Дмитрий Вересов - Черный ворон
Мужчина легко, совсем по-молодому встал и крепко пожал Ивану руку.
— Благодарю вас, мой юный и симпатичный друг, хотя мы едва ли знакомы… Николай Николаевич, старинный друг дома. Заменяю, так сказать, на этом торжестве занедужившего Всеволода Ивановича.
— Иван Ларин, — с легким поклоном представился Иван, как бы по аналогии ощутивший себя рядом с понравившимся ему Николаем Николаевичем человеком светским и раскованным.
— Анджела, — тоненьким кокетливым голоском отозвалась обладательница крайнего кресла, хорошенькая пухленькая блондинка с поразительно высокой грудью, подчеркнутой серебристым облегающим платьем. — Начинающая актриса. Она хихикнула.
— В каком театре я вас видел? — наклонив голову, спросил Иван.
Она еще раз хихикнула и отвела от него взгляд, на прощание подмигнув ему. Или только показалось?
— Иван, иди сюда, — сказала Марина Александровна. — Начинается.
На том конце зала, куда были обращены кресла, почти во всю ширину тянулся не то длинный стол, не то коллективная трибуна, покрытая красной скатертью. Позади, на красной панели между двумя высокими окнами вровень с их верхним краем, был закреплен большой мозаичный герб РСФСР. Справа, перпендикулярно столу и рядам кресел стоял сравнительно небольшой белый столик на гнутых ножках. За ним сидела ухоженная дама средних лет, положив перед собой кожаную папку.
Тихо-тихо заиграла музыка и тут же стала набирать громкость и темп.
«Это не Мендельсон, — подумал Иван. — Ужасно знакомое. «Танец с саблями», что ли? Нет, «Гимн великому городу», конечно».
Он сообразил, что играет не магнитофон, а живые музыканты в боковой ложе за барьерчиком, и дирижирует оркестром настоящий дирижер в сером фраке.
В этот момент у стола как из-под земли выросла дородная женщина, похожая на Екатерину Великую, в алом платье, с голубой атласной лентой через плечо и с голубыми же волосами. Все дружно встали. И в ту же секунду плавно раскрылись боковые двери слева, и в зал медленно, торжественно вошел бледный Павел в темном костюме, элегантный, как Ален Делон, ведя под руку…
Иван, собственно, и не заметил, как одета невеста. Что-то стукнуло у него в самом центре груди, и зал поплыл перед глазами. Четко он видел только-ослепительную, сверкающую, переливающуюся белизну, увенчанную столь же ослепительным красно-золотым сиянием и сбоку, периферийно — высокую темную фигуру Павла.
Под вспышки фотоаппаратов новобрачные не спеша прошли к центру пространства перед креслами, остановились напротив женщины в алом и повернулись к ней лицом.
Музыка смолкла.
— Дорогие Татьяна Всеволодовна и Павел Дмитриевич, — зычным голосом начала женщина.
Ивану довелось побывать, в общей сложности, на пяти-шести бракосочетаниях — в основном сокурсников, да еще Нельки, подруги жены, которая полгода назад вышла замуж за лысого прораба Владимира Николаевича. Церемонии проходили то во Дворце на Петра Лаврова (антураж, «широкая нога», шампанское, заказные «Волги» с ленточками — зато ощущение конвейера, вереницы брачую-щихся, толпы родственников и друзей, оклики готовых сорваться в истерику служительниц: «жених Иванов!», «невеста Петрова!», случается путаница с именами, с фотографиями, с документами), то, как у них с Таней, в районном загсе (не так пышно, зато спокойно, уважительно, без конвейера — правда, женихи и невесты чаще за тридцать, редко кто по первому разу, многие с детьми, а то и внуками). Речи, однако, произносятся везде одинаковые. Здесь же «ритуалыцица» произносила текст явно нестандартный и, несмотря на всю вышколенность, заметно волновалась:
— …и наш великий город имеет полное право гордиться, что именно здесь, на этих берегах, появились на свет, выросли и обрели друг друга наши замечательные молодожены, не побоюсь этого слова, лучшие из лучших, двигатели двигателей, как сказал великий Чернышевский: прекрасный спортсмен, мужественный первопроходец, выдающийся ученый Павел, сочетающий в себе все лучшие качества, которые подразумевает слово «мужчина», и ослепительно прекрасная Татьяна, словно бы сошедшая к нам с нетленных полотен великих мастеров и воплощающая дух вечной женственности…
«Екатерина Великая» закончила речь под бурные аплодисменты зала. Она сама до того растрогалась, что, когда молодожены, обменявшись кольцами и поцелуем, подошли к ней поздравляться, расцеловала обоих, перегнувшись через стол, и тут же убежала, вся в слезах. Сладкие слезы умиления стояли и в глазах дамы в черном, к столику которой подошли расписываться Таня с Павлом. Потом туда же подозвали Ивана и Анджелу — свидетеля со стороны невесты. Дрожащей рукой Иван дважды где-то расписался, крепко обнялся с Павлом, приговаривая: «Поздравляю, поздравляю», повернулся — и оказался лицом к лицу с Таней. Она взяла его за руки и сама поцеловала в губы. У Ивана земля закружилась под ногами, он сумел лишь еще раз буркнуть: «Поздравляю», схватившись за спинку кресла.
А Павла и Таню уже обступали родные, друзья. Ивана оттирали от них все дальше. И он вернулся к своему креслу.
— Все хорошо делал, — сказала ему Марина Александровна, — только вот костюмчик у тебя не очень.
— Из старого вырос, а на новый денег нет, — отдышавшись, сказал Иван.
Музыканты заиграли свадебный марш Мендельсона. Все расступились перед новобрачными, открывая им дорогу.
— Иди, — подтолкнула Марина Александровна Ивана. — Наше место сразу за ними. Сейчас все выйдут в фойе. Молодые поднимутся на второй этаж, а ты перед лестницей остановишься. Дальше я скажу.
Уже в фойе, взойдя на вторую ступеньку лестницы, по которой поднимались Таня с Павлом и родители (точнее, трое родителей и один и.о.), Марина Александровна повернулась к веренице и возвестила:
— Товарищи! Сейчас объявляется перерыв на пятнадцать минут. Затем каждый из вас получит возможность лично поздравить молодых в Голубом зале, после чего там же начнется торжественный ужин! Спасибо за внимание!
Гости бродили по фойе, ошарашенные увиденной церемонией, курили, вполголоса обменивались впечатлениями.
Иван вышел подышать на крыльцо. Тут же следом за ним устремился Неприятных.
— Ни фига себе! — оглянувшись, сказал он. — Во дают! Прям не свадьба, а это… коронация какая-то…
— Да уж, — рассеянно отозвался Иван. Перед глазами у него не меркло белоснежное сияние… Да, кому-то в жизни дается все — сила, характер, обаяние, интересная работа. И лучшие в мире женщины…
— Иван, вот ты где! — в дверях показалась Марина Александровна. — Сейчас поздравлять начнем. Ты в первых рядах. Цветы где, подарок?
— Ой, я в зале, кажется, оставил.
— Господи! Так что ж ты? Одна нога здесь, другая там — и тут же ко мне.
В фойе и на мраморной лестнице, широким завитком поднимавшейся на пол-этажа, распорядители в голубых лентах, заглядывая в списки, выстраивали гостей по некоему заранее обозначенному ранжиру. Марина Александровна подвела Ивана наверх, к самым дверям, рядом с благоухающей Анджелой и разношерстными родственниками молодых, но впереди наиболее солидной группы гостей — явно сослуживцев Дмитрия Дормидонтовича с женами. Сам же Дмитрий Дормидонтович стоял чуть поодаль и казался несколько встревоженным, что вполне соответствовало обстановке.
Послышалась тихая музыка, и дубовые двери неслышно распахнулись.
В единственной на весь район церковке заканчивалась панихида. Тщедушный поп прохаживался вдоль поставленного на козлы гробика, махая кадилом и нараспев приговаривая:
— Упокой, Господи, душу раба твоего Петра и прости ему все прегрешения, вольные и невольные..»
«Какие там прегрешения? — думала Таня. — Ничего-то он не успел, только болел и мучился…»
Со спокойного воскового лица Петеньки сошел кривой, идиотический оскал, навсегда закрылись мутные и бессмысленные глазенки, скрюченные ручки и ножки спрятались под голубым покрывалом. В эти часы он казался нормальным ребенком, милым, как все спящие дети.
Таня стояла в ряду женщин, одетых, как и она, в темное и прикрывших головы черными платками, склонив голову и держа в левой руке горящую свечку. Правой рукой она крепко держала за локоть дрожащую неуемной дрожью Лизавету и лишь иногда отпускала ее, чтобы перекреститься.
Закончив, поп отозвал ее в сторонку, показал, как надо, уже на кладбище, высыпать на гробик освященной землицы, дал бумажку с молитвой, которую надо было положить в руки усопшему, собрал свечки. По его команде четыре угрюмых мужика подняли легкий гробик и понесли из церкви. Следом за ними черной стаей двинулись женщины. За оградой ждал выделенный птицефабрикой автобус. Предстояло еще ехать в обратный путь, за тридцать с лишним верст, на хмелицкое кладбище.
В автобусе Лизавета сидела молча, прямо, не сводила сухих, невидящих глаз с крышки гробика, поставленного между рядами сидений. Таня же не сводила глаз с сестры. И даже не обратила внимание, что взгляды большинства женщин и всех, за исключением шофера, мужчин прикованы к ней самой.
