Борис Акунин - Смерть на брудершафт (Фильма 1-2)
Четвертью часа ранее
Номер пять по Предтеченской улице был дом как дом, ничего приметного. Четырехэтажный, облупленный, серо-желтого цвета, внизу ломбардная контора.
Штабс-ротмистр устроился в темной подворотне напротив. Из людей с ним был один Лучников — в очках, в надвинутой на лоб фуражке, чтоб резидент раньше времени не опознал. Пантелею Ивановичу предстояло лично руководить захватом. Прочие агенты пока были рассредоточены по окрестным дворам и улицам.
— Вон энти ихние, с клетками, — показал на окна дворник. — Очень пташек обожают.
— Значит, Шмидт живет на третьем? — уточнил штабс-ротмистр, наводя бинокль.
Занавески в цветочек. В одной клетке попугай. В другой ворона. Эксцентрично. Вообще-то разведчику не рекомендуется оригинальничать.
Картинка 09
Дворник на все вопросы отвечал не сразу, а после вдумчивой паузы — показывал, что сознает ответственность.
— …И Шмидт там проживают, и хозяин ихний.
— Какой еще хозяин?
— Ну как же, Фердыщенко Иван Иваныч, очень приличный господин, по торговой части. А немец этот, Шмидт, у него в прислугах. Они сейчас обои дома, давеча птичек кормили.
Князь и его помощник переглянулись. Отлично. Значит, обойдется без засады. Прямо сейчас и возьмем.
— Черный ход? — спросил Лучников.
— Нету. Опять удача.
— Никуда не денется, — уверенно сказал Лучников. — На чердак с третьего этажу не вылезти. Из окошка не сиганешь. Только если в небо улететь, на крыльях. Дозвольте, ваше благородие?
Спрошено было с особой почтительностью. Дело в том, что по дороге меж ними состоялся довольно обидный для князя разговор.
Покашляв и покряхтев, Лучников попросил соизволения узнать, как его благородие намерен действовать.
— Если он на месте, обложим со всех сторон и по команде «Вперед!» — как на штурм Измаила, — бодро ответил Козловский. — Высадим дверь и зацапаем. Чихнуть не успеет.
— Лавр Константинович, — задушевно попросил тогда фельдфебель. — Двадцать семь годков по этой части служу. Может, дозволите мне распорядиться? Не вышло б, как на станции. Сомневаюсь я насчет немца этого. Склизкий, как уклейка.
В первый миг Козловский, конечно, вспыхнул. Но потом вредный для дела гонор в себе пригасил. Операция по аресту опасного шпиона — это не кавалерийская атака. Пускай дело ведет Лучников.
Поэтому сейчас штабс-ротмистр, формально оставаясь начальником, находился в роли наблюдателя.
— Действуй, Пантелей Иваныч. Все помню. По сигналу бегу наверх с остальными ребятами.
— Как дуну в свисток, не раньше, — все-таки напомнил Лучников. — Очень уж вы, ваше благородие, горячий.
Но чего-то ему все-таки не хватало. Фельдфебель медлил, чесал затылок.
— На четвертом у тебя кто проживает? — спросил он дворника.
— Шандарович, учитель музыки. Голодранец, на чай не допросишься. Замучил роялью своею.
Глаза у Пантелея Ивановича блеснули.
— Голодранец? С роялью? Это хорошо.
Движения Лучникова вдруг стали быстрыми, он явно принял какое-то решение. Пошел во двор, подозвал самых опытных агентов:
— Михалыч, Степа, ко мне. Сашок, Кирюха, вы тоже.
Все четверо были одеты по-простому. В этой непрезентабельной части города картуз и сапоги встречались чаще, чем шляпа и штиблеты.
Козловскому очень хотелось послушать, о чем они там шепчутся, но это означало бы уронить авторитет. Пускай филеры думают, что Лучников выполняет распоряжение командира.
Четверка порысила куда-то вглубь двора. Пантелей Иванович, надвинув фуражку на лоб, вышел на тротуар, встал на виду и проторчал так минут, наверное, с десять.
Потом из-за угла с грохотом выехала ломовая телега, на которой сидели агенты. Остановились у подъезда.
Лучников подошел, еще издали крича:
— Вы где болтались, чертово семя? Время пол-одиннадцатого, а я во сколько велел?
И пошло препирательство, но до штабс-ротмистра долетали лишь отдельные фразы:
— Третий, что ль?
— Сам ты третий, дура! Четвертый!
— Куды четвертый! Сказано: третий!
— Да четвертый, четвертый! Пошли али как?
Занавеска на окне третьего этажа шевельнулась. Козловский быстро вскинул бинокль, но силуэт уже исчез.
Псевдогрузчики с топотом вошли в подъезд.
На верхнем этаже
У двери висело объявление: «А. В. Шандарович. Уроки музыки по умеренным ценам». Нашел где повесить, бестолковый, подумал Лучников. Кто ж полезет на четвертый этаж твою рекламу читать?
Позвонил. Растолковал, в чем дело.
Тупой все-таки народ образованные. Дураку ведь понятно: когда тебе за старый рояль предлагают двести целковых, не задавай лишних вопросов, а говори «премного благодарствую» и ставь свечку своему иудейскому Богу.
Так нет. Перепугался учитель Шандарович, битых двадцать минут уламывать пришлось, на сто вопросов отвечать. Почему так срочно? Почему так много денег? А как же быть с завтрашними уроками?
В конце концов терпение у Пантелея Ивановича лопнуло. Показал удостоверение. Велел сидеть тихо, на лестницу ни в коем случае не высовываться.
Но учитель все одно ни хрена не понял.
Ребята уж и рояль из квартиры вынесли, а он не отставал:
— Послушайте, я так не могу! Инструмент не стоит столько денег! Как порядочный человек я просто обязан…
Тьфу, интеллигенция. Зла на них не хватает. Пришлось захлопнуть дверь у музыканта перед носом. Парни, ругаясь и топоча, волокли рояль вниз.
— Ради Бога осторожней! — снова высунулся неугомонный Шандарович. — У инструмента капризный характер. Он не любит, когда…
— Да уйди ты! — шикнул Лучников.
На площадке третьего этажа рояль застрял. Уперся лакированным боком в дверь с табличкой «И. И. ФЕРДЫЩЕНКО» — и ни туда, ни сюда.
— Куда въехали, дубины! — заорал Лучников. — Разворачивай! Да не туда, туда!
Но угол инструмента лишь елозил по кожаной обшивке, издавая противный скрип.
Дверь приоткрылась. В щель поверх стальной цепочки выглянула костлявая лошадиная физиономия. Не резидент. Тот был на полголовы ниже.
— Извиняемся, хозяин, — сказал Лучников. — Застряли малость. Поширше бы открыл чуток.
Лязгнула снимаемая цепочка. Фельдфебель сунул в карман бутафорские очки. Они больше не нужны, только мешать будут.
— Dummkopf![8] Туда, потом туда, — показал верзила. Правая половина его туловища (и, что существенно, правая рука) оставались за створкой двери.
Слуга Шмидт, вот это кто. Понятно.
Лучников подал условный знак — шлепнул ладонью по крышке рояля.
Сашок и Кирюха сидели под инструментом. Схватили немца за щиколотки, дернули. Шмидт грохнулся об пол затылком, а филеры рывком втащили его под рояль, приставили к башке с двух сторон по стволу.
В правой руке у долговязого, точно, оказался длинноствольный «рейхсревольвер», но нажать на спуск оглушенный падением Шмидт не успел.
Первый этап прошел без сучка без задоринки.
Теперь главное — скорость.
Запрыгнуть на крышку рояля (тот загудел всей своей нервной утробой). Соскочить в коридор.
Кричать «За мной!» Михалычу и Степе не нужно. И так не отстанут. А вот дунуть в свисток было самое время.
Из подворотни, прихрамывая и крича «Рррребя-та, ура!», выбежал штабс-ротмистр. Его быстро обогнала целая свора филеров, с шумом ворвавшаяся в подъезд.
Начался второй этап операции.
У зеркала
Мурлыча, Зепп смотрел в зеркало на свою намыленную щеку. Ужасно приятно бриться золингеновской, до микрона отточенной бритвой. Если, конечно, имеешь хороший глазомер и твердую руку. Обжигающее, молниеносное прикосновение стали, потом холодок на освеженной, будто заново родившейся коже. Мудрый человек знает, что жизнь обильна самыми разнообразными наслаждениями, нужно лишь умение находить их в самых простых вещах. Это первый секрет экзистенции. А второй: никогда не переживать из-за того, что еще не случилось, а лишь может случиться.
В тот момент, когда Тимо бухнулся на пол, а рояль загудел под каблуками Пантелея Лучникова, капитан фон Теофельс как раз болтал кисточкой в стакане. Поэтому расслышал только какой-то невнятный шум, донесшийся со стороны коридора, а что к чему, не понял.
Буквально в следующую секунду в зеркале, куда все еще смотрел полунамыленный Зепп, появились трое мужчин с пистолетами. Мужчины были знакомые, не далее как прошлой ночью фон Теофельс уже имел удовольствие общаться с ними самым тесным образом, до сих пор синяки и ссадины ныли.
Первый из знакомцев, скуластый и немолодой, крикнул:
— Ни с места! Выстрелю в ногу!
Угроза была непустая. И весьма неглупая. Сердить скуластого ни в коем случае не следовало.
