвонил телефон, и я почти выпрыгнул из своей шкуры.
— Как насчет завтрака у Уолфи? — Это была Дебора. — Я плачу.
— Сейчас субботнее утро, — ответил я. — Нам туда никак не попасть.
— Я приеду раньше тебя и займу столик. Встретимся там.
Закусочная «Уолфи» в Майами-Бич — это традиция Майами. А поскольку Морганы — семья из Майами, мы всю жизнь ели там по всяким особым закусочным случаям. Почему Дебора решила, что сегодня один из них — выше моего понимания; наверняка она в свое время прольет на это свет. Так что я принял душ, оделся в лучший субботний повседневный костюм и поехал в сторону побережья. Транспорта на новом перестроенном виадуке имени Макартура было не много, и вскоре я уже вежливо проталкивался сквозь плотную толпу возле «Уолфи».
Верная слову, Дебора застолбила угловой столик. Она болтала с древней официанткой, женщиной, которую узнал бы даже я.
— Роза, любовь моя. — Я наклонился поцеловать ее морщинистую щеку. Она посмотрела на меня своим вечно хмурым взглядом. — Моя дикая ирландская Роза.
— Декстер, — проскрежетала она с сильным среднеевропейским акцентом. — Хорош целоваться, как какой-то faigelah.
— Faigelah? Это, наверное, «жених» по-ирландски? — спросил я, садясь в кресло.
— Feh,[15] — ответила она, кивнув, и направилась в сторону кухни.
— По-моему, я ей нравлюсь, — сказал я Деборе.
— Кому-то ты должен нравиться. Как твое свидание вчера?
— Отлично. Ты не хочешь как-нибудь попробовать?
— Feh, — ответила Дебора.
— Нельзя все ночи напролет торчать в нижнем белье на Тамиами-Трейл, Деб. Должна же у тебя быть своя жизнь.
— Мне нужно перевестись, — прорычала она. — В отдел убийств. А тогда подумаем насчет жизни.
