Мастер Чэнь - Амалия и Белое видение
И капитаны многих судов хорошо знали, что в нашем кабаре по предъявлении телеграммы на капитанском бланке их ждет бесплатный билет на вход и «капитанский столик». А также еще кое-что, пустяк, но пустяк очень дорогой их соленым душам.
И они своего дождались. Вот после перерыва начали — уже без прежней упругости походки — собираться к стульям музыканты. И Лим с его бесстрастным патрицианским лицом вытянулся по стойке «смирно» у края эстрады, почти падая в зал — лакированные носки его штиблетов нависали над краем ее на целых два дюйма.
— По доброй традиции «Элизе», — зазвучал его баритон на отличном английском, — мы приветствуем сегодня капитанов зашедших в наш порт судов. Добро пожаловать тем, кому доверяют свои жизни пассажиры, кто через волны океанов приводит корабли в этот порт!
Люди за капитанским столиком — пусть там сидели необязательно сами капитаны, а другие уважаемые члены команд — вытянулись и заулыбались. А Лим, так и стоя спиной к оркестру, несколько раз поднял и опустил кулак в четком ритме.
И мелкой дробью загремел барабан, и взревела медь: маршем, быстрым маршем под звон колокольчиков и басовитые хрипы тубы.
— Если они не американцы, то вряд ли знают, какие тут положено петь слова, — сказала мне накануне Магда. — Ах, какие слова: за деревья! За богов! За повелителей людей и судеб! Это должен был написать исключительно англичанин — хозяин и победитель половины мира. А на самом деле — всего-навсего студенческая песня, написал рыжий американский нахал из Йейла. Тот, что сообщил нам в прошлом году, что жизнь — это всего лишь миска черешни. Ну, который еще придумал новшество — петь в мегафон, чтобы его не заглушал оркестр. Руди Вэлли, если это его настоящее имя.
Целая толпа образовалась у столиков счастливых капитанов — те стоя принимали комплименты и чокались, а наши ребята в лазоревых мундирчиках потащили по залу целые подносы свежих напитков, к вящей выгоде кабаре. Тут оркестр Лима, чтобы дать официантам время сделать свое дело, грянул новый, уже совсем воинственный марш того же рыжего нахала из Йейла, посвященный на самом-то деле вовсе не морякам, капитанам, победителям и героям, а — если я расслышала правильно — некоей голубоглазой Бетти Коэн из Корнеллского университета…
И снова начались танцы.
А я была безутешна.
Потому что Элистер, как и его друг Корки, не появлялись. Более того, в разгар вечера, смущенно выставив перед собой ладошку, в зал пробрался скромный малайский констебль, дошел до столика Лайонелла и Тамби, пробормотал им что-то на ухо. Когда я взглянула туда в следующий раз, я увидела, что столик их пуст. Да и редактор Биланкин куда-то девался.
Ну и черт с ней, со всей вашей полицией и прессой, сказала я себе.
И с мрачностью маньяка, под элегантные аккорды меди, я одиноко сидела за своим столиком и перебирала в памяти разговор, который состоялся всего лишь сегодня днем и вроде бы шел так хорошо.
— Амалия, но вы же не думаете, что я восприму всерьез весь этот бред насчет португальцев как евразийцев. Посмотрите на себя — в любой стране Европы вы были бы экзотическим созданием со средиземноморским оттенком кожи, и только. Вы похожи…
— Да, да, скажите, Элистер, на кого же я похожа?
— Ну, вообще-то вы похожи на птицу, Амалия, небольшую райскую птицу, хотя я не видел птиц с маленькой упрямой нижней губой. А ваш акцент английского — я, к сожалению, сам не могу похвастаться подобным. У меня он, видимо, тамильский… У вас — хотя и не акцент высшего класса общества, но что-то вроде кембриджского.
— Еще бы ему таким не быть, если он как раз из Кембриджа!
И тут я взглянула на лицо Элистера и увидела на нем то самое выражение, с которым он попытался накануне взять в руку палочки для еды.
— Дорогой Элистер, вы, значит, не закончили Кембридж? Вы — незамысловатый и неграмотный служащий полиции с тамильским акцентом и дипломом… каким?
— Калькуттский университет, — сказал он, в очередной раз становясь очень скромным. — Я не только закончил его — я преподаю там… преподавал. И когда это делал, то видел каждую неделю Рабиндраната Тагора. Кто-то говорит, что величайший из индийцев — это Ганди, но мне кажется, что все же Тагор. Не говоря о том, что не так плохо работать рядом с нобелевским лауреатом.
— Стоп, не уводите разговор в сторону, — не ослабляла напора я, потому что в голову мне закралась ужасная мысль. — Элистер, скажите мне, а сколько раз вы вообще были в Англии?
— Четыре раза, — меланхолично отозвался он, потом вскинул голову и устремил на меня взгляд смеющихся глаз. И я поняла, что стесняться меня — или кого-то еще — он не будет никогда.
— Из них, видимо, три раза с родителями в детстве… То есть я провела в вашей стране больше времени, чем вы… Ой-ой, что мне делать — я, оказывается, слишком образованная девушка для того, чтобы вы пригласили меня вечером хотя бы на один танец. Или для того, чтобы я могла принять сейчас ваше приглашение на тиффин, он же ланч.
— Только не о еде, дорогая Амалия! — вскинул он руку. — Вы о ней говорите так, что две фразы — и я чувствую, что сейчас кого-то загрызу. Неужели нельзя молча принять это самое мое приглашение, которое я еще не делал, и молча показать мне, куда именно я вас приглашаю? Пусть это будут ваши несравненные китайцы, я согласен, только не надо этих разговоров — давайте просто выйдем на улицу, и…
— Да я и не планировала никакого обжорства, мы ведь с вами сидим в моем кабаре, и когда я здесь, то мне иногда приносят скромную, но очень неплохую еду из одного ресторанчика напротив. И поскольку вы хотя и неправильный англичанин, но все же англичанин, мы можем съесть что-то английское или в этом роде. Например, оу шьен.
— Подождите, Амалия, мне кажется, что это какое-то животное, причем я не уверен, что его вообще едят. Это… коза? Или как там она называется по-французски?
— Элистер, — в ужасе приложила я пальцы к вискам, — вы совсем неправильный англичанин. Правильный немедленно сделал бы презрительное выражение лица и сказал бы что-то вроде «ком си ком са», «эт ву сюр» или «ком ву вуле», с непередаваемым акцентом. Только так можно показать, что вы одновременно и знаете низкое лягушачье наречие, и не испытываете к нему никакого почтения. А вы считаете, что с вашими индийскими языками вы можете ничего подобного из себя не строить!
— Только не говорите, что ваш французский акцент — из Сорбонны, — заметил он, с интересом рассматривая мой птичий профиль.
— Э, — сказала я голосом Элистера, признающегося, что он как раз в полиции и работает. И убито уставилась в свой рабочий стол, заваленный счетами.
— Что-о? Так все-таки Кембридж или Сорбонна? — полицейским голосом осведомился он после паузы.
— Э, — повторила я. — И то, и другое.
— Оу, шьен!
— Ах, вы таки знаете, что это слово означает на французском… И даже умеете на этом языке ругаться…
— Знаю достаточно, чтобы постепенно вспомнить, что это слово означает скорее собаку, чем козу или чем кошку. Хорошо, как ругательство оно годится, но надо ли это есть, что бы оно ни было?
Тут мы сделали небольшую паузу на хихиканье.
— Оу шьен — это на кантонском, а может, на хоккьенском, — призналась, наконец, я. — Это омлет с устрицами. Сначала на донышке вока быстро поджаривается… оу, шьен, нет, вы же сейчас начнете кого-нибудь грызть, а так как здесь, кроме меня, никого нет… В общем, мы это съедим, с парой дополнительных пустяков, буквально через пять минут.
Я нажала на кнопку электрического звонка, главный бой кабаре мгновенно появился, принял заказ и побежал через улицу, в пятифутовую тень сзади белой колоннады. Пять футов — таково обязательное расстояние между стеной и колоннами, держащими на себе второй этаж домов, и эта указанная чуть не самим Фрэнсисом Лайтом, создателем города, дистанция свято соблюдается уже более столетия. В пятифутовой тени скрывается все живое после полудня, и вдобавок от солнца этот проход защищают бамбуковые жалюзи от тротуара до верха, в которых прорезаны вертикальные фигуры в виде человека — только через эти прорези удается шагнуть в прохладную тьму от беспощадных лучей.
— Кембридж и Сорбонна… Вы богатая девушка, Амалия?
— Далеко не так богата, как некто Чеонг, который приехал к нам в Кембридж вместе с личным репетитором и мебелью розового дерева. Мебель и репетитор еще были только у одного студента — но тот хотя бы настоящий принц, имя что-то вроде Хирохито. Нет, серьезно, Элистер, — куда же бедной трудолюбивой евразийской девушке без хорошего образования? Как бы я иначе делала самое важное дело в этом кабаре — считала бы его деньги? И поскольку я занимаю тут столь важную должность, то могу себе позволить выкроить для вас с Корки два приглашения. Сюда, конечно, не входят напитки, но согласитесь, что это уже кое-что… Учтите: здесь нет даже такси-девушек, с которыми танцуют за деньги. Респектабельное место для истинного британца. Здесь вы бестрепетно можете пригласить скромную девушку на маленький фокстрот. Вы знаете, о какой девушке я говорю?
