Дэвид Пис - 1977. Кошмар Чапелтауна
Мне тяжело.
Все время смотрела в окно и гавкала на поезда.
Мне и раньше приходилось это чувствовать, но нечасто:
Уэйкфилд, декабрь семьдесят четвертого.
Тереза Кэмпбелл, Джоан Ричардс и Мари Уоттс.
Сегодня – среди вересковых пустошей.
Слишком часто.
На улице пахло душистым мылом, сидром и презервативами.
От головной боли темнеет в глазах.
В помещении – лавка, стол, деревянные ящики, бутылки, тысячи бутылок, газеты, одеяла, ветошь.
– Они ведь тут все уже обыскали? – спрашивает Эллис.
– М-м, – бормочет Радкин.
Проходящие поезда, собачий лай.
У меня во рту вкус крови.
Я опустилась на колени, и он выскользнул из меня. Его это разозлило. Я пытаюсь повернуться, но он держит меня за волосы, бьет меня раз, другой, а я говорю ему, что не надо, пытаюсь отдать ему обратно деньги, но он вставляет свой член мне в зад, и я думаю: ничего, по крайней мере, так все скорее закончится, а он снова целует мои плечи, стягивает с меня черный лифчик, улыбается, глядя на мои толстые дряблые руки, и вдруг откусывает большой-пребольшой кусок моей левой груди, а я не могу сдержать крик, я знаю, что и не надо, потому что теперь ему все равно придется меня заткнуть, я плачу, потому что знаю, что все кончено, что они меня нашли, что вот такой он – конец, что я никогда больше не увижу своих дочек – ни сейчас, ни потом.
Я поднимаю глаза. Эллис пялится на меня.
Вот такой он – конец.
Радкин, в целлофановых перчатках, вытаскивает из-под лавки заляпанный грязью мешок.
«Теско».
Он смотрит на меня.
Я присаживаюсь рядом с ним на корточки.
Он открывает его.
Порножурналы, новые и зачитанные.
Он закрывает мешок и швыряет его обратно под лавку.
– Ну что, хватит? – спрашивает он.
Ни сейчас, ни потом.
Я киваю, и мы снова выходим на свет.
Фрэнки закуривает очередную сигарету и спрашивает:
– Обед?
Заглядывая в темные кружки, думая тяжелые думы, если от меня хоть что-то зависит, мне – конец.
Фрэнки приносит совсем не аппетитный на вид «обед пахаря».[13]
– Это еще что за дерьмо? – спрашивает Радкин, вставая со стула и направляясь к барной стойке.
Эллис поднимает бокал:
– На здоровье.
Радкин возвращается к столу, доливает себе в пиво виски до самых краев кружки и садится.
– Впечатления? – с улыбкой спрашивает он Эллиса.
Эллис отвечает ему улыбкой. Он не понимает вопроса:
– Я тебе что, турбюро, на хрен?
– Ага, и пользы, бля, от тебя столько же.
Инспектор Радкин больше не улыбается. Он поворачивается ко мне.
– Ты что, Боб, ничему его не научил?
– Я тебя понимаю. Мужик не тот.
– Почему?
– Нападение совершено в закрытом помещении. Она была изнасилована, в том числе и в задний проход. Ей были нанесены серьезные черепно-мозговые травмы тупым предметом, но ни одна из них не стала причиной ее смерти и даже не привела к потере сознания.
Фрэнки склонил голову набок:
– Значит?
– Убийца или убийцы Терезы Кэмпбелл и Джоан Ричардс напали на своих жертв на улице, нанеся им сзади один сильный удар по затылку. Они были мертвы или без сознания еще до того, как упали на землю. Предварительное заключение показывает, что то же самое произошло и с последней жертвой, Мари Уоттс.
– А может, это был тот же самый, просто в этот раз он действовал по-другому?
– Тут что-то не сходится. Если здесь и есть какое-то сходство, то оно заключается в том, что жертвы сопротивлялись, боролись, и это еще больше его возбуждало.
– Возбуждало? – переспрашивает Эллис.
– Да. Он явно насиловал и до этого. И, вероятно, после.
– Так зачем же ему было ее убивать?
У меня на это только один ответ:
– Просто так.
Радкин вытирает пиво с губ.
– А как насчет местоположения обуви и плаща?
– Похоже.
– Как это? – спрашивает Фрэнки.
Эллис уже готов встрять, но Радкин не дает ему открыть рот:
– Похоже.
Фрэнки улыбается и смотрит на часы:
– Ну, нам пора.
– Не обижайся, дружище, – говорит Радкин, похлопывая его по спине.
– Да я не обижаюсь.
Мы допиваем и грузимся в машину.
Времени почти три, я пьян, к тому же устал как сволочь.
Мы собираемся отвезти Фрэнки обратно в участок, попрощаться и ехать домой.
Задремывая, я думаю о Дженис.
Эллис рассказывает Фрэнки о Кенни Д.
– Тупая, бля, обезьяна, – смеется он.
У меня перед глазами раскинутые ноги Кенни, дешевые трусы и съежившийся хрен, в его глазах – мольба.
Радкин распространяется о том, что мы будем держать его под арестом, пока не найдем Бартона.
Я представляю Кенни в его клетке, употевшего и обосравшегося от страха.
Все смеются. Мы въезжаем на автостоянку.
Начальник уголовного розыска Хилл уже поджидает нас.
– Можно вас на минуту? – говорит он инспектору Радкину.
– В чем дело?
– Не здесь.
Мы с Эллисом остаемся стоять у стола, а Альф Хилл уводит Радкина на второй этаж.
Мы ждем, Фрэнки крутится вокруг, болтая о пресловутом соперничестве между Ланкаширом и Йоркширом.
– Фрейзер, сюда, живо! – орет Радкин с лестничной площадки.
Я поднимаюсь по ступенькам, в животе – пусто.
Эллис дернулся было за мной.
– Жди здесь, – отрезал я.
Радкин и Хилл в Отделе расследования убийств ланкаширской полиции.
Одни.
Хилл кладет телефонную трубку.
– Достань эту чертову папку! – кричит Радкин.
Я вытаскиваю из ящика протокол.
– Дознание на месте?
– Ага, – говорю я.
– Какая там стоит группа крови?
– Третья, – говорю я по памяти, листая документы.
– Проверь.
Я проверяю и киваю.
– Прочитай мне, что там написано.
Я читаю:
– Определение группы крови по анализу спермы из влагалища и заднего прохода потерпевшей: третья группа.
– Дай-ка сюда.
Я передаю ему протокол.
Радкин пялится на листок, держа его на ладонях.
– Твою мать.
– Вот черт, – вторит Хилл.
Радкин просматривает листок на свет, переворачивает обратной стороной и передает начальнику уголовного розыска Хиллу.
Радкин набирает номер.
Хилл ждет, закусив нижнюю губу.
– Третья, – говорит Радкин в трубку.
Долгое молчание.
В конце концов Радкин повторяет:
– Девять процентов населения.
Снова пауза.
– Хорошо, – говорит Радкин и передает трубку Альфу Хиллу.
Хилл слушает, затем говорит:
– Так и сделаю, – и кладет трубку.
Я стою.
Они сидят.
Минуты две никто ничего не говорит.
Радкин поднимает на меня глаза и качает головой, словно хочет сказать: «Этого, бля, просто не может быть».
– В чем дело? – спрашиваю я.
– Фарли снял анализ спермы с плаща Мари Уоттс.
– И?
– Третья группа крови.
Девять процентов населения.
Времени где-то около восьми или девяти вечера, еще не стемнело.
От писанины у меня болят глаза, плечи и пальцы.
Звонки в Лидс не прекращаются.
Отделение паники.
Радкин все время посматривает на меня, как бы говоря: «Ни хрена себе», и я клянусь – иногда в этом взгляде сквозит обвинение.
Мы продолжаем выписывать, переписывать, проверять, перепроверять, как кучка червяков-монахов, корпящих над священными книгами.
А я, я все думаю: «Неужели Радкин этого не знал? Какого лешего они тогда тут с Крейвеном делали?»
Эллис сидит и строчит, совершенно обалдев, крутя головой, как герой фильма «Экзорцист»[14] во время ритуала изгнания дьявола.
Я делаю наброски места преступления, обозначаю ботинки и плащ. Я поднимаю глаза и говорю:
– Я пойду еще раз туда схожу.
– Сейчас? – спрашивает Эллис.
– Мы что-то упустили.
– Мы что, собираемся тут на ночь оставаться? – спрашивает Радкин.
Все смотрят на часы и пожимают плечами.
Радкин снимает трубку.
– Я организую вам ночлег, – говорит Фрэнки.
– Только, смотри, найди что-нибудь поприличнее – говорит Радкин, прикрывая трубку рукой.
Вверх по Черч-стрит, уже почти совсем стемнело, поезд, изгибаясь, отползает от вокзала.
Желтые огни, мертвые лица за стеклом.
Я ищу пропавших, пытаюсь найти четверг двухлетней давности.
Четверг, двадцатое ноября 1975 года.
С утра зарядил дождь, из-за чего Клер весь день просидела в пабе у подножия холма. Паб «Святая Мария», как и ночлежка.
Слева – многоэтажная стоянка и Френчвуд-стрит.
Я перехожу улицу.
За моей спиной тормозит машина, затем объезжает меня.
На углу – бомж, он спит на постели из жестяных банок и газет.
От него воняет.
Я закуриваю и смотрю на него сверху вниз.
Он открывает глаза и вскакивает с тротуара.
– Пожалуйста, не ешьте мои пальцы, возьмите лучше мои зубы. Возьмите, мне самому они уже не нужны. Но мне нужна соль, нет ли у вас соли, ну хоть щепоточки?
Я прохожу мимо него и поворачиваю на Френчвуд-стрит.
– СОЛЬ! – вопит он мне вслед. – Чтобы мясо не испортилось!
