Энн Райс - История похитителя тел
Ярость внутри меня кислотой разъедала вены и сжигала сверхъестественную кровь.
Но я не мог причинить ему вред. Мне и в голову бы не пришло исполнить эти жуткие трусливые угрозы. Я никогда не смог бы причинить вред Клодии. Создавать из ничего нечто – да. Подбрасывать в воздух обломки и смотреть, как они падают, – да. Но месть? Сухая, ужасная, противная месть. Что мне до нее?
– Подумай об этом, – прошептал он. – Ты мог бы создать еще кого-то после всего, что произошло? – Он пошел еще дальше. – Ты мог бы еще раз совершить Обряд Тьмы? И ты тоже не торопись с ответом. В поисках ответа загляни поглубже к себе в душу, как советовал мне. А когда найдешь его, можешь мне не рассказывать.
Потом он наклонился вперед, сокращая разделявшее нас расстояние, и прижал к моей щеке свои гладкие шелковые губы. Я намеревался отодвинуться, но он изо всех сил удерживал меня на месте, и я разрешил ему поцеловать себя холодным бесстрастным поцелуем; и теперь уже он отстранился, как скопище перерастающих одна в другую теней, не убирая руку с моего плеча, в то время как я не сводил глаз с алтаря.
Наконец я медленно поднялся, прошел мимо него и сделал Моджо жест просыпаться и идти.
Я прошел сквозь весь неф к выходу из церкви. Я нашел затененный уголок, где у статуи Святой Девы горят свечи, – альков, наполненный дрожащим приятным светом.
Мне вспомнились ароматы и звуки тропического леса. И зрелище маленькой выбеленной церкви на поляне, ее распахнутые двери и неестественный приглушенный звук колокола на странствующем ветру. И запах крови, хлещущей из ран на руках Гретхен.
Я поднял длинный фитиль, лежавший рядом, чтобы от него зажигать свечи, окунул его в старый огонек и зажег новый, горячий и желтый; он выровнялся, испуская резкое благоухание тающего воска.
Я уже было произнес: «За Гретхен», когда осознал, что зажег свечу совсем не ради нее. Я поднял глаза к лику Святой Девы. Я увидел распятие над алтарем Гретхен. Меня снова окружил мирный тропический лес, и я увидел палату с маленькими кроватками. За Клодию, мою бесценную прекрасную Клодию? Нет, и не за нее, как бы я ее ни любил...
Я знал, что эта свеча – за меня.
За того темноволосого человека, который любил Гретхен в Джорджтауне. За грустного, заблудившегося голубоглазого демона, каким я был прежде, чем стать тем человеком. За смертного мальчика двухвековой давности, который уехал в Париж с драгоценностями матери в кармане и со свертком одежды за спиной. За испорченное импульсивное создание, которое держало на руках умирающую Клодию.
За всех них и за дьявола, который стоит здесь, потому что любит свечи и любит зажигать огонек от огонька. Потому что не осталось ни Бога, в которого бы он верил, ни святых, ни Царицы Небесной.
Потому что он сдержал свою озлобившуюся вспыльчивость и не уничтожил своего друга.
Потому что он был одинок, как близко ни оказывался подле него тот друг. И потому что к нему вернулось счастье, как недуг, который он никогда не мог побороть, потому что его губы расползались в дьявольской улыбке, внутри билась жажда и усиливалось желание просто выйти на воздух и бродить по гладким и блестящим городским улицам.
Да. Эта свечка, эта чудесная крошечная свечка, благодаря которой свет на земле стал еще ярче, – за Вампира Лестата! И она будет гореть в пустой церкви всю ночь среди остальных огоньков. Будет гореть завтра, когда придут верующие; когда в эти двери войдет солнце.
Не угасай, свечка, ни во тьме, ни на солнце.
Да, за меня.
ГЛАВА 32
Вы думали, на этом история и закончилась?
И четвертый том «Вампирских хроник» подошел к концу?
Да, пора завершать мою повесть. И на самом деле ей лучше было бы закончиться, когда я зажег ту свечку, но это не так. Что я и понял на следующую ночь, едва открыв глаза.
Прошу вас перейти к тридцать третьей главе, чтобы выяснить, что же произошло. Или можете закрыть книгу сейчас, если хотите. Возможно, в результате вы пожалеете, что этого не сделали.
ГЛАВА 33
Барбадос.
Он все еще был там, когда я нагнал его. В отеле у моря.
Прошли недели, хотя почему я упустил столько времени, не знаю. Доброта здесь ни при чем, трусость тоже. Тем не менее я ждал. Я наблюдал за реставрацией великолепной квартирки на Рю-Рояль, шаг за шагом, пока в ней не появилось хотя бы несколько изысканно обставленных комнат, в которых можно было проводить время, обдумывать все, что случилось и что еще могло произойти. Луи вернулся, чтобы поселиться вместе со мной, и занимался поисками письменного стола, максимально похожего на тот, что стоял в гостиной более сотни лет тому назад.
Дэвид оставил у моего человека в Париже массу посланий. Он скоро уезжает на карнавал в Рио. Ему меня не хватает. Он хотел бы, чтобы я присоединился к нему.
С его поместьем все устроилось прекрасно. Он стал Дэвидом Тальботом, молодым кузеном старика, который умер в Майами, и новым владельцем дома своих предков. Этого добилась Таламаска, восстановив состояние, что он им оставил, и назначив ему щедрую пенсию. Он ушел с поста Верховного главы ордена, но оставил за собой свой кабинет. Он навсегда останется под их крылом.
Если мне нужно, у него появился для меня небольшой подарок. Медальон с миниатюрой Клодии. Он его отыскал. Изящный портрет; тонкая золотая цепочка. Он у него с собой, если я захочу, он мне его пришлет. Или, может быть, я сам приеду навестить его и сам приму подарок из его рук?
Барбадос. Он чувствовал искушение вернуться, так сказать, на место преступления. Погода стоит чудесная. Он писал, что опять перечитывает «Фауста». У него столько ко мне вопросов. Когда я приеду?
Он больше не видел ни Бога, ни дьявола, хотя перед отъездом из Европы провел немало времени в разнообразных парижских кафе. На поиски Бога или дьявола он эту жизнь тратить тоже не собирался.
«Только ты знаешь, каким я стал, – писал он. – Я по тебе скучаю, я хочу с тобой поговорить. Неужели ты не можешь вспомнить, что я помог тебе, и простить мне все остальное?»
Именно этот морской курорт он мне и описывал – красивые здания, покрытые розовой штукатуркой, расползающиеся во все стороны крыши бунгало, мягкие ароматные сады и бесконечные виды на чистый песок и искрящееся прозрачное море.
Я пошел к ним только после того, как побывал в садах на горе, постоял на тех же утесах, что посещал и он, окинул взглядом поросшие лесами горы и прислушался к ветру, обитавшему в ветвях шумно щелкающих кокосовых пальм.
Рассказывал ли он мне о горах? О том, что можно посмотреть вниз прямо на глубокие мягкие долины, что соседние склоны кажутся такими близкими, что их можно потрогать рукой – а на самом деле они далеко-далеко.
Кажется, нет, но цветы он описал прекрасно – похожее на креветку растение с крошечными цветками, орхидеи на дереве и рыжие лилии, неистово-красные лилии с нежными дрожащими лепестками, папоротник, приютившийся в глубоких прогалинах, восковые «райские птицы» и высокие жесткие ивы с сережками, и крошечные, с желтой шейкой бутоны трубной лозы.
Мы сходим туда вместе, говорил он.
Ладно, так мы и поступим. Тихий хруст гравия. О да, нигде высокие покачивающиеся пальмы не бывают так прекрасны, как на этих утесах.
Я ждал, минула полночь, и тогда я спустился к раскинувшемуся у моря отелю. Во дворе, как он и сказал, было полно розовых азалий, больших восковых слоновьих ушей и темных глянцевых кустов.
Я прошел через пустую неосвещенную столовую, длинное открытое крыльцо и спустился на пляж. Я зашел далеко на мелководье, чтобы увидеть бунгало с крытыми верандами на расстоянии. Я сразу его нашел.
Двери в маленький внутренний дворик были открыты нараспашку, желтый свет, исходящий из помещения, заливал небольшую мощеную площадку, расписной стол и стулья. Он сидел внутри, как на освещенной сцене, лицом к ночи и к воде, и печатал на маленьком переносном компьютере; в тишине упруго щелкали клавиши, заглушая даже ленивую, мягко пенящуюся волну.
Из одежды на нем ничего не было, за исключением пары белых пляжных шорт. Кожа приобрела темно-золотистый оттенок, словно он целыми днями спал на солнце. В темно-коричневых волосах просвечивали золотые полосы. Его голые плечи и гладкая безволосая грудь слегка светились. Мускулы на талии очень твердые. Бедра отливают золотистым блеском, а на тыльной стороне рук – редкие волоски.
Пока я был жив, я эти волоски даже не замечал. Или, может быть, они мне не нравились. Правда, не знаю. Теперь они мне нравились. Нравилось и то, что он выглядел в этом теле чуть худее, чем я. Да, все кости тела выделяются заметнее, в соответствии, полагаю, с неким современным стилем здоровой жизни, который утверждает, что необходимо следовать моде и недоедать. Ему это шло, шло и телу; полагаю, шло им обоим.
Комната за его спиной выглядела очень аккуратной и простоватой, в стиле островов, с балками до потолка и выложенным розовой плиткой полом. Кровать накрыта пестрым, пастельных оттенков покрывалом с неровным геометрическим индийским узором. Шкаф и тумбочки – белые, разрисованные яркими цветами. Освещение щедрое, благодаря большому количеству незатейливых ламп.
