Хизер Гуденкауф - Бремя молчания
Мама смеялась и говорила: «Видишь, Бен, Калли любит своего старшего брата, правда, Калли?» И ты топала своей толстенькой ножкой и кричала: «Бата, бата!» Потом подходила, обнимала меня за ногу и прижималась к ней.
В том же году мне исполнилось семь, и я получил на день рождения крутейшие ковбойские сапоги. Черные с красной прошивкой. Я носил их везде и все время. Похоже, ты ревновала меня к сапогам — если, конечно, такая малышка умеет ревновать. Заметив меня у зеркала, ты подходила и, пыхтя, старалась стащить их с меня. Ну и смеялись же мы! Мама, бывало, садилась на полу в спальне и хохотала до слез. Не знаю, может, тебе казалось, что я люблю свои сапоги больше тебя, а может, тебе просто нравилось, когда я сердился, но какое-то время это было твоим любимым занятием. В конце концов тебе всегда удавалось стащить с меня хотя бы один сапог, потому что ты была гораздо меньше меня и я не мог отшвырнуть тебя ногой. Попробовал бы я — мне бы так влетело! А много раз ты подкрадывалась ко мне, когда я смотрел телевизор, хваталась за сапог, тащила его, сграбастывала в охапку и убегала. Почти всегда ты сбрасывала сапог во двор со ступенек крыльца, но один раз зашвырнула его в туалет. Ох и разозлился же я тогда! После того случая я отказался носить сапоги. Мама вымыла сапог и просушила на солнце, но у меня как отрезало. Сапоги перешли к тебе. Ты с удовольствием надевала их, хотя они были тебе очень велики. Ты носила сапоги со всем подряд: с шортами, платьицами, даже с пижамой. Не один раз маме приходилось стаскивать их с тебя уже в кроватке, когда ты засыпала. Ты и сейчас еще иногда носишь их. По правде сказать, я бы не удивился, если бы увидел, что ты топаешь в них сейчас по лесу.
До сих пор не понимаю, почему ты вдруг перестала разговаривать, но помню, когда это произошло. Тебе было четыре года, а мне — девять. Ты замолчала вдруг, внезапно. Только что ты носила мои сапоги, рассказывала глупые детские анекдоты и сама хохотала над ними, как сумасшедшая, а я закатывал глаза. А потом — ничего, ни слова. В доме стало так тихо… Как когда выходишь на улицу после первой серьезной метели в году, и все покрыто белым покрывалом, никто еще ничего не убирал, и на дороге нет машин. Все так тихо и красиво — но только сначала. Потом становится как-то не по себе. Тишина такая, что невольно орешь во всю глотку только ради того, чтобы услышать собственный голос, но ничего не слышишь в ответ.
Калли
Калли бежала по Широколистной тропе до самого обрыва, до того места, где тропа круто уходила вниз и, извиваясь, уступами спускалась к речке. На каждом уступе пахло по-своему: где вьюнками, где диким луком, где перегнившими листьями. В каждой низинке, за каждым поворотом как будто менялся и климат: то он теплый и влажный, то прохладный и сухой. Чем ниже спускалась Калли, тем прохладнее становилось. Высокие деревья тесно смыкались над головой, вьюнки цеплялись за лодыжки.
Гриф гнался за ней по тропе. Калли отлично его слышала. Она задыхалась от быстрого бега, у нее пекло в груди, но она не останавливалась. Скоро корявые древесные стволы и отвесные уступы стали пятнами расплываться у нее перед глазами. Солнце мелькало между ветвями, время от времени освещая участки леса. У нее закололо в боку, пришлось бежать медленнее, а потом и вовсе остановиться. Она внимательно прислушивалась к лесу. Внизу журчала Ивянка, на дереве пел кардинал, жужжали мухи. Калли озиралась вокруг, ища место, где можно спрятаться и отсидеться. В стороне от тропы крест-накрест лежали старые поваленные деревья — она решила, что за ними можно ненадолго укрыться и отдышаться. Она перелезла через гниющие стволы и села на землю, надеясь, что сверху, с тропы, ее не видно. Кое-как устроившись, девочка набросала на себя сухие ветки и листья, стараясь замаскировать яркую розовую ночнушку. Она сидела, держась за бок, и пыталась отдышаться, хотя боялась громко выдыхать. Если Гриф услышит ее и найдет, ей уже не убежать.
Шли минуты. Гриф не появлялся. Только дятел стучал где-то над головой да слышались другие мирные лесные звуки. Несмотря на жару, Калли дрожала. Она растирала предплечья, покрытые гусиной кожей. Сегодня Гриф снова выместил на ней злость, даже ненависть, и она сразу вспомнила другой день, о котором всеми силами старалась забыть. В тот день…
Декабрь, мороз. Ей четыре года. Бен убежал кататься на санках с друзьями. Мама с огромным животом варила какао. В чашку Калли она бросала белые пухлые зефирины и кубики льда, чтобы не так горячо было пить. Калли устроилась за столом, разложив перед собой бумагу и разноцветные фломастеры.
— Ну, Кэл, как назовем малышку? — спросила мама, ставя перед ней чашку с какао. — Пей осторожно, не обожгись.
Калли отложила рисование — она обводила по точкам елку, оленя и маленького, толстенького Санта-Клауса.
— Давай назовем ее Ледышкой, — ответила она, мешая в чашке тающие зефирины.
— Ледышкой? — засмеялась мама. — Какое необычное имя! Как еще?
— Кексиком, — хихикнула Калли.
— Кексик? Это второе имя?
Калли кивнула, набив рот липкой белой массой.
— Именинный торт, — добавила она. — Ледышка Кексик Именинный торт, вот как мы ее назовем!
— Славные имена, — улыбнулась мама, — только все какие-то… съедобные. Представляешь, позовешь малышку и тут же проголодаешься! Может, лучше назовем ее Лили или Эвелин? Эвелин звали мою маму.
Калли скорчила гримасу и нерешительно отпила глоток какао. Горячая сладкая жидкость обожгла горло, и Калли открыла рот и замахала перед ним ладошками.
Распахнулась дверь черного хода, на кухню ворвался клуб морозного воздуха.
— Папа! Папа вернулся! — закричала Калли. Она встала на стул, и когда отец поравнялся с ней, обхватила его руками за шею и заболтала ногами. Несмотря на то что Калли была в теплой фуфайке, она чувствовала холод, идущий от его куртки. Отец пытался утихомирить Калли:
— Не сейчас, Калли. Мне нужно поговорить с мамой.
Калли не выпускала его, и он неуклюже подошел к Тони, отодвинув дочку.
Ей в нос ударил запах пива.
— Фу! — Она наморщила носик.
— Я ждала тебя несколько часов назад, — ровным голосом произнесла Антония. — Ты что, закатился в город?
— Меня не было дома три недели, подумаешь, опоздал еще на несколько часов. — Хотя Гриф и не ругался, не произнес ни единого бранного слова, он говорил как-то особенно едко. — Зашел в «О'Лири», выпили с Роджером по рюмашке.
Антония внимательно оглядела мужа с головы до ног:
— Судя по запаху и по тому, в каком ты виде, выпил ты не одну рюмашку. Тебя не было целый месяц. Я думала, ты там, на нефтепроводе, успеваешь соскучиться по жене и детям.
Атмосфера постепенно накалялась. Почувствовав неладное, Калли принялась вырываться, но Гриф держал ее крепко.
— Да, я соскучился по жене и детям, но и с друзьями тоже надо повидаться. — Гриф открыл холодильник и стал искать пиво, но не нашел. С силой захлопнул дверцу, стеклянные бутылки задребезжали.
— Не хочу ссориться. — Антония подошла к Грифу и неуклюже обняла его — живот мешал. Калли потянулась к матери, но Гриф ее не выпустил. Он сел за стол, а Калли посадил на колени.
— Услыхал в «О'Лири» кое-что интересное, — сказал он как бы между прочим. Антония застыла на месте. — Ребята говорят, что Лорас Луис опять здесь ошивался.
Антония отвернулась и принялась доставать из шкафчика тарелки.
— На прошлой неделе он расчистил мне дорожку от снега. Он приезжал к миссис Нортленд. Почтальон забеспокоился, почему она не вынимает писем из почтового ящика. Оказалось, с ней все в порядке. В общем, он увидел, как я чищу снег, и предложил помочь. — Она обернулась, чтобы посмотреть, как Гриф отреагирует. — Бен болел, его тошнило. Он не мог чистить снег, вот я и вышла сама. А Луис просто проезжал мимо и остановился — подумаешь, большое дело. В дом он не заходил.
Гриф продолжал смотреть на Антонию. Невозможно было понять, о чем он думает.
— Что? По-твоему, я бы… мы бы… Я на седьмом месяце беременности! — Антония невесело рассмеялась. — Да ладно, думай что хочешь. А я пойду прилягу. — Она с трудом вышла из кухни. Калли слушала, как мама медленно, с трудом поднимается по лестнице.
Гриф вскочил и побежал следом, волоча за собой Калли. От неожиданности девочка прикусила язык и заплакала от боли, ощутив во рту металлический привкус крови.
— А ну, вернись! Я к тебе обращаюсь! — заорал он вслед жене. — Неужели тебе неинтересно узнать, о чем все говорят? — Гриф в два прыжка очутился у подножия лестницы. — Иди сюда! — Он набычился, на виске у него запульсировала синяя жилка.
Калли громко заплакала и принялась вырываться.
— Оставь ее! — крикнула Антония сверху. — Ты ее пугаешь!
— Замолчи! Заткнись! — заорал Гриф на Калли, взбегая по лестнице и волоча ее за собой. У Калли дергалась шея.
