Энн Райс - Царица проклятых
Хайман уронил факел. На полпути к открытой двери он попятился. Но когда он уже готов был бежать что есть сил, раздался тихий голос обращавшегося к ней царя:
«Акаша. Моя царица».
Она выпрямилась, дрожа и плача, и осмотрела свою разгладившуюся плоть и его израненное тело.
«Хайман, – крикнула она. – Кинжал! Дай мне кинжал! Они забрали с собой свое оружие. Твой кинжал! Немедленно!»
Хайман торопливо подчинился, хотя был уверен, что станет сейчас свидетелем последней минуты жизни царя. Но его кинжалом царица разрезала себе запястья и пролила кровь на раны своего мужа... Раны исчезли! Вскрикнув от волнения, она размазала кровь по ранам на его лице.
Ран царя как не бывало – Хайман видел это своими глазами. Хайман видел, как затянулись огромные порезы. Царь переворачивался, раскидывая руки и языком слизывал кровь Акаши, текущую по его лицу. А потом, приняв ту же позу, в которой несколько мгновений тому назад пребывала царица, Энкил обнял жену, широко открыл рот и приник к ее горлу.
Хайман насмотрелся достаточно. В дрожащем свете факела две бледные фигуры казались ему призраками, как будто сами превратились в демонов. Пятясь, выбрался он из дома и полез на садовую стену. А дальше он, очевидно, потерял сознание и упал лицом в траву.
Очнувшись, он увидел себя лежащим на золоченом диване в покоях царицы. Во дворце было тихо. Он увидел, что ему сменили одежду, омыли лицо и руки; в комнате почти не было освещения, тлели благовония, а дверь в сад была открыта, словно бояться было нечего.
Потом он заметил в тени царя с царицей; только это больше не были его царь и царица. Казалось, он сейчас закричит столь же ужасно, как и остальные; но царица успокоила его.
«Хайман, мой Хайман, – сказала она и передала ему красивый кинжал с золотой ручкой. – Ты хорошо послужил нам».
Здесь Хайман сделал паузу.
«Завтра ночью, – добавил он, – когда сядет солнце, вы сами увидите, что произошло. Ибо тогда, и только тогда, когда потухнет свет в западном небе, они вдвоем появляются во дворце; и вы увидите то же, что и я».
«Но почему только ночью? – спросила я его. – Что это означает?»
И он объяснил, что не прошло и часа с момента его пробуждения, как они отпрянули от открытых дверей дворца и начали жаловаться, что от света у них болят глаза. Они уже пытались скрыться от ламп и факелов; но теперь их настигало утро; и не было во дворце такого места, где они могли бы спрятаться.
Крадучись, прикрываясь покрывалами, царь и царица покинули дворец. Они помчались с нечеловеческой скоростью к местам захоронения членов древних семейств – тех семейств, которых заставляли изготовлять из усопших мумии и участвовать в помпезных церемониях. Иными словами, они бежали к священным местам, которые никто не смеет осквернять, но так быстро, что Хайман не мог их догнать. Но один раз царь остановился и воззвал о пощаде к богу солнца Ра. Плача, стеная, словно их обжигало солнце, хотя его лучи практически еще не озарили небосвод, царь и царица исчезли из виду.
С тех пор они ни разу не появлялись до захода солнца. Они приходят со стороны священных захоронений, хотя никто не знает, откуда именно. И каждый раз их ожидает великое множество людей, провозгласивших их богом и богиней, воплощениями Озириса и Изиды, божествами луны, они осыпают их цветами и кланяются им до земли.
Ибо повсюду распространился слух, что с помощью некой божественной силы царь и царица превозмогли смерть от рук врага, что они – боги, бессмертные и непобедимые, и что та же сила наделила их способностью читать в людских сердцах. От них не скроется ни одна тайна, их врагов карают без промедления, они слышат даже то, что человек произносит лишь мысленно. Все их боятся.
«Но я, как и остальные верные слуги, знаю, – продолжал Хайман, – что они не выносят, когда к ним слишком близко подносят свечу или лампу, а когда они тайно казнят своих врагов, то пьют их кровь! Пьют кровь, говорю вам! Как дикие кошки в джунглях, кормятся они своими жертвами; после них комната похожа на логово льва. А я, Хайман, их доверенный управляющий, должен подбирать трупы и сбрасывать их в яму!»
Здесь Хайман замолчал и разрыдался.
Но повесть его была окончена, и уже почти рассвело. Над восточными горами всходило солнце, мы готовились к переправе через могучий Нил. Пустыня нагревалась, первый плот с солдатами отплывал, и Хайман подошел к самому берегу. Он все еще плакал, когда солнце озарило реку, и запылала вода.
«Бог солнца Ра, – древнейший и самый великий бог Кемета, – прошептал он. – И этот бог обернулся против них. Почему? В тайне оплакивают они свою судьбу, жажда сводит их с ума, они боятся, что не вынесут этого. Вы должны спасти их. Вы должны сделать это ради нашего народа. Они послали за вами не для того, чтобы обвинять или причинить вам вред. Вы нужны им. Вы – могущественные ведьмы. Заставьте духа исправить содеянное».
Но, посмотрев на нас и вспомнив все, что с нами стряслось, он вновь впал в отчаяние.
Мы с Мекаре не ответили. Плот был готов нести нас к дворцу. Глядя через водную гладь на огромное скопище разноцветных зданий – на царский город, мы спрашивали себя, чем же завершится весь этот кошмар.
Сходя на берег, я внезапно поняла, что умру в Кемете. Я хотела закрыть глаза и потихоньку вопросить духов, действительно ли этому суждено случиться, но не посмела. Я не могла расстаться с последней надеждой.
Маарет напряглась.
Джесс заметила, как распрямились ее плечи, как беспокойно забегали по дереву пальцы правой руки, как блеснули в свете пламени золотые ногти.
– Я не хочу пугать вас, – ровным голосом произнесла Маарет. – Но вам следует знать, что Мать пересекла великое восточное море. Они с Лестатом находятся ближе...
Джесс ощутила, как всех присутствующих охватила тревога. Маарет оставалась неподвижной, она что-то слышала или же что-то видела – ее глазные яблоки едва заметно двигались.
– Лестат зовет, – сказала Маарет. – Но слишком слабо, не могу разобрать слов, не вижу образов. Однако он цел и невредим – в этом я уверена; и у меня осталось очень мало времени, чтобы закончить свою историю...
7
ЛЕСТАТ: ЦАРСТВИЕ НЕБЕСНОЕ
Карибское море. Гаити. Сад Господа Бога.
Я стоял в лунном свете на вершине холма и старался не смотреть на этот рай. Я старался вызвать в памяти образы тех, кого любил. Вместе ли они все по-прежнему – в том сказочном лесу, полном чудовищных деревьев, где я видел свою мать? Если бы я мог увидеть их лица, услышать их голоса!
«Мариус, не строй из себя сердитого отца! Помоги мне! Помоги всем нам! Я не сдаюсь, но проигрываю. Я теряю и душу, и рассудок. Сердца у меня уже не осталось – оно принадлежит ей!»
Но они были вне пределов досягаемости; нас разделяло слишком много миль; у меня не хватало силы преодолеть такое расстояние.
Вместо этого я смотрел на сочно-зеленые холмы с виднеющимися то тут, то там крошечными фермами – мир с картинки, где в изобилии цветут цветы, где красная пуансеттия вырастает высотой с дерево, а облака, несомые свежими ветрами, постоянно меняют форму. Что подумали европейцы, впервые увидев этот плодородный край, окруженный сверкающим морем? Что это сад Господа Бога?
Подумать только, они принесли с собой столько смертей, что коренное население исчезло за несколько коротких лет, уничтоженное рабством, болезнями и непрекращающимся насилием. Ни одного кровного потомка не осталось у тех мирных созданий, которые дышали этим мягким воздухом, круглый год срывали с деревьев спелые плоды и, возможно, сочли пришельцев богами.
Теперь же там, внизу, на улицах Порт-о-Пренс, царили хаос и смерть, но не от наших рук. Они стали неотъемлемой частью истории этого кровавого места, где четыреста лет процветали жестокость и насилие, в то время как вид окутанных туманом холмов оставался невыносимо прекрасным.
Но в маленьких городках, растянувшихся вдоль извилистой дороги, что ведет к лесистой вершине, мы великолепно справились с нашей работой – оба, поскольку выполнила ее она, а я не воспрепятствовал ей. В этих городках не было ничего, кроме крохотных домиков, выкрашенных в пастельные тона, дикорастущих банановых деревьев и изголодавшихся бедняков. И теперь женщины в них распевали гимны и при свете свечей и горящей церкви хоронили мертвецов.
Мы остались одни. И скрывались в развалинах старого дома, который когда-то нависал над долиной, словно цитадель, а теперь прятался вдалеке от узкой дороги – там, где снова рос лес. Минули века с тех пор, как плантаторы покинули это место; с тех пор, как они танцевали, пели и пили вино в этих комнатах, отгородившись ставнями от плача рабов.
Сквозь кирпичные стены вползала бугенвиллея, флуоресцирующая в лунном свете. Из-под вымощенного плиткой пола проросло огромное дерево и теперь отталкивало узловатыми ветвями обломки балок, которые когда-то поддерживали крышу.
