Олег Горяйнов - Джентльмены чужих писем не читают
Бурлак достал из ящика стола бутылку армянского коньяка, налил четверть стакана, хлобыстнул, спрятал обе посуды обратно. Пока хватит, а то, приплюсовав выпитую с Михаилом Ивановичем водку, получится серьёзно.
Нужно подумать над тем, о чём они говорили с Телешовым. И так, и этак подумать. Сомнений в отношении будущего своего у Бурлака и раньше не было никаких. Даже если он отсудит или каким другим путём отберет себе какую-нибудь собственность у этой суки – своей романтической супруги – всё равно она будет великосветская киношная блядь, а он – старый нищий никому не интересный старикан.
Если, конечно, он вернётся на родину.
Чудес на свете не бывает. Чудес не бывает, учили его ещё в “консерватории” – Академии ГРУ. Если случается какое-нибудь чудо – значит тебя, брат, сейчас ЦРУ будет брать за афедрон. Так что никаких чудес. Бывает многолетняя планомерная потогонная работа. А чудес – нет, не бывает. Многолетняя работа, пензия и нищета.
Кое-что Бурлак, конечно, себе отложил. Но это были несерьёзные деньги: он же не складом заведовал, а разведкой, и не в ГСВГ[11], а чёрт-те где за океанищем, под боком у агрессора, можно сказать. Хотя оно, конечно, настали времена, когда уже и агрессор – не агрессор. Но всё же должность шпионского командира, когда вся структура насквозь простукивается, да ещё заместитель – последняя сука, к масштабному воровству не располагает.
И ещё вот что: Бурлак всё-таки был из старой когорты ГРУшников, которым откровенная распродажа ихней родины-уродины всё же до определённой степени претила. До определённой степени. А что касается сверх определённой степени – так никто Бурлака в Большое Дело покамест не приглашал.
А ведь, похоже, пригласят, подумал Бурлак. Неспроста старый друг его прощупывал под видом вербовки, неспроста. Пригласят. Пускай не на главную должность, пускай стрелочником – всё при деле. И жить буду здесь. Куда мне в Москву после субтропиков – я там в три дни соплями изойду…
Нету для полковника Бурлака места в этом не в меру обновленном государстве. Нету. Конечно, я “задравши штаны” ринусь в ихнюю банду. Никакого нету в этом сомнения. Знал старый хэррр Михалываныч, заслуженный зубр разведки, чем взять за афедрон маньянского резидента. Знал, на чём его свербовать со стопроцентной вероятностью. Как говорилось в одной из немногих художественных книжек, прочитанных Бурлаком, “сделал ему предложение, от которого он не сможет отказаться”. Просто и изящно вербанул Бурлака под пузырь “Столичной” и розовые сопли. Профи.
Как в учебнике: моделирование тупиковой ситуации плюс отождествление личности вербовщика с её разрешением способствуют формированию у вербуемого подсознательного стремления быть завербованным, что обеспечивает стопроцентный успех мероприятия. В переводе на язык гражданских это означает следующее: сунь человека мордой в говно, потом скажи ему, что ты его друг, и он твой.
В дверь постучали. Вошёл капитан Машков, закрыл за собой дверь.
– Ну, чего там? – проворчал Бурлак, не поднимая головы и не зажигая верхний свет.
– У дядьков переполох, – сказал Машков и замолчал, вытянувшись по стойке смирно.
Молодец парень, подумал Бурлак. Тоже классный профи. Доложил и ждёт следующего вопроса. Сучонок бы на его месте как раскрыл вонючую пасть, так бы и болтал, пока всё не выложил бы. А этот – вышколен и сообразителен. Понимает, что начальству нужно докладывать по частям, постепенно, чтобы оно, начальство, могло не спеша всё как следоват переварить. Сучонку до него как до Солнца. Но мир несправедлив, и не Машков назначен приказом сверху заместителем командира резидентуры ГРУ в стране Маньяне, а сучонок. И – не успеет никто глазом моргнуть – дослужится, падла, до генерала, в отличие от Бурлака, которому широкий лампас ни на какой дембель не светит, что бы там старый друг Телешов ему не сулил.
Стало быть, у дядьков переполох. У дядьков – это у “ближних соседей”, у Конторы, то есть у гэбэшников, или, как они теперь называются, у СВР. Для Бурлака, впрочем, они как были гэбэшниками, так таковыми и остались.
Переполох, стало быть. То ли шпионскую сеть накрыли, то ли в Москве очередной гэбэшный путч провалился… Хотя какой там путч – если президент из ихних. Но что-то стряслось. И как знать теперь, не появится ли во главе соседей с завтрашнего дня новый Дядька Черномор – не Петров, а, скажем, Иванов. Или Сидоров. А Петров будет на Байконуре в братской республике Казахстан с револьвером в руке волков отгонять от главного инженера, который присел по большой нужде на просторах СНГ…
– Ну, и что там у них за шум, а драки нет? – скучным голосом спросил Бурлак.
– Как раз драка есть, Владимир Николаевич! – сказал Машков с некоторым всё же возбуждением. – Подстрелили одного у них!
– Да? – саркастически хмыкнул Бурлак. – Из чего? из ба'абана?.
– Насмерть! – капитану Машкову на начальственный юмор реагировать было покамест не по чину. – В городе!
– Кроме шуток? – Бурлак привстал из-за стола.
– Так точно!
– Что же ты молчишь, бляха муха?!. Каждое слово из тебя щипцами приходится вытаскивать!.
– Виноват, Владимир Николаевич!
– Кого подстрелили?
– Сергомасова!
Бурлак посмотрел на Машкова с одобрением, благо его-то физиономии Машкову видно не было. Если бы из его ребят кого-нибудь, не дай Бог, подстрелили – хер бы соседи вообще чего узнали. А этот – даже фамилию выяснил. Профи!
– Ещё что узнал?
– Консул с Петровым туда поехали, – сказал Машков. – Это пока всё.
– Ладно, свободен.
Машков испарился.
Бурлак, постояв секунду в нерешительности, вышел вслед за ним и поднялся в рубку радиоконтроля.
Лейтенант Финогентов, сидевший в этот день на радиоконтроле, нисколько не удивился, когда грузная фигура Бурлака ввалилась в его каморку. Похоже, он Батю ждал. Не говоря ни слова, он протянул ему наушник.
– Где? – спросил Бурлак.
Финогентов шлёпнул ладонью по распластанной на стене карте маньянской столицы в районе Панчо Вилья.
Бурлак прижал наушник к уху и стал слушать полицейские переговоры. На его квадратной физиономии отобразился интерес. Пальцем он показал лейтенанту на блокнот с карандашом. Взяв блокнот в руку, он вдруг услышал нечто такое, отчего карандаш в пальцах его сломался, а блокнот в каком-то перекошенном виде упал на бетонный пол, и листы из него разлетелись в стороны.
– И я, как всегда, последним об этом узнаю!.. – пробормотал он и нахмурился.
Перепугавшийся лейтенант Финогентов поспешил протянуть ему новый блокнот. Бурлак, не глядя, нацарапал в нём загадочные слова: “АГАТА СЪЕЛО НЕГРО ОКТЯБРЬ”. Финогентов как бы ненароком заглянул в блокнот, прочитал написанное и вздрогнул. Он парился в трюме, не видя света белого, почти год, и не всегда адекватно воспринимал то, что вокруг него происходило. Имя Агата ничего не говорило лейтенанту, но что-то было пугающее в том, что она, вернее, оно съело какого-то негра. А главное – Батя реагировал на это так, будто съеденный негр приходился ему, по меньшей мере, племянником.
Наконец, Бурлак швырнул наушник бледному лейтенанту и сказал:
– Сиди и слушай. Если они бабу споймают, быстро ко мне с докладом. Если меня на месте нет – Гришке скажи, пускай он Машкова отрядит, чтобы меня нашёл. Понял?
Лейтенант кивнул. Когда за Батей закрылась стальная дверь, он сообразил, что никакая Агата никаких негров не ела, а слова эти означают на местном наречии “Чёрное небо”[12], и это есть название маньянской террористической организации, хорошо наследившей к югу и юго-западу от Маньяна-сити, а также в соседних державах. Он неоднократно слышал это название по радио в местных новостях, потому что вот уже лет пять, как вся Южная Америка под мудрым руководством своего северного соседа с ног сбилась в поисках этой “Съелы Негры”, будь она неладна. Лейтенант четыре раза дёрнул щекой, достал языком до переносицы и стал слушать радиопереговоры, меланхолично перебирая шустрыми пальцами свои невостребуемые гениталии, время от времени поднося то один, то другой палец к носу и с наслаждением втягивая в ноздри тяжёлый запах.
Бурлак быстрым шагом вошёл в приёмную. На кожаном диванчике его дожидался сучонок. Как истинный сучонок, сучонок не помчался за ним в радиоконтроль, а развалился тут. Бурлак махнул в его сторону рукой:
– Посиди здесь, пока я не освобожусь.
Входя в свой кабинет, он с чувством глубокого удовлетворения заметил, как морда у сучонка обиженно вытянулась и змеиная улыбка на ней сменилась скорпионьей. Побесись, падла, подумал Бурлак и закрыл за собой дубовую дверь.
Как всякий, кто всю жизнь пляшет на лезвии бритвы, Бурлак очень с большим уважением относился к своим предчувствиям, числя их не по мистическому ведомству, а вовсе даже в ряду рациональных, хоть и труднообъяснимых вещей. Теперь его шестое, седьмое и восьмое чувства, объединившись, хором кричали ему, что есть во всём этом загадочном деле нечто весьма для него полезное, есть. Что неспроста гэбэшники взялись следить за латиноамериканскими террористами, известными всему цивилизованному миру Агатой и Октябрем. Какое-то зерно во всём этом, кое-что небезынтересное для военной разведки и лично для полковника Бурлака притаилось, притаилось в глубине, на самом дне, ядрёна мать, колодца. И зерно это нужно было разгрызть во что бы то ни стало.
