Иоганнес Зиммель - Ушли клоуны, пришли слезы…
Пока до этого далеко. Он лежит в своей комнате, как в тюремной камере, а я в своей, как в одиночке. Почти все люди на земле засыпают с этим чувством, и когда они спят, они спят тяжелым сном заключенных, потому что каждый, пусть и бессознательно, ощущает, что близится последняя катастрофа. Она все ближе, ближе, ближе. Кольцо сужается… В саду заквакали лягушки. Наверное, в парке есть пруд… Наше время истекает. А кольцо сужается. С каждым часом.
Она встала и босиком зашлепала в ванную комнату. Люди Сондерсена купили в ее отсутствие все необходимое: ночную рубашку, домашние туфли, зубную пасту, щетки и прочие мелочи. На случай, если она пожелает пойти в бассейн — купальный костюм и два махровых халата. Норма надела один из них, завязала витой поясок и сунула ноги в домашние туфли. Выйдя в коридор и закрыв дверь номера на ключ, прошла мимо двух охранников, которые играли в карты за небольшим столиком, обтянутым зеленым сукном, автоматы лежали рядом, под рукой. Один из охранников поздоровался, и Норма ответила на его приветствие, удивившись, до какой степени ей безразлично, что они глядят ей вслед и увидят, как она войдет в номер Барски. Да, безразлично. То, что я делаю, подумала она, чистейшее безумие — но и это мне безразлично. Он совсем один, он в отчаянии, я тоже, и наше время истекает. А все, о чем я говорила и думала раньше, больше недействительно.
Она нажала на ручку двери. Не заперто. Она прошла через холл в спальню и увидела его лежащим на постели обнаженным, как и она сама недавно, и снова услышала квакающих в пруду лягушек.
— Норма? — тихо произнес он.
— Да, я, — и она подошла к постели поближе.
Сначала его глаза загорелись от желания и радости, потом они странным образом затуманились, словно она чем-то огорчила его, и вдруг в них появилось выражение смущения и даже неприятия. Он приподнялся, оперся о спинку кровати, накрылся простыней и молча уставился на нее. Улыбку словно ветром сдуло.
Смену настроений и его поведения она регистрировала с бесстрастностью репортера, девиз которого «я — камера, я — пишущая машинка». Плюс реакция женщины, рассчитывавшей на иной прием. Оба были в сильнейшем смущении. В наступившей тишине слушать вдобавок ко всему лягушачий концерт было просто невыносимо.
— Я никак не засну, — проговорила она.
А сама подумала: к чему пустые слова? И почему я села? Почему немедленно не ушла? Потому что не хочу уходить, ответила она себе. Хочу остаться здесь. У него. С ним.
Барски молчал, глядя мимо нее.
— Не спится мне, — снова начала она и, как ни злилась на себя, продолжала оправдываться: — Мне страшно. Страшно до ужаса. А тебе разве нет?
Какой позор, подумала она. Стыд и позор. Ну и пусть стыд и позор. Мне все равно. Мне все едино!
— Тебе — нет? — повторила она свой вопрос.
— Мне тоже, — ответил он.
Не стану я больше ничего говорить, подумала Норма, а сама сказала:
— Вот я и решила пойти к тебе. Если мы будем вместе, мы, может, забудем о наших страхах. На время… Хотя бы ненадолго…
Она смотрела на него и думала: а ведь я его умоляю. Никогда в жизни со мной не случалось ничего похожего. А теперь мне все равно. Теперь мне все едино.
— Норма, — проговорил он на удивление сухо. — Нам предстоит тяжелый день. Нам потребуются все наши силы, наше самообладание. Лучше всего постараться заснуть.
Конец, подумала она. Для меня разговор окончен. И от него я ничего больше выслушивать не намерена. Она кивнула, встала и направилась к двери. Шаг, и еще шаг, и еще шажок. В ее ушах гремел лягушачий концерт. Барски сидел на постели и безучастно смотрел ей вслед. Еще шаг. Она перед дверью. Нажала на ручку. И тут услышала его голос:
— Норма!
— Да? — она не оглянулась.
— Ты же знаешь, что ты для меня значишь? — сказал он. — Знаешь, да?
Она не ответила, вышла в коридор, и дверь за ней захлопнулась. Направилась прямиком в свой номер, снова кивнув охранникам, продолжавшим играть в карты. При виде ее они вежливо наклонили головы. «А-а, думайте что угодно». В номере она упала на постель и уставилась в потолок. Идиотка проклятая, подумала она. Этой своей дешевой сентиментальностью я все испортила. С чего вдруг я взяла, что он чувствует себя одиноким, что он в отчаянном положении, что я обязана помочь ему и не смею оставлять одного? Ему наедине с собой очень даже неплохо. Это тебе было невмоготу. Тебе потребовалось чье-то участие, на тебя свалилось горе, именуемое любовью. Ты хотела помочь себе, со стороны именно так оно и выглядело.
Со мной никогда ничего подобного не случалось, удивилась она.
У меня были мужчины, когда я хотела. И не стеснялась прямо сказать им об этом. Насытиться, утолить жажду — чувство для человека естественное. И я себе в этом не отказывала… Все одинокие люди так поступают. Сегодня — совсем другое дело. Не к телесной близости я стремилась, ничуть не бывало. Если бы!..
Нет, я позволила себе роскошь обзавестись чувствами, вознамерилась утешать и одарять! Пришла, чтобы он забыл о своих бедах… Тупость, и больше ничего! А что ты болтала? Теперь расплачивайся, поделом тебе! Ты поставила крест на всем хорошем, что возникло между вами. Выбрала самый простой путь — тот самый, который неумолимо влечет в пропасть. И как быть теперь? Да никак…
Она пошла в ванную и долго держала лицо под струей ледяной воды, пока не ощутила боли и не заломило зубы. Вернувшись в просторную спальню, в окно которой заглядывала полная луна, она некоторое время бегала по комнате туда-сюда, потом легла на постель, уткнувшись лицом в подушку. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой жалкой. Она не сумела заставить себя уснуть, успокоиться и снова забегала по комнате. Из бара взяла маленькую бутылочку коньяка, выпила — не помогло. Не подействовала и вторая, и она опять начала метаться по номеру. Не раз и не два оказывалась у окна, в которое вливался лунный свет, и однажды ей почудилось, будто на лужайке перед маленькой рощицей она видит силуэты двух мужчин. Сначала она не придала этому никакого значения — мало ли вокруг отеля охранников и полицейских? Но что-то все же смутило ее, и она вгляделась попристальнее. И действительно, за коротко подстриженными кустами роз стояли и разговаривали двое. Заметив их, Норма инстинктивно пригнулась. Не может быть! — подумала она.
Медленно подняла голову над подоконником — они по-прежнему стояли и разговаривали, облитые лунным светом, а в пруду квакали лягушки. Поближе к рощице — Сондерсен, шагах в двух от него — тот самый человек с мертвенно-бледным лицом и в очках без оправы. Человек, которого она знала под именем Хорста Лангфроста.
24
Когда Карл Сондерсен десять минут спустя постучал в комнату Нормы и, услышав приглашение, вошел, она была одета, причесана и успела подкраситься.
— Удивительно! — сказал Сондерсен. — В четыре утра. Я думал, мне придется вас разбудить.
— Я хотела выйти в парк, но ваши люди меня не выпустили.
— И правильно сделали. Я им так приказал. Вне стен отеля охранять вас куда труднее. А что вам понадобилось в парке? Луна спать не дает?
Норма полностью овладела собой, была спокойна. Сондерсен даже вообразить не мог, какие чувства владели ею совсем недавно.
— Я хотела поговорить с вами, — сказала она.
— Со мной?
— Мне не спалось, я выглянула в окно. В парке увидела вас с этим Хорстом Лангфростом.
— Ах вот оно что…
— Объяснитесь, пожалуйста!
— Времени у нас в обрез, — сказал Сондерсен. — Полчаса назад Лангфрост позвонил мне в отель, сказал, что срочно нужно встретиться. По телефону ничего сказать не может. Поэтому я выбрал местом встречи парк, там нас никто не подслушает. И после разговора с ним — сразу к вам.
— И что вы от меня хотите?
— Фрау Десмонд, — сказал Сондерсен, — этот человек, называющий себя Хорстом Лангфростом, один из самых главных в спецгруппе.
— Не может быть!
— Зачем мне вас обманывать, — удивился Сондерсен. — Я вам говорю чистую правду, уважаемый мой партнер. Конечно, у Лангфроста другая фамилия. Это он так называл себя, проживая у фрау Майзенберг. Подробности я расскажу вам в самолете.
— В каком самолете?
— По пути в Париж.
— Вы и я?..
— Я прошу вас немедленно отправиться во Францию вместе со мной.
— Но почему вдруг?
Опять заквакали лягушки.
— Фрау Десмонд! Можете вы себе представить, что доктор Барски — предатель?
— Ян — предатель? — У нее даже в голове зашумело. — Как вы смеете предполагать подобные вещи?
— А вы себе этого не представляете?
— Нет. Так что?..
— Очень на то похоже. Он и доктор Каплан.
— Что?
— Он и доктор Каплан.
А лягушки никак не угомонятся.
— Вы узнали… — она вынуждена была собраться с мыслями, голос ей изменил. — Вам это Лангфрост сказал? Он так утверждает?
