Стюарт Коэн - Семнадцать каменных ангелов
Обзор книги Стюарт Коэн - Семнадцать каменных ангелов
Стюарт Арчер Коэн
Семнадцать каменных ангелов
От автора
Я не смог бы написать эту книгу без помощи следующих людей:
Тити, Кристина, Маркос, Анабель, Карина и muchachos del barrio:[1] Чиспа, Пепе, Габриэль, Энрике, Куэрво и Фабиан.
Рикардо Рахендорфер и Луис Эрнесто Викат, поделившиеся со мной своими знаниями о провинциальной полиции Буэнос-Айреса.
Собрат-писатель комисарио Эухенио Саппьетро, майор федеральной полиции Буэнос-Айреса, не жалевший своего времени и объяснивший так много, не объясняя.
Следующие люди обеспечили меня поддержкой: Брэд Куре, Джонатан Вольфсон, Брюс Кимболл, Джед Коэн, доктор Кен Браун, лейтенант Кевин Сиска, Элиот Коэн, Бесс Рид, Луиза Хайрабедян, Шейла Феррейра, Рауль Шнабель, Марианна Понсе де Леон из «Международной амнистии», Эбе де Бонафини и Серхио Шокландер из Madres de la Plaza de Mayo.[2] Особая благодарность докторам Марии дель Кармен Верду и Паоле из CORREPI.
Неиссякаемым источником вдохновения и информации для меня послужили отважные аргентинские мастера журналистского расследования Мигель Бонассо, Рикардо Рахендорфер и Карлос Дутиль, Андрес Оппенгеймер и другие. И в первую очередь Родольфо Уолш, автор «Операции „Бойня“», и Хосе Луис Кабесас, чьи убийства по-прежнему остаются неразгаданными.
Спасибо Джо Регалу, верному и неустанному агенту и другу, который воодушевлял меня на подвиг. Скала-человек!
И особенное спасибо моим драгоценным друзьям Мартину Вильчесу и Клаудио Виларино, que me bancaron cuando yo hacía mi ultima jugada.[3]
Моим трем сокровищам:
Королеве, Вестнику и Охотнику по звездам
En el mundo del Destino, no hay estadística.
Martín Alberto Vilches. VocesВ мире судьбы нет статистики.
Мартин Альберто Вильчес. ГолосаЧасть первая
Семнадцать каменных ангелов
Глава первая
Роберта Уотербери нашли в прошлом октябре в дымящемся «форде-фалькон» на окраине Буэнос-Айреса с шестью мелками хлоргидрата кокаина и пробитым пулей калибра девять миллиметров черепом. Так эти дела часто начинаются и на этом обычно и кончаются. Только Уотербери был североамериканцем, и на этом дело не закончилось, вызвав долгие препирательства между посольством Соединенных Штатов и аргентинским министерством юстиции. Политики отфутболивали его друг другу всю жуткую январскую жару и смертельное пекло лета. А теперь гринго посылали своего человека провести собственное расследование, и комиссара Фортунато из следственной бригады Буэнос-Айреса, отрядили помогать ему и оказывать содействие от имени аргентинской полиции.
Фортунато тяжело выдохнул воздух, погасил свечку, которую зажег в память о жене, и осторожно поставил ее на подоконник. Потом посмотрел на часы. Его снова охватило гнетущее чувство, которое не оставляло его эти три недели после смерти Марселы и которое еще больше нагнеталось нависшими над городом, словно бесконечное проклятие, свинцовыми осенними облаками. Он стряхнул со спортивного пиджака сигаретный пепел и сунул руку в карман за ключами от машины.
Задание угнетало его. Он знал, что следствие по делу Уотербери будет фикцией, что за этим кроется политика и что Шеф в ней замешан. Он знал, что назначен возглавить расследование только потому, что его очевидной целью было не найти убийцу. Знал это совершенно определенно, потому что он сам всадил пулю в голову Уотербери.
Лицом комиссар Мигель Фортунато походил на усталого падшего ангела, убившего бездну времени на бесплодные поиски и вконец изолгавшегося. Это лицо, казалось, говорило, что ему понятны все человеческие беды. Оно было широкое и полное, с густыми обвислыми усами и крепкими скулами. Большие карие глаза излучали бездонную меланхолию, а голос был таким низким и бархатистым, таким проникновенным, что Фортунато хватало взгляда и пары незамысловатых слов, чтобы утешить даже самую потерянную или мятежную душу. По этой причине его часто приглашали придать своим ангельским видом благообразие определенного рода процедурам в полицейском департаменте: он беседовал с родственниками погибших, когда те приходили на опознание, и получал десять процентов комиссионных за организацию похорон, которую ему поручали; он разъяснял бизнесменам в округе, как важно участвовать в программе социального обеспечения полицейских. По мере того, как Фортунато поднимался по служебной лестнице, его лицо обеспечивало ему роль «хорошего» полицейского в классической драме «хороший полицейский – плохой полицейский», и он привык к такому имиджу. За десятилетия его волнистые каштановые волосы приобрели стальной оттенок, а черты лица – почти религиозную гипнотическую силу. Оно побуждало без утайки исповедоваться, как скорбное лицо Девы Марии.
Открывая двери гаража, Фортунато обвел взглядом улицу. Сосед разговаривал со своими двумя детьми-подростками, и все трое, встретившись с ним глазами, замолчали. Он вывел машину на дорогу, потом закрыл за собой металлические двери. Он ездил на последней модели «фиата-уно», которую раздобыл через полицейские каналы вместе с липовыми документами и фальшивым оплаченным счетом автомагазина. Он тронулся, и мимо него сплошной линией замелькали сгрудившиеся вдоль Вилья-Лусурьяга дома с зарешеченными окнами и утыканными битым стеклом заборами.
Фортунато с удовольствием никуда бы не поехал. Ему не хотелось думать об убийстве Уотербери, и, несмотря на то, что его не обвинишь в подозрительности, он знал, что кто-то его подставил. На следующий день после того, как он убил Уотербери, Марселе поставили диагноз «рак», и через несколько месяцев она скончалась. Вольно или невольно, Фортунато мысленно связывал эти два события. Он не был суеверен и, что бы там ни говорили Карма или Судьба, оставался полицейским, следователем и, рассматривая улики, не мог не видеть, что они выводят на одно и то же дело – дело Мигеля Фортунато.
Никто не помнил, когда построили «Ла Глорию», и она так и стояла, приткнувшись к зданию из необожженного кирпича, в котором пряталась подпольная автомастерская. Затерявшийся в однообразных лабиринтах более или менее благополучного пригородного района Сан-Хусто бар десятилетиями почти не менялся, лишь потемневшие деревянные панели на стенах впитывали годы и черную копоть миллиона сигарет. Под картиной, изображавшей отборочный футбольный матч 1978 года, постукивал электромотором деревянный ящик для льда. Зеленые оштукатуренные стены поднимались метров на шесть к едва различимому в высоте потолку. Пахло пылью и средством для мытья полов. Из динамиков еле слышно лились звуки гитары, игравшей вступление к танго «Табако». Шеф Бианко любил этот бар за то, что тут не умолкало радио, транслировавшее одни только танго, а Шеф был полупрофессиональным певцом танго. Его прозвали El Tanguero.[4]
У входа четверо стариков играли в карты, на их столе были маленькие кучки фасоли и полупустые пивные бутылки. Они подняли глаза на Фортунато, когда он вошел в бар.
– Мигелито! – приветствовал его один из игроков.
– Как дела, Чернявый? – Фортунато нагнулся и поцеловал его в щеку, потом обменялся приветствиями с другими сидевшими за столом и прошел вглубь бара.
Шеф поджидал его в задней кабинке и широко улыбнулся:
– Мигель!
Подойдя ближе, Фортунато разглядел, что с Шефом сидели двое, и у него похолодело внутри. Он сглотнул слюну и двинулся дальше, по дороге рассеянно похлопав по плечу пару инспекторов, сидевших рядом с бильярдом.
На Шефе был новенький синий костюм с бежевым шелковым галстуком, и он встал поцеловаться с Фортунато. Другие двое остались сидеть. Вслушиваясь в то, что прошелестели ему на ухо губы Шефа, когда они целовались, Фортунато почувствовал запах его одеколона и характерный альдегидный запах его помады для волос. Привычные ощущения и аккуратно подстриженные волосы несколько успокоили его, как бы говоря, что рядом старший брат. Бианко был старше Фортунато на семь лет, он взял его в качестве Ayudante[5] прямо из училища в 1968 году и, получая повышение, таскал с собой из комиссариата в комиссариат. Теперь ходили разговоры, что Бианко, возможно, назначат шефом всей Bonaerense,[6] а Фортунато уже стал его человеком в следственном отделе в Сан-Хусто. Шеф пододвинул к столу шаткий стул и жестом пригласил его садиться. Фортунато отметил про себя его наигранное дружелюбие, с каким стараются всучить подмоченный товар.
Бианко не стал представлять незнакомцев, просто махнул рукой:
– Это два моих друга. Они приехали объяснить проблему с американцем, чтобы тебе было все ясно.
