Треваньян - Санкция Айгер
На спине выступила легкая испарина. Он начал задремывать. Его как волной накрыло умиротворение, испускаемое его жилищем.
И вдруг он выпрямился, подобно пружине – сна как не бывало, сон был изгнан образом удивленных глаз с белыми комками слизи в уголках. Подступила тошнота.
“Стар я стал для этих дел, – мрачно подумал он. – И как меня угораздило в них вляпаться?”
Через три недели после того, как Джонатан обнаружил заброшенную церковь и тем самым многократно увеличил собственные финансовые потребности, он оказался в Брюсселе, на какой-то конференции, где пускали на ветер деньги Фордовского фонда. Как-то ночью, в дождь и бурю, к нему в номер заглянул агент ЦИРа и после всяких околичностей попросил его оказать родине некую услугу. От души посмеявшись, Джонатан потребовал более конкретных объяснений. Для человека, прошедшего подготовку в “Сфинксе”, задача была довольно проста: от него требовалось, чтобы он незаметно подложил некий конверт в портфель итальянского делегата на конференции. Трудно сказать, почему он на это согласился. Разумеется, он изнывал от скуки, да и намек на денежное вознаграждение пришелся очень кстати – он как раз присмотрел для себя своего первого Моне. К тому же имел место следующий факт: намедни у итальянского делегата хватило наглости высказаться в том смысле, что он знает об импрессионистах почти столько же, сколько и Джонатан.
Как бы то ни было, он это дело сделал. Он так и не узнал, что было в конверте, но впоследствии слышал, что итальянца задержали агенты итальянского же правительства и посадили в тюрьму как политического заговорщика.
По возвращении в Нью-Йорк его ждал конверт с двумя тысячами долларов. “На расходы” – говорилось в приложенной записке.
В последующие месяцы он проделал для ЦИРа три аналогичные операции, оплаченные с той же щедростью. Он смог купить одну картину и несколько этюдов, но церковь так и оставалась ему не по карману. Он боялся, что кто-то другой купит его дом – он уже привык считать его своим. На самом деле такая опасность была довольно отдаленной. Большинство религиозных общин Лонг-Айленда оставляли церкви, построенные в традиционном стиле, предпочитая им современные коробки из секвойи в виде буквы “А”. Почему-то считалось, что они более подходят для плодотворного общения с Господом.
Кульминационный момент этих занятий – как Джонатан потом узнал, они считались “подготовительным периодом” – наступил в Париже. Джонатан поехал туда на рождественские каникулы в качестве консультанта по закупкам для одного техасского музея – главным образом, он пытался убедить техасцев, что маленькие картины могут быть не менее ценными, чем огромные. ЦИР дал ему задание, довольно несложное: вписать “компромат” в записные книжки одного французского правительственного чиновника. К несчастью, “объект” застал Джонатана за этим занятием. Последовала рукопашная схватка, которая поначалу складывалась неудачно. Пока соперники, схватив друг друга за грудки, кружили по всей комнате, Джонатану приходилось все время отвлекаться – на хрупком столике стояла редкой красоты пастушка из лиможского фарфора, которая постоянно раскачивалась, рискуя свалиться. Джонатан дважды ослаблял захват и успевал на лету подхватить падающую статуэтку, и дважды француз этим пользовался и охаживал Джонатана по плечам и спине тростью. Борьба длилась долго. Затем француз внезапно схватил пастушку и швырнул ею в Джонатана. Остолбенев от гнева за столь бессмысленное уничтожение прекрасного творения, Джонатан смотрел, как статуэтка ударилась о каминную полку и разлетелась вдребезги. С яростным ревом он изо всех сил ударил француза низом ладони в грудь, прямо под сердце. Смерть наступила мгновенно.
В ту же ночь Джонатан сидел у окна в кафе на Пляс Сен-Жорж и глядел, как снежные вихри мчатся вслед удирающим прохожим. К своему удивлению он понял, что по поводу всего происшедшего испытывает, не считая боли от синяков, только одно – беспредельную скорбь по погибшей лиможской пастушке. Но он решил окончательно, что на ЦИР никогда больше работать не станет.
Как-то ранним вечером в самом начале второго семестра работу Джонатана в своем кабинете прервало появление Клемента Поупа. Этого назойливого и наглого лизоблюда Джонатан невзлюбил с первого взгляда и навсегда.
Осторожно прикрыв дверь кабинета, заглянув в ассистентскую и поглядев из окна на укутанный снегом университетский городок, Поуп многозначительно произнес:
– Я из ЦИР. Отделение СС.
Джонатан лишь самую малость оторвал взгляд от бумаг.
– Извините, мистер Поуп. Работа на вас меня больше не интересует.
– СС означает “Спецрозыск и Санкции”. Слыхали о нас?
– Нет.
Поупа это порадовало.
– У нас строжайшая секретность. Поэтому о нас не слыхал никто.
– Не сомневаюсь, что ваша репутация вполне заслуженна. Но сейчас я занят.
– Да ладно, дружище, если ты из-за этого лягушатника, то можешь не беспокоиться. Наши люди в Париже это дельце замяли. – Он уселся на край стола и начал листать первые попавшиеся под руку бумаги.
У Джонатана засосало под ложечкой.
– Убирайтесь вон.
Поуп рассмеялся.
– Ты что, приятель, и вправду решил, что я сейчас выйду в эту дверь?
Джонатан прикинул расстояние, разделяющее их.
– Либо в дверь, либо в окно. А мы на четвертом этаже. – На его лицо автоматически набежала мягкая, неотразимая улыбка.
– Послушай, приятель...
– И будьте любезны убрать жопу с моего стола.
– Эй, парень...
– Я вам не “парень” и не “приятель”.
– Эх, если б не приказ... – Поуп распрямил плечи, обдумал создавшееся положение и все же слез со стола.
– С вами хочет поговорить мистер Дракон, – сказал он, а затем, чтобы окончательно не уронить своего достоинства, добавил: – И немедленно.
Джонатан подошел к углу кабинета и налил себе чашку кофе из электрического кофейника.
– Кто такой этот мистер Дракон?
– О, это такой человек! Я по сравнению с ним – мелкая сошка.
– Ну, это не слишком сужает круг, согласитесь.
– Он хочет поговорить с вами.
– Так-так. – Джонатан отставил чашку. – Ладно. Я назначу время и приму его.
– Здесь? Это просто смешно!
– Неужели?
– Да. – Поуп нахмурился и наконец решился. – Вот, приятель, прочти-ка это.
Он вынул из кармана пальто конверт и передал Джонатану.
“Дорогой доктор Хэмлок!
Если Вы читаете это письмо, значит, мой человек не сумел убедить Вас силой личного обаяния. Это меня не удивляет. Естественно, мне следовало бы лично посетить Вас, но я не очень транспортабелен и почти не располагаю временем.
У меня есть для Вас предложение, которое не займет у Вас много времени, но может увеличить Ваш годовой доход на тридцать тысяч долларов без всякой уплаты налогов. Я полагаю, что вспомоществование такого размера позволит Вам приобрести ту церковь на Лонг-Айленде, которая Вам так приглянулась, и, может быть, даже пополнить вашу коллекцию живописи, собранную незаконным путем.
Как Вы поняли, я стараюсь произвести на Вас впечатление своей осведомленностью о Вашей жизни и Ваших тайнах, и искренне надеюсь, что это мне удалось.
Если Вы заинтересованы, будьте любезны проследовать за мистером Поупом в мой офис, где Вас ожидает встреча с
Вашим покорным слугой, Юрасиусом Драконом”
Джонатан прочитал письмо и задумчиво вложил его в конверт.
– Ну? – спросил Поуп. – Что скажешь, приятель?
Джонатан улыбнулся, встал и подошел к нему, Поуп улыбнулся в ответ и тут же пошатнулся от резкой пощечины.
– Я же просил вас не называть меня “приятель”. “Доктор Хэмлок” – этого вполне достаточно.
Слезы злости и боли стояли в глазах Поупа, но он сдержал себя.
– Вы идете со мной?
Джонатан швырнул письмо на стол.
– Да, пожалуй.
Перед уходом Поуп взял письмо и положил в карман.
– Нигде в Соединенных Штатах имя мистера Дракона не упоминается на бумаге, – пояснил он. – Кстати, я не припомню, чтобы он раньше кому-нибудь писал письма.
– И что?
– Это должно бы произвести на вас сильное впечатление.
– Скорее, это я произвожу сильное впечатление на мистера Дракона.
* * *
Джонатан со стоном проснулся. Солнце скрылось, оранжерею заливал серый, враждебный свет. Он поднялся и потянулся, разминая онемевшую спину. К вечеру с океана наплыли свинцовые тучи. За стеклом, в недвижном воздухе, показывая изнанку цвета ликера “Шартрез”, тускло отливала листва. Первое урчание грома предвещало дождь.
Джонатан прошлепал на кухню. Он всегда бывал рад дождю и всегда ждал его с нетерпением. И когда спустя несколько минут над церковью разразилась гроза, он царственно восседал в мягком кресле, с тяжелой книгой на коленях и котелком горячего шоколада на столике рядом. За пределами того конуса света, внутри которого он предавался чтению, на стенах переливались узоры из желтых, красных и зеленых тонов – это дождь колотил по витражам. Иногда вспышка молнии освещала комнату, и тогда казалось, что вся обстановка в ней исполняет непонятный танец. Ливень барабанил по свинцовой крыше, ветер завывал, огибая углы старой Церкви.
