Марио Пьюзо - Крестный отец (перевод М.Кан)
Правда заключалась в том, что он любил возделывать свои грядки ― радовался, озирая их в ранний час. Они напоминали ему Сицилию, детство, еще не омраченное страхом и горем, гибелью отца. Фасоль уже украсилась сверху беленькими цветочками; частоколом торчали из земли ядреные стрелки зеленого лука. На краю огорода несла почетный караул снабженная носиком бочка с жидким коровьим навозом ― первейшее удобрение для овощей. На том же конце стояли дощатые, собственноручно сколоченные деревянные рамы, по планкам которых карабкались вверх помидорные плети, подвязанные толстой белой бечевкой.
Дон торопился. Надо было полить огород до того, как солнце поднимется выше и вспыхнет в каждой капле огнем, который прожжет салатные листья, как бумагу. Солнце, оно важнее даже, чем вода, и без воды тоже невозможно, но, если зазеваться, от их обоюдного воздействия может произойти большой вред.
Дон обошел грядки, выглядывая муравьев. Присутствие муравьев означало бы, что в огороде завелась тля, это к ней повадились муравьи, и, значит, овощи придется опрыскивать.
Он управился с поливкой как раз вовремя. Начинало припекать, и дон мысленно остерег себя: «Знай меру. Будет». Оставалось воткнуть кое-где колышки-подпорки, и он вновь нагнулся к земле. Еще только пройти эту последнюю грядку ― и в дом.
Неожиданно солнце снизилось, нависло над самой головой. В воздухе заплясали золотистые мухи. Показался внучок, старший сын Майкла, побежал вдоль грядки к тому месту, где стоял на коленях дон, ― и вдруг мальчика скрыло от глаз слепящее желтое пламя. Но дона было не провести, он был травленый зверь. За завесой желтого пламени притаилась смерть ― уже изготовилась для прыжка, ― и дон взмахом руки отогнал прочь ребенка. Еще миг, и было бы поздно. В грудь ему всадили кувалду, сделалось нечем дышать. Дон уткнулся лицом в землю.
Мальчик пустился прочь, зовя отца. На крик прибежал Майкл Корлеоне и несколько человек из охраны, стоящей на воротах; дон лежал ничком, хватая землю горстями. Его подняли, отнесли в тень мощенного каменными плитами дворика. Майкл стал на колени возле отца, держа его за руку, другие кинулись вызывать врача и карету «Скорой помощи».
С неимоверным усилием дон открыл глаза, чтобы взглянуть еще раз на сына. От обширного инфаркта загорелое, румяное лицо его почти посинело. Наступали последние минуты. Он вдохнул свежий запах с грядок, завеса желтого пламени хлестнула его по глазам. Он прошептал:
― Жизнь так прекрасна.
Судьба избавила его от зрелища женских слез ― он умер раньше, чем его женщины вернулись из церкви, раньше, чем подоспели врач и «Скорая помощь». Умер, окруженный мужчинами, сжимая руку любимого сына.
Хоронили его с царскими почестями. Все Пять семейств ― не говоря уже, понятно, о семействах Тессио и Клеменцы ― были представлены на похоронах своими донами и caporegimes. Присутствовал, вопреки совету Майкла, и Джонни Фонтейн, о чем не преминули растрезвонить на всю страну газеты. Фонтейн публично заявил, что Вито Корлеоне ― его крестный отец и лучший из людей, каких он только встречал на своем веку, что для него большая честь отдать последний долг такому человеку и он готов повторить это кому угодно.
Прощание, по старинному обычаю, происходило в доме покойного. Америго Бонасера воистину превзошел себя в своем искусстве; презрев все иные обязательства, он обряжал старого друга и покровителя, как любящая мать обряжает к венцу дочь-невесту. Всякий, кто подходил к гробу, отмечал, что даже смерть оказалась бессильна стереть с лица великого дона печать значительности и достоинства, ― грудь Америго Бонасеры распирало при этих словах от гордости, от тайного сознания своей власти. Ему одному ведомо было, какие страшные следы оставила на этих чертах рука смерти.
Явились все старые друзья, все приближенные. Был Назорин с женой и его дочь со своим мужем и детьми. Прилетели из Лас-Вегаса Люси Манчини и Фредди, Том Хейген с семьей. Прибыли доны из Сан-Франциско и Лос-Анджелеса, из Бостона и Кливленда. Чести поддерживать во время процессии концы покрова удостоились ― помимо, разумеется, сыновей дона и Клеменцы с Тессио ― Рокко Лампоне и Альберт Нери. Особняки в парковой зоне были завалены внутри и снаружи венками из живых цветов.
За воротами толклись газетчики, шныряли фоторепортеры, немного поодаль, с пикапа, историческое событие торопились запечатлеть на пленке агенты ФБР с кинокамерами в руках. Изредка кто-нибудь из газетчиков пробовал прорваться за ограду, но рядом тотчас вырастал человек из охраны, требуя предъявить удостоверение личности и приглашение. С пишущей братией вели себя вполне любезно, позаботились, чтобы ей было чем подкрепиться и промочить горло, но дальше ворот не пускали. Иные из журналистов пытались подступиться к тем, кто уже уходил, но натыкались на каменные лица и полное молчание.
Майкл Корлеоне находился большую часть времени в угловом кабинете вместе с Кей, Томом Хейгеном и Фредди. Сюда по очереди впускали тех, кто хотел лично выразить ему соболезнование. Каждого Майкл принимал с неизменной учтивостью ― даже тех, кто, обращаясь к нему, называл его «Крестный отец» или «дон Майкл»; одна Кей замечала, как у него при этом с неудовольствием поджимаются губы.
Немного спустя к ним присоединились Клеменца и Тессио. Майкл сам налил обоим выпить, сам поднес. Поговорили о делах. Майкл рассказал, что участок в парковой зоне, вместе со всеми домами, покупает строительная фирма. За баснословные деньги, что лишний раз подтверждало, каким даром предвидения обладал великий дон.
Все понимали, что империя отныне целиком перемещается на Запад. Что структуры, на которых зиждется могущество семьи Корлеоне в Нью-Йорке, подлежат теперь ликвидации. Смерть дона либо полный уход его от дел должны были послужить сигналом к началу действий. Все понимали, что со смертью дона перемещение империи Корлеоне на Запад ускорится.
Почти десять лет прошло, заметил кто-то, с тех пор, как другое событие собрало здесь такие же толпы народа, ― почти десять лет со дня свадьбы Констанции Корлеоне и Карло Рицци. Майкл подошел к окну, выходящему в сад. Как давно это было, и мог ли он вообразить тогда, сидя в этом саду вместе с Кей, что его ждет такая странная судьба. Его отец сказал, умирая: «Жизнь так прекрасна». Майкл не помнил, чтобы отец хоть слово когда-нибудь сказал о смерти, можно подумать, дон питал слишком большое уважение к смерти и оттого не позволял себе пускаться в рассуждения о ней.
Настало время отправляться на кладбище ― время предать останки великого дона земле. Майкл взял под руку Кей и вместе с нею вышел в парк, запруженный толпой провожающих. За ним, в сопровождении своих подчиненных, последовали caporegimes, а дальше ― тьмы маленьких людей, которых облагодетельствовал на своем веку Крестный отец. Шли пекарь Назорин, вдова Коломбо с сыновьями и бессчетное множество других, кто населял мир, которым он правил столь твердо, но и справедливо. Здесь и там мелькали лица тех, кто был ему врагом при жизни, ― тоже пришли проводить в последний путь.
Майкл с вежливой, сухой полуулыбкой наблюдал за этой картиной. Она не имела цены в его глазах. Он думал об ином. Суметь бы, думал он, умереть со словами: «Жизнь так прекрасна», и тогда все остальное неважно. Проникнуться бы такой верой в себя ― тогда прочее не играет роли. Он пойдет по стопам отца. Примет на свои плечи заботу о своих детях, своей семье ― о мире, в котором ему назначено жить. Но его дети будут расти уже не в этом мире. Станут врачами, художниками, учеными. Или губернаторами. Президентами. Да кем угодно. Он позаботится, чтобы они влились в сообщество иного порядка и масштаба. В семью человеческую. А он, их властный и осмотрительный родитель, все-таки будет приглядывать бдительным оком и за этой семьей.
Наутро после похорон вся верхушка семейства Корлеоне собралась в парковой резиденции. Незадолго до полудня их впустили в опустевший особняк дона. Принимал их Майкл Корлеоне.
Один за другим заполнили они угловой кабинет: двое caporegimes ― Клеменца и Тессио, уравновешенный, толковый Рокко Лампоне, очень тихий, знающий свое место Карло Рицци, Том Хейген, которого критический поворот событий заставил отрешиться от своих чисто юридических функций. Неотступной тенью следовал повсюду за своим новым доном Альберт Нери, то подносил Майклу зажигалку, то наполнял его стакан, подчеркивая каждым своим движением незыблемую верность семейству Корлеоне, несмотря на постигшее его несчастье.
Смерть дона была, по трезвым оценкам, катастрофой для семейства. С нею оно теряло добрую половину своего могущества и почти полностью ― главные козыри при переговорах с альянсом Барзини ― Татталья. Каждый из присутствующих здесь это знал, и все ждали, что-то скажет Майкл. Для них он пока еще не стал новым доном ― не заслужил еще ни это положение, ни этот титул. Поживи дон Корлеоне немного дольше, он, вероятно, обеспечил бы сыну роль преемника ― теперь она представлялась более чем спорной.
