Борис Акунин - Смерть на брудершафт (Фильма 1-2)
— Ни с места! Выстрелю в ногу!
Угроза была непустая. И весьма неглупая. Сердить скуластого ни в коем случае не следовало.
Второе правило мудрой экзистенции обладало еще вот каким преимуществом: пока беды не стряслось, не психуешь, потому что не из-за чего; а когда она нагрянула, психовать уже поздно. Двойная польза для нервной системы.
Вскинув руки (в правой ходуном ходила сверкающая бритва), Зепп тоже закричал:
— Все-все-все! Сдаюсь!
Скуластый осторожно приблизился.
— Бритовку.
Бритва легла на край тазика с водой.
— У-умничка, — пропел контрразведчик. — Теперь ме-едленно встал.
Остальные двое слегка расслабились. Пистолеты опустили. Главный и вовсе сунул свой в карман. Быстро прошелся пальцами по Зепповым рукавам и подмышкам.
— Обернулся.
Капитан послушно сделал поворот на сто восемьдесят градусов. Его глаза часто моргали, зубы беспокойно покусывали нижнюю губу.
Картинка 10
Имитировать страх и растерянность Зепп умел очень убедительно.
Стоило скуластому на миг опустить взгляд, и настало время действовать.
Без размаха (особой силы тут не требовалось, одна только скорость), фон Теофельс воткнул агенту палец и глаз, до упора.
Выдернул. Прямо над согнувшимся в три погибели контрразведчиком вцепился в запястье второго противника, вывернул. Пистолет упал на пол, ударился о ножку стола и выстрелил.
Левая рука Зеппа подхватила с тазика бритву.
Под роялем
Услышав выстрел, Сашок и Кирюха, все еще державшие немца пришпиленным к полу, разом вскинули головы.
Тогда Тимо рывком высвободил руки (силища у него была, как у орангутанга), снизу взял филеров за подбородки и несколько раз ударил головами о днище рояля — так, что дерево треснуло.
Каждый удар сопровождался величественным, прямо-таки бетховеновским рокотом струн.
Когда оба тела обмякли, Тимо оттолкнулся от рояля руками и на спине въехал в коридор. Поднялся. Без видимого усилия перевернул несчастный инструмент на попа, так что тот перегородил дверь.
Лестница наполнилась шумом и топотом, снизу поднималось много людей. Но Тимо не заинтересовался этим обстоятельством.
Он подобрал свой испытанный «рейхсревольвер» и побежал в комнату. Там тоже было шумно.
Один из агентов лежал на полу, булькая перерезанным горлом. Двое других крутили господину руки, причем у человека в фуражке половина лица была залита кровью, и он все повторял плачущим голосом: «Гнида, у, гнида!»
Тимо выстрелил два раза.
Неожиданная преграда
Доковыляв до третьего этажа, Козловский увидел странную картину. Поперек квартирной двери дыбом стоял черный рояль. Перед ним, толкаясь и мешая друг другу, толпились филеры. Одни двигали лакированную махину влево, другие вправо. Толку от этой суеты был ноль.
— Вправо! Навались! Раз-два! — скомандовал штабс-ротмистр.
Рояль отъехал в сторону, как миленький, и князь первым ринулся в коридор.
За десять секунд до этого
За какие-нибудь десять секунд до того, как штабс-ротмистр ворвался в комнату, там произошло нечто в высшей степени удивительное. Капитан фон Теофельс и его слуга стояли на подоконнике, держась за птичьи клетки. Зепп — за попугая, Тимо — за ворону.
— Оп-ля! — сказал капитан, и оба шагнули вниз. Стальные тросики, идущие от клеток вверх, были закреплены на специальных блоках. Но если этого не знать, зрелище выглядело прямо-таки фантастическим: дне фигуры в чуть замедленном темпе слетели с третьего этажа на тротуар. Этот диковинный полет сопровождался отчаянным карканьем Аликс и воплями попугая «Уррра, Ррроссия!»
Картинка 11
Как раз когда штабс-ротмистр вбежал в комнату, Зепп быстрым движением открыл клетки, сильно их тряхнул.
Две птицы, карнавально-яркая и черно-серая, хлопая крыльями, взлетели вверх — над вывеской ломбарда, над фонарем, над распахнутым окном третьего этажа, где Козловский оцепенело смотрел на три бездыханных тела. Тарканьи усы дрожали, изо рта вырывались судорожные, квохчущие звуки. Плакать бывший лейб-кирасир совсем не умел.
Но скорбеть о павших было некогда…
Негласный обыск в Спортивном клубе Гвардейского корпуса шел двенадцатый час подряд. Еще до рассвета три бригады (одна под видом полотеров, другая — мойщиков окон, третья — маляров) принялась осматривать само здание, вспомогательные постройки и прилегающую территорию.
Штабс-ротмистр, с красными — и не только от бессонницы — глазами не отлучался ни на минуту. Он переоделся в мундир, потому что мог встретить здесь прежних сослуживцев и маскарад лишь повредил бы. Во взоре князя застыли тоска и безумие. Он не мог ни пить, ни есть, ни сидеть на месте и все переходил из помещения в помещение.
Их, собственно, было не так много. Салон-гостиная с большим столом для празднования спортивных побед; справа и слева две раздевалки; небольшая комната для почетных гостей; на второй этаж, весь занятый залом для зимних тренировок, вела лестница с огромным портретом государя императора.
За двенадцать часов Козловский успел наизусть выучить надписи на всех фотографиях, наградных чашах и кубках. От курения на пустой желудок болела голова и мутило. Самое паршивое, что ничего мало-мальски похожего на тайник обнаружить не удалось. С отчаяния штабс-ротмистр велел даже заглянуть под настил скаковой конюшни и проверить щупом землю на клумбах.
Увы.
Дополнительное неудобство создавали господа спортсмены. Некоторые ловкачи умудрились уже с полудня перекочевать с места службы в клуб, где сменили мундир на теннисный костюм, или рубашку-джерси и брюки-гольф. Козловский смотрел на лоботрясов тяжелым, осуждающим взглядом. Скоро заговорят пушки, а они ерундой занимаются. Да еще под ногами путаются, работать мешают.
Одно из окон в гостиной усердно, но не очень умело надраивал молодой мойщик в старой гимнастерке. На стекло он почти не смотрел, все вертел головой по сторонам.
— Послушал я вас, Романов, — с горечью процедил штабс-ротмистр, подойдя к подоконнику. — Ничего нет. Спрятать план развертывания в раздевалке или гимнастическом зале? Бред! Я тоже хорош, идиот. Ухватился за соломинку.
Он отмахнулся от начавшего оправдываться студента и отошел.
Алеша бросился вдогонку.
— Лавр Константинович! А в матах смотрели? Там в зале такие кожаные тюфяки…
— Навязался на мою голову, — не слушая, бормотал князь. — Господи, научи, вразуми!
Вошел в раздевалку, что справа от входа. Вдоль стен гам стояли номерные ящички. Каждый досконально осмотрен, а тот, что закреплен за покойным Рябцевым, даже разобран на дощечки и снова собран. Двое агентов работали: один щупал сиденье кресла, второй простукивал стену под киотом, где самое почетное место занимала большая, в массивном серебряном окладе икона Николая Угодника.
Штабс-ротмистр истово закрестился на главного российского святого, страстно зашептал молитву.
Безбожник-студент к чудотворцу почтения не проявил, лишь поинтересовался:
— А почему тут именно святой Николай? Из-за царя, да?
— Из-за Николая Николаевича! — ответил Козловский таким тоном, что стало ясно: в гвардии своего командующего чтут куда больше, чем императора.
Вошли два офицера, у каждого в руке по прямоугольному кожаному саквояжу. — …И крученым прямо в девятку. Представляешь? — оживленно досказывал какую-то историю один.
Второй не поверил:
— Брось. От флажка?
— Клянусь тебе, собственными глазами видел!
Агенты, ничего не найдя, давно уехали, а Козловский все бродил вокруг клуба. Студент плелся сзади. Приблизиться боялся, но и уходить не уходил.
На футбольном поле шла тренировка.
Штабс-ротмистр встал в сторонке, мрачно наблюдал исподлобья. Правил игры он не знал, но, судя по всему, старшим по званию тут был человек, которого остальные называли «господин капитан». Значит, из пехоты или артиллерии. Если б из кавалерии, был бы ротмистр.
Начальник кричал хорошим командным голосом:
— Васильчиков, по краю, по краю!.. Сигизмунд, душа моя, пыром бей!.. Корнет, я вас в запасной состав отправлю! Право, нельзя так манкировать дриблингом!
Козловский покосился на студента.
— Послушайте, что вы за мной таскаетесь, как побитая собачонка? — рявкнул князь, и самому стало совестно. Грех срывать досаду на мальчишке, который, в сущности, прав: папка спрятана где-то здесь, близко.
— Ладно, простите. Вы не при чем. Я вам говорил, трое наших погибли…
Ободренный Романов подошел, встал рядом.
— Я ничего, я понимаю.
Помолчали.
