Михаил Бойков - Рука майора Громова
— И сама точно не знаю. Может, восемнадцать, а то и все двадцать.
— Как же это случилось, что вы свой возраст не знаете?
— Очень просто. После войны, во время разрухи, мои родители померли с голоду. Я была совсем маленькой и воспитывалась у чужих людей. Они были злые, я сбежала от них и беспризорничала. Вот и не помню свои годы.
На глазах девушки, при воспоминании о пережитом, показались слезы и Холмин поторопился переменить тему разговора:
— Вы, Дуся, начали мне что-то рассказывать о капитане Шелудяке.
Она махнула рукой.
— Что про него рассказывать? Хитрый он очень. И страшный.
— Вот как? В чем же заключается его хитрость и чем он страшный?
— Он под начальника отдела подкапывается так хитро, что сразу и не заметишь. Тихой сапой. Делает вид, что он друг-приятель Бадмаева, а сам на его место мостится. А страшный потому, что в отделе, как бы, главный палач. Скольких он людей замучил — и не перечтешь.
— Вам, Дуся, не страшно разве и не противно с ними работать?
В глазах девушки появилось тоскливое выражение и она сказала со вздохом:
— Что делать, Шура? Это все-таки лучше, чем беспризорничать или в тюрьме сидеть. На воле мне ходу нет. Попробовала было там в столовке работать, так сразу в тюрьму посадили. Кто-то украл на кухне три кило картошки, а на меня, как на бывшую уголовницу, свалили. Эх, да что говорить? Давайте лучше выпьем за ваше здоровье.
— И за ваше, Дуся.
Они чокнулись и выпили. Подперев голову рукой, девушка окинула его внимательно — продолжительным взглядом. Он невольно смутился, провел ладонью по своей коротко стриженой по-тюремному голове, потрогал себя за картофелеобразный нос и подумал:
«Чего это она мною залюбовалась? Нашла чем. Вид у меня, наверно, ниже всякой критики. На закоренелого бандита смахиваю после тюрьмы».
Дуся продолжала его рассматривать. Смутившись еще больше, он спросил:
— Что вы на меня так смотрите?
— Хочу вас спросить, — нерешительно ответила она.
— О чем?
— Да мне Дондеже про вас рассказывал, что будто вы знаменитейший сыщик и крупный спец по уголовщине. И будете искать руку майора Громова. Правда это?
«Вот почему она мною заинтересовалась. Любопытная девица», — подумал Холмин и сказал:
— Никакой я не знаменитый. Это выдумка. А руку майора Громова действительно ищу. Вы о ней ничего не знаете?
Дуся всплеснула, руками.
— Да как же можно про нее знать? Она же совсем тайная. Про нее никому в отделе неизвестно ничегошеньки.
— А если вы узнаете, то скажете мне?
— Конечно, скажу. Только через кого же я узнаю?
— Ну, за вами здесь, наверное, многие ухаживают?
Девушка покраснела.
— Не многие, но…
— Но кое-кто. Их и порасспросите.
— Хорошо. Договорились.
«Вот и есть у меня помощница. И, как будто, неплохая. Девушка бойкая и в делах отдела НКВД, кажется, хорошо осведомлена», — подумал Холмин.
— А что вы знаете о Громове? — спросил он, решив выпытать у девушки хоть какие-нибудь сведения.
— Мало знаю, — ответила она, — хотя и живу недалеко от его квартиры; на одной улице, через два дома. Понапрасну расстреляли Громова, Никакой он не враг народа: наоборот, очень хороший и приветливый человек был. А дочка его хуже.
— Чем? — вырвалось у Холмина, удивленного таким заключением Дуси.
— Гордая она очень. Нос высоко задирает. Ни с кем не знакома и ни на кого не смотрит, — объяснила девушка.
— Может быть, гордая потому, что красивая? — предположил Холмин.
Дуся презрительно фыркнула.
— Тоже нашли красавицу. Бледное худосочие. Вот у нас в отделе некоторые в нее повлюблялись. — «Ах, какая красавица громовская дочка». — говорят. А что в ней такого особенного? Да я красивее ее.
Холмин взглянул на возбужденную и раскрасневшуюся девушку внимательнее, чем за все время разговора до этого и должен был признаться, что она, хотя и уступала в красоте Ольге Громовой, но все же была очень хорошенькой. Кокетливая, пухленькая брюнетка небольшого роста, но стройная и девически свежая, с румяным личиком, лукавыми черными глазами и задорно вздернутым носиком, могла увлечь многих. В другое время и Холмин не преминул бы поухаживать за нею, а, может быть, и влюбился бы в нее, но теперь все мысли и сердце его были полны Ольгой Громовой.
— Так что никакая она не красивая, — продолжала Дуся, видимо считавшая дочь майора своей соперницей. — а просто гордячка, Фря и больше ничего. Не люблю я ее.
— Как можно ее не любить?! — с жаром начал Холмин и осекся.
В глазах девушки промелькнуло что-то похожее на ревнивый огонек.
— Шура! — воскликнула она. — И вы туда же?
— Да я о ней и не думаю, — не особенно убедительно возразил он.
— Ох, Шура, думаете. Я уж вижу, — сказала Дуся. — Только ничего у вас не получится. Со своей гордостью отошьет она вас. Да и возрастом вы ей не подходите. Вам сколько лет?
— А сколько дадите?
— Дам под тридцать.
— Меньше, Дуся, меньше. Только двадцать четыре. Это меня тюрьма немного состарила…
Разговор об Ольге Громовой он постарался замять. Они выпили еще по стакану вина и расстались друзьями. Дуся сказала ему на прощанье:
— Вы приходите в буфет почаще. Как есть захочется, так и ко мне. Вам подкормиться надо после тюрьмы. Я вам всегда что-нибудь вкусное приготовлю. Вы про это не забывайте.
— Спасибо, Дуся. Не забуду, — пообещал Холмин.
Он пошел к двери, но, вспомнив о данном ему в камере поручении, остановился на полдороге.
— Кстати, Дуся… В тюрьме я встретил одного заключенного. Он, кажется, ваш знакомый. Митька Свистун. Вы его знаете?
Брови девушки нахмурились.
— Знаю. А что?
— Он просил вам передать…
Холмин остановился, подыскивая выражения помягче, в которых он мог бы изложить слишком категорическое требование урки. Найти такие выражения, он, однако, не успел, так как Дуся опередила его.
— Знаю, что Митька передал. Чтоб я с энкаведистами не путалась. Он это уже в четвертый раз передает. Так я ни с кем и не путаюсь. И со Свистуном не буду. Пускай не надеется. Рвань такая.
Глаза девушки гневно сверкали.
— Ну-ну, Дуся, не надо сердиться, — успокоительно заговорил Холмин. — Быть сердитой вам не идет.
— Понятно, не идет. Это я тоже знаю, — кокетливо улыбнулась она.
Глава 10
«С комприветом от Ежова!»
Поговорить наедине, с Бадмаевым, как того хотел Холмин, ему не удалось. Когда он из буфета пришел в кабинет начальника отдела, то застал там и капитана Шелудяка. Пришлось разговаривать при нем.
«Вот спутники неразлучные. Друг друга сожрать готовы, а не расстаются; всегда вместе»— с досадой подумал Холмин и обратился к Бадмаеву:
— Гражданин начальник! Мне удалось установить кое-что относящееся к «делу о руке майора Громова».
Тяжелым рывком начальник отдела поднялся с кресла, и бас его радостно дрогнул:
— Правда? И есть надежда разоблачить эту растреклятую руку?
— Пока ещё нет, — ответил Холмин.
— Тогда, что же вы установили?
— Что арестованные вами Селезнев, Ищенко и Захарчук невиновны и ничего о «руке» не знают.
— Не много же вам удалось установить, — разочарованно прогудел Бадмаев, опускаясь в кресло.
— Не все сразу, гражданин начальник. — сказал Холмин.
— Товарищ начальник, — поправил его Бадмаев. — Ведь вы теперь наш внештатный агент.
— Пусть будет по-вашему, — согласился Холмин. — Так вот, товарищ начальник, арестованных нужно освободить.
По плоской физиономии Бадмаева прошла тень удивления.
— Как освободить? Зачем? — спросил он.
— Сие невозможное дело, — тонкоголосно вступил в разговор капитан Шелудяк.
Заранее обдумавший этот разговор Холмин, без труда нашёл приемлемое для энкаведистов объяснение:
— Освободить для того, чтобы они не путались в следственном деле о «руке».
Начальник отдела мотнул вдавленным подбородком на своего заместителя:
— Ты эту тройку арестованных сильно разрисовал?
Шелудяк вытянув вперед физиономию, откликнулся фальцетом:
— Директора гостиницы не особо чтоб, поелику он старый коммунист, а сапожника и коридорного, как положено.
— Вот видите, — повернул Бадмаев подбородок к Холмину, — какое дело получается. Директора еще, пожалуй, можно выпустить, а остальных никак. Ведь они теперь, для антисоветской пропаганды могут служить образцами.
— Наипаче показательными, — вставил Шелудяк.
Холмину усилием воли удалось, хотя и с трудом, выдержать взгляд энкаведиста и спокойно ответить на его вопрос.
— Я прежде всего, беспокоюсь о пользе для дела, товарищ начальник.
— Это, конечно, хорошо. — сказал Бадмаев. — но я против освобождения Громовой.
