Джеймс Эллиот - Холодное, холодное сердце
Хаузер вновь перешла на третью передачу, выжала до упора педаль акселератора и легко достигла скорости ста миль в час. Оглянувшись, она увидела, что темно-голубой седан только еще обходит грузовик. Сбавив скорость до семидесяти миль, журналистка съехала по развязке на двухрядную дорогу, идущую на юг. Прошла три крутых виража и была уже на длинном прямом участке шоссе, когда заметила вдалеке темно-голубой седан.
Через пять минут она свернула на узкую, извилистую дорогу, затем на другую, и седан остался где-то далеко позади. Тогда она сбавила скорость до разрешенной и приглушила приемник. Затем вытащила из сумки мини-диктофон и записала дату, время и обстоятельства этого преследования.
Глава 8
От ночного ветра в старом лесу было холодно, это напоминало о приближении зимы. От ветра громко шуршали вянущие листья, колыхались высокие травы на лесной опушке и покрывалась легкой рябью поверхность озера, в водах которого отражались освещенные окна двухэтажного бревенчатого сельского дома на противоположной стороне. Глубокую тишину нарушало лишь стрекотание цикад и мелодия деревенской баллады, доносившаяся из открытых окон.
Дом стоял посреди большого, в шестьсот акров, частного охотничьего угодья в самом сердце Вирджинии, в графстве Флюванна. В течение девяноста лет он принадлежал семье Лоренсов из Ричмонда. Сюда приезжали для охоты и рыбной ловли. Но вот уже почти двадцать лет, после того как один из сыновей нынешнего владельца застал там жену в постели со своим младшим братом и убил их обоих, дом пустовал. Глава семьи заплатил на много лет вперед за то, чтобы дом содержали в порядке, но никогда больше не приезжал сюда. По всей округе ходили слухи о том, что привидения убитых любовников появляются по ночам в доме и бродят по окрестным лесам.
Уже целый год сильно обедневший Лоренс помещал в ричмондских и шарлоттсвильских газетах объявления о продаже своего владения, но никто на это не откликался. В ожидании, пока найдет покупателя на все шестьсот акров, Лоренс хотел хотя бы сдать свой дом.
И тут как раз, на его счастье, подвернулся Джон Малик. Отрекомендовавшись адъюнкт-профессором Вирджинского университета, он сказал, что ищет место, где мог бы отдыхать по уик-эндам, и заплатил за год вперед, да еще и наличными.
В доме были водопровод и электричество; двухмильная проселочная дорога, которая вела туда от довольно пустынного шоссе, в самом начале была перегорожена запирающимися воротами. Здесь Малик был в полном одиночестве. Прожив в этом доме месяц, он не видел и не слышал ни одной живой души. Он проводил здесь большую часть своего времени, обдумывая, как удовлетворить свои желания, которые, проснувшись после трехлетнего сна, буквально снедали его.
Он не мог поверить своей удаче, когда впервые увидел этот дом. Всего сорок пять минут езды от Шарлоттсвиля, и он здесь. А то, что этот дом использовался как охотничий, имело свои неожиданные преимущества.
В глубине дома, в отдельной комнате, двадцать на двадцать футов, вдоль одной стены были установлены большой двухдверный холодильник и два морозильника, каждый емкостью в тридцать кубических футов. В центре комнаты стоял стол, где разделывали туши оленей, разрезая их на куски, пригодные для изготовления ростбифов и стейков. Над столом висел изрядный набор ножей, пил и топоров. На столе у противоположной стены стояла большая мясорубка, с помощью которой готовили колбасы из оленины, тут же были и две мойки из нержавейки.
Гладкий цементный пол имел наклон к центру, чтобы удобнее было его мыть. К длинной металлической штанге крепились четыре крюка, куда в свое время для потрошения подвешивались оленьи туши. Снаружи, за задней дверью, — газовая печь для сжигания отходов. Даже если бы Малик сам спроектировал и построил эту комнату, она не могла бы лучше подходить для его целей. Более того, она активно возбуждала его воображение. Необходимо было добавить совсем немногое: видеокамеру, установленную на треножнике в углу комнаты, моток тонкой металлической проволоки, несколько больших рыболовных крючков со спиленными остриями и четыре металлических кольца с прикрепленными к ним ремнями, которые он прибил в четырех углах комнаты.
В передней части дома была просторная комната с огромным, сложенным из камней камином. Небольшая стена в одном конце отделяла столовую-кухню с массивным, грубой работы обеденным столом и скамьями. Наверху четыре спальни с широкими кроватями, все они выходили на балкон над большой нижней комнатой. Вдоль всего фасада тянулась веранда, где стояло больше десятка качалок и висели качели.
В открытые окна врывался прохладный ночной воздух, густо напоенный ароматами осени. И Малик подбросил еще полено в гудящее пламя в камине. Песня в стиле кантри, которую он слушал, закончилась, он поставил новый диск в свой переносной проигрыватель компакт-дисков. Он пропустил первые две записи, и хриплый голос снова стал напевать ритмичную деревенскую мелодию. Его голова и плечи задергались в такт музыке, он лихо заломил свою ковбойскую шляпу и начал пританцовывать, кружась по комнате. Танцуя, он держал в руке пульт дистанционного управления и вновь и вновь нажимал кнопку, чтобы повторить песню.
Когда песня отзвучала в третий раз, Малик был весь в поту и еле переводил дух. Он плюхнулся на упругую тахту и бросил шляпу в кресло напротив. Его взгляд упал на три нейлоновых мешка, что он поставил возле двери, затем на крупные заголовки газет, разбросанных по кофейному столику. По его лицу медленно расползлась улыбка.
«Трупосоставитель», — произнес он вслух. Неплохо сказано. Он взял одну из газет и посмотрел на помещенную на первой полосе фотографию агента ФБР Джека Мэттьюза, стоящего перед доброй дюжиной микрофонов. Ты еще ничего не видел, агент Мэттьюз. Вот завтра будет настоящее шоу. Великолепный образец исполнительского мастерства.
Его мысли вернулись к событиям трехдневной давности, к одной из его маленьких сучек, как он мысленно их называл. Была она третья или четвертая по счету. Да, четвертая. С узким маленьким задиком и большими тугими грудями. Первые три выполнили Кое-какие из его причуд. Признали его полную власть над ними. А как они хныкали и канючили. Одна даже детским голосом звала мамочку и папочку. Но не четвертая. Эта сучка зазнайка плюнула на него. Подумать только, плюнула на него. Она так и осталась несломленной до самого конца; а он нарочно старался продлить ее конец, чтобы дать наглядный урок той, что была еще жива: эта безропотно выполняла все его прихоти. Куда приятнее, когда одна из них наблюдает, что делают с другой. В глазах — дикий ужас, ведь она знает, что будет следующей. Каждый вопль той, которую он обрабатывает, многократным эхом отзывается в душе другой. Это было нововведение, которое безгранично усиливало наслаждение.
Но больше он не может позволить себе такой роскоши. Оставлять одну живой, пока подыскиваешь другую, — слишком опасно. Последняя чуть не удрала. Дозировка оказалась слишком маленькой. Если бы он не забыл что-то в доме и не вернулся через двадцать минут после отъезда, она бы развязала веревки и удрала.
Закурив сигарету, он замурлыкал другую мелодию. Его мысли унеслись далеко в прошлое. В маленький городок, в тридцати километрах севернее Москвы, где все это началось, достаточно просто. В свои одиннадцать лет он был очень наблюдательным. Старался как можно быстрее сделать уроки и ждал, пока мать уйдет в ночную смену на свой тракторный завод, заперев его в комнате. Время приходилось рассчитывать очень точно. Самое начало сумерек. Местные жители еще не задернули шторы. Больше всего он любил зимние месяцы с их ранними вечерами.
Он бродил по задворкам одноэтажных домишек по соседству, пока не замечал освещенное окно и не подкрадывался к нему, чтобы понаблюдать за теми, кто внутри. Вначале его волновали даже простейшие веши. Он смотрел, как горько плачет старуха, сидя при свете свечи за кухонным столом, и поедает свой жидкий картофельный суп с черным хлебом. Глядя, как ужинает целая семья, он пытался угадать, о чем они говорят, почему смеются. По временам он как бы со стороны чувствовал тепло материнских объятий, заботливость, с которой его мать подтыкала одеяло и простыни, прежде чем погасить свет. Он раздумывал над тем, как хорошо было бы иметь отца, даже такого, который шлепал бы его, как их дальний сосед — своих детей. Но и его мать не скупилась на наказания. Стоило ему ослушаться, как она хваталась за старый кожаный ремень.
В конце концов у него даже выработался определенный маршрут. К такому-то дому он подходил в такое-то время, не позже и не раньше. От увиденного захватывало дух, многое буквально зачаровывало, и он рисковал обморозиться в суровые русские зимы. Сидя за туалетным столиком, женщина каждый вечер расчесывала свои длинные роскошные волосы; на ней был полураспахнутый ночной халат, и это позволяло видеть большие груди. Девочка лет четырнадцати купалась вместе со своим отцом, они ласкали друг друга. Здоровенный, с крепкими мускулами мужчина колотил жену, когда занимался с ней сексом. Иногда кусал ее. Когда он засыпал, женщина подходила к окну и подолгу смотрела в ночной мрак.
