Грег Кайзер - Самая долгая ночь
Однако Иоганнес, услышав слова Хенрика, нахмурился. Владелец магазина из товарища по движению Сопротивления, превратился в испуганного старика. Иоганнес был мастер попугать Хенрика.
— У тебя записка для меня? — спросил Иоганнес, указывая на клочок бумаги в руке старика. Как глупо он поступил, записав все на листке бумаги, подумала Река. И пусть старик поступил так лишь потому, что боялся забыть, все равно это было непростительно глупо. Схвати его полиция или гестапо, старикану не сносить головы.
Иоганнес забрал у Хенрика бумажку, прочитал ее и, разорвав на мелкие клочки, положил в пепельницу и поджег. Клочки превратились в хлопья пепла.
После запугивания людей, второй страстью Иоганнеса была склонность к драматическим эффектам.
— Они хотят, чтобы мы встретились с каким-то стариком, — произнес Иоганнес. — Его следует привезти в город и прятать до тех пор, пока за ним не приедут.
— А кто он? — спросила Аннье. Иоганнес пожал плечами. Река, которая была в рядах Сопротивления с тех пор, как пять месяцев назад сбежала с фермы мефрау Ван Мипс, знала, что все должно быть именно так. Чем меньше знаешь, тем меньше шансов выдать товарищей.
— Его нужно встретить на Димен-Норд, — продолжал Иоганнес. — Кто-то довезет его туда. Будет лучше, если ты и ты встретите его, — добавил он и посмотрел сначала на Аннье, затем на Реку. — Вдвоем вы вызовете меньше подозрений.
Река поняла истинную причину: третья любовь Иоганнеса — он сам. Их товарищ, как огня, боялся полиции, поскольку та имела привычку хватать молодых голландцев прямо на улице и отправлять туда, где они будут отбывать трудовую повинность.
— Мартин? — спросила Аннье.
— Он останется со мной, — ответил Иоганнес.
— Когда? — задала вопрос Река.
— В семь вечера. Сегодня. Высокий худой старик. В записке сказано, что он будет в коричневой кепке. Ищите мужчину пятидесяти лет, стоящего в стороне от других, — добавил Иоганнес. — Спросите, не из Гронингена ли он. Он должен ответить вам, что нет. Он приехал из Леувардена повидаться с сестрой.
Река понимающе кивнула. Железнодорожный вокзал находился в шести километрах отсюда, и в их распоряжении оставался всего один час. Выходить нужно было прямо сейчас.
— Я скоро вернусь, — сказала Аннье брату и легонько похлопала по руке. — Слушайся Иоганнеса.
Мартин кивнул, как будто понял ее.
Река и Аннье вышли из магазина Хенрика на Линденстраат и зашагали к трамвайной остановке на углу. На трамвае они доедут до Спортпарка, оттуда им придется дальше идти пешком.
В трамвае они ехали молча. Им не о чем было говорить в присутствии других людей, тем более что, единственное, что их объединяло кроме подвала, это их возраст. Обеим было по двадцать лет. Река чувствовала, как трамвай чуть подскакивает на рельсах, и еще ей казалось, будто ее руки касается невидимая материнская ладонь. Трамвай как будто заставил ее перенестись на пять месяцев назад, в тот день, когда она стояла на плацу лагеря Вестерборк и ждала, когда охранник прочитает имена тех, кто заполнит состав, который отвезет их в последний путь.
В тот день дул холодный ветер, вспомнила Река. Впрочем, воспоминания главным образом сводились к ощущению материнской руки, которая сначала сжимала ее пальцы, а затем задрожала, когда узкоплечий охранник зачитал их имена, ее и родителей.
— Деккер Якоб. Деккер Мейра, — и, наконец, — Деккер Река.
Это была вся их семья, за исключением Давида.
— Пришел наш конец, — это все, что сказал папа и отвел маму в барак № 65, их жилище в Вестерборке. Утром они пройдут пешком пять километров до Хоогхалена и сядут в поезд, который повезет их на Восток. Откуда им уже никогда не вернуться.
Тогда она в первый и последний раз поругалась с Давидом, и тот сказал ей, чтобы она не бросала маму. Река возразила, сказав, что если окажется в поезде вместе с родителями, то погибнет так же, как и они. В качестве доказательства она кивнула на рельсы за лагерными воротами, прокладкой которых заключенные занимались на минувшей неделе.
— Скоро они подведут железную дорогу к лагерю. Зачем им это делать, если мнение голландцев их не беспокоит? И чего им лишние хлопоты, если нас будут отвозить на поездах в трудовые лагеря? На востоке они будут нас убивать, я знаю это. Я не хочу умереть там, где они хотят. Или когда они хотят. Это все, что нам остается.
Давид наотрез отказался бежать вместе с ней из лагеря. Он считал, что находится в безопасности, потому что был помощником главного электрика лагеря, так же как и их родители были уверены в своей безопасности, веря в рассказы немцев о том, что их переселяют на Восток в трудовые лагеря.
Поэтому в ту ночь она в одиночку выбралась из барака, каким-то чудом добралась до того места в ограждении из колючей проволоки, где Давид испортил прожектор, — это была его единственная уступка ее побегу — и кусачками, которые он вынес для нее из мастерских, перерезала проволоку. Сторожевые вышки по обеим сторонам ограждения остались безмолвными, а по ту сторону колючей проволоки было по-прежнему темно. Оказавшись среди деревьев в пятидесяти метрах от лагеря, она услышала паровозный гудок. Он прозвучал со стороны Хоогхалена и железной дороги, по которой завтра пойдут их родители. Вот поэтому Река так ненавидела поезда и трамваи.
Она подняла голову и посмотрела на мужчину, стоявшего в проходе. Тот не сводил глаз с ее дрожащей руки. Когда же он отвернулся, Река машинально коснулась того места на пальто, где следовало быть желтой звезде. Возможно, он все понял. Не исключено, что он знал, что она еврейка и лишь выдает себя за голландку.
Мефрау Ван Мипс тоже это знала или догадывалась. Однако, посмотрев на нее, старая вдова спрятала ее в сарае, куда Река забрела после долгой ночи своего бегства из Вестерборка. Это было настоящее чудо, а благодаря горсти гульденов, которыми ее снабдила мефрау Ван Мипс, Реке удалось добраться до Амстердама. Судьба дважды проявила к ней благосклонность: в городе она нашла голландца, работавшего в фирме отца, у которой теперь появился новый хозяин, ариец, и юношу, который свел ее с людьми из Сопротивления. Ей сделали фальшивые документы и отвели к Иоганнесу, который спрятал ее в подвале у Хенрика.
Трамвай сбавил ход, качнулся в последний раз и застыл на месте.
Они с Аннье вышли и зашагали к вокзалу. Они опоздали на десять минут. Стоявший у платформы локомотив со зловеще черными лоснящимися боками выпускал пар. Возможно, именно он тянул за собой состав, в одном из вагонов которого ее родителей отправили на Восток. Река прижала руку к груди, как будто надеялась, что тем самым заставит сердце биться чуть медленнее.
Аннье заметила нужного им человека, седоволосого пожилого мужчину в коричневой кепке, и указала на него. Он одиноко стоял возле окошек билетных касс. У него было вытянутое лицо и тонкие губы. Река шагнула было в его сторону, — он ждал далеко от платформы и локомотива, в безопасном, по ее мнению, месте, — но Аннье схватила ее за руку.
— Я сама, — сказала она. — Жди нас здесь.
Река согласно кивнула, и ее спутница направилась к человеку в коричневой кепке. Затем Река бросила еще один взгляд на толпу. Полиции или вообще людей в форме нигде не было видно, во всяком случае, никто не обратил внимания на Аннье, прокладывавшую путь среди массы людей. Река прислонилась к колонне и сделала вид, будто изучает расписание поездов. Аннье приблизилась к незнакомцу в кепке. Она что-то сказала ему, и тот ответил ей. Река отвернулась на мгновение, чтобы снова посмотреть на платформу и краем глаза успела заметить какое-то движение. Расталкивая людей на своем пути, к Аннье устремилось несколько мужчин в штатском, возникших непонятно откуда. Они тут же схватили Аннье за руки.
Река быстро спряталась за колонну, чувствуя, что сердце готово выскочить из груди. Затем, набравшись смелости, осторожно выглянула и увидела, что двое ведут Аннье, держа ее за руки выше локтей, а третий шагает впереди, прокладывая путь в толпе. Река поискала глазами человека в коричневой кепке, но тот как будто испарился. Она прижалась спиной к колонне, слушая, как бешено колотится сердце. К ней так никто и не подошел. Минут через пять, после того как пульс вернулся в норму, она бросилась в бегство, в сторону Димен-Норд. Нужно поскорее вернуться обратно в магазин Хенрика и предупредить остальных об аресте Аннье. Рано или поздно Аннье непременно заговорит и сообщит немцам, где они прячутся. В гестапо языки развязываются у всех.
— Гауптштурмфюрер! — раздался чей-то голос, и Пройсс поднял голову от письменного стола. В дверях его кабинета стоял высокий, как и большинство голландцев, мужчина в поношенном пальто. В руке он сжимал коричневую кепку.
