Р. Шулиг - Белые линии
Поэтому теперь Данеш, ничего не подозревая, попросил:
— Берт... Помоги мне отсюда выбраться... только побыстрее...
Сганел молча приближался к нему. Данеш инстинктивно почувствовал, что дело может обернуться плохо, и начал пятиться. Сганел настиг Данеша в углу дворика и набросился на него с ругательствами:
— Что ты наделал, сволочь? Хочешь меня погубить? Убью, если проболтаешься, когда тебя схватят. Мерзавец, прохвост, мне нужно было давно вышвырнуть тебя!
Сганел принялся избивать Данеша — хладнокровно, обстоятельно, со злобой. Данеш почти не сопротивлялся и вскоре под градом ударов рухнул на землю.
За решеткой между тем послышались голоса:
— Что здесь происходит?
Сганел вытер руку носовым платком и пошел навстречу сотрудникам безопасности. Открыв решетчатую дверь, он махнул в сторону Данеша:
— Проходите! Он там! Берите его!..
Однако обо всем этом Сганел, разумеется, ни Стейскалу, ни Земану не рассказал, а только с деланным возмущением заявил:
— Уважаемый пан, я это заведение поставил на ноги. Я придумал все эти вечера, сам разрабатываю программы. Это моя последняя радость. В эти программы я включаю все лучшее, что было и есть в чешской культуре. И я не могу позволить, чтобы из-за хулиганских действий какого-то прохвоста, маньяка-проходимца все пошло бы прахом...
Земан медленно, устало поднялся из-за стола, взял из кипы протоколов один лист и прочитал:
— «Критические выступления Данеша — это бич, которым он замахивается на все, что нас душит, убивает и делает ничтожными. Мировоззрение Данеша — это сила, берущая начало от вековых традиций чешского мышления...» Видите, как о Данеше говорила пани Неблехова. А она, как редактор газеты «Лидове новины», наверное, в этом разбирается! А вы говорите — «прохвост»!
Сганел в ответ презрительно махнул рукой и с грубой откровенностью сказал:
— Это любовник Неблеховой. Из-за нее его прогнала Ева Моулисова. Она застала их в своей постели. Поймите, что все это мерзость, дерьмо!..
Земан зевнул:
— Я полагаю, что для дискуссий об интимных сторонах чешской культуры время довольно позднее, пан Сганел. Итак, еще раз: вы видели, как он стрелял?
Сганел разом утратил весь свой гнев и презрение:
— Нет, не видел... Собственно, никто не видел этого... Они ругались в зале, было темно, весь свет шел на сцену...
Стейскал зафиксировал его слова.
Земан вытащил лист протокола из машинки и положил его перед Сганелом:
— Хорошо. Подпишите и можете идти. Если нам еще что-нибудь потребуется, мы вас вызовем. Доброй ночи.
Когда Сганел вышел, Земан спросил Стейскала:
— Это был последний?
Стейскал кивнул:
— Последний, не считая преступника.
— Его мы оставим на завтра. Пусть протрезвится. Давай соберем все это.
Разбирая странички протокола и складывая их в сейф, Земан отдавал Стейскалу распоряжения:
— ...А утром заедешь в больницу, допросишь несчастную джазовую звезду, которая сегодня вечером чуть не погасла... Может, она нам скажет что-нибудь конкретное... — Он задумался и снова утомленно зевнул. — Какой удивительный этот мир, Мирек... Тебе не показалось, что все они немного... — он постучал себя по лбу, — ...того? Все время только чувства, позы, впечатления, фантазии... и более ничего! Слава богу, что он ниспослал нам этого карманника Ферду Восатку, в нем осталось хоть немного чего-то человеческого... Остальные всего лишь позеры. Клоуны!
3В помещении было тихо, только откуда-то доносился равномерный, монотонный звук. Возможно, это тикали часы на стене или стучали капли крови в капельнице.
Ева Моулисова лежала на больничной кровати без всякой косметики. Она заметно постарела, посерела и поблекла. Так мотылек теряет свое очарование, когда в таинственности ночи попадает на огонек свечки, вокруг которой кружился, и падает, опалив крылышки.
Она лежала без парика, и было видно, что ее собственные обвисшие, тусклые волосы уже сильно тронула седина. Сейчас лицо ее скорее походило на маску, и Мирек Стейскал, сидевший с раннего утра у постели артистки, начал сомневаться, жива ли она. Наконец он решился ее окликнуть:
— Пани Моулисова... Вы можете говорить?
Она тихо открыла усталые и грустные глаза и вместо ответа с усилием спросила:
— Что с ним?
Стейскал, успокаивая ее, заверил:
— Не волнуйтесь, он у нас. Мы арестовали его сразу же вчера вечером. Он находится в предварительном заключении.
Ева Моулисова с минуту помолчала, потом произнесла:
— Это хорошо!
— Вы можете мне сказать, как вы с ним познакомились?
Закрыв глаза, она начала рассказывать:
— Это случилось более года назад... В ресторане «У Паука»... Я захожу туда иногда после представления... чтобы в тишине отдохнуть от людей... успокоиться... расслабиться. Если бы я пошла сразу домой, я бы не уснула... Около полуночи там довольно пусто... Чаще всего сидит кто-то из моих коллег артистов... но для меня это не имеет значения... Я пью свой последний стакан вина... и молчу...
— Тогда, год назад, там, конечно, был и он?
— Да, и уже довольно пьян... Подсел ко мне... нагло... как будто так и нужно... Понимаете, я уже давно привыкла к восторгам молодых людей... этих мальчиков в джинсах... и они уже давно меня не интересуют... В первые минуты у меня к нему возникло отвращение. От него пахло дешевыми сигаретами... дешевым вином... потом... Сама не знаю, почему я тогда его не прогнала... Возможно, меня забавляла его наглая самоуверенность. Он был, пожалуй, не таким, как другие... Вид у него был такой, как будто он мне оказывает милость... вместо того чтобы вежливо домогаться... моего расположения... и автографа... — Она слабо усмехнулась при этом воспоминании. — Я сказала, что ему следует помыться... а он ответил, что ему негде это сделать. Я хотела тогда его уязвить... и в шутку предложила ему свою ванну. Он согласился... А я, сумасшедшая, рассчиталась за него, у него и на это не было денег... взяла такси... и мы поехали ко мне. Так это началось...
— И он у вас остался?
— Да... Я привыкла к нему... и была с ним счастлива... Он не обожествлял меня, как другие... не бегал за мной, как собака... Внушал мне постоянно... что оказывает мне честь, позволяя мне его содержать... И меня это забавляло... Он обладал детской игривостью и фантазией... Нам вместе никогда не было скучно... Это было так прекрасно — возвращаться после представления домой... и знать, что он там и ждет...
Она погрузилась в воспоминания и дальше продолжать не могла, а из ее закрытых глаз потекли слезы. Стейскал тихо спросил ее:
—Вы его любите, пани Моулисова?
Этот вопрос привел ее в чувство. Она взяла себя в руки, вытерла глаза и со злостью сказала:
— Нет... Он для меня сейчас... все равно что сигарета, когда решаешься бросить курить... Пальцы еще дрожат, когда ты ее видишь... но уже чувствуешь отвращение... потому что знаешь, что это дрянь... Понимаете меня?
— Да, конечно... Он вам угрожал когда-нибудь?
— Много раз говорил... что убьет себя, если я его выгоню...
— Вместо этого, однако, вчера попытался убить вас. А причина?
— О некоторых вещах... мне не хочется говорить...
— Тогда еще один вопрос, пани Моулисова, последний. Вы можете с полной уверенностью сказать, что Павел Данеш виновник вашего ранения?
Ева Моулисова с минуту молчала, потом твердо ответила:
— Да!
Когда надпоручик Стейскал выходил из палаты, в коридоре напротив двери в нетерпении стояли четверо: редактор Дагмар Неблехова, какой-то неряшливого вида молодой мужчина в куртке и в вельветовых брюках, с большим букетом роз в руке, пожилой мужчина в очках с золотой оправой, безукоризненно элегантный, и лечащий врач.
Дагмар Неблехова с нетерпением бросилась навстречу Стейскалу:
— В каком она состоянии?
Стейскал ее осадил:
— Информацию здесь дает только врач. А он, как я вижу, уже сделал это.
Неблехова, однако, не сдавалась:
— Я имею в виду — психически? Выдержит она наш визит?
Стейскал вместо ответа спросил Неблехову о ее спутниках:
— Это родственники Моулисовой?
Неблехова усмехнулась, возмущенная его невежеством:
— Нет, это представители координационного комитета творческих союзов — историк в области литературы профессор университета Арношт Голы...
Пожилой мужчина слегка поклонился.
— ...и секретарь союза работников искусств товарищ Ланда.
Неряшливо одетый тип фамильярно поприветствовал Стейскала:
— Салют! Мы хотели навестить Еву первыми, но где там, ты оказался шустрее, товарищ.
Стейскал, не приняв его панибратского тона, официально спросил:
— Что вам там нужно?
— Порадовать Еву. Показать ей, что она не одинока в эту тяжелую для нее минуту.
Стейскал не мог удержаться, чтобы не сыронизировать:
— Это действительно доставит ей радость. Особенно вы, пани Неблехова. — Раздосадованный, он обратился к лечащему врачу: — Послушайте, доктор, мы ведь с вами договорились, что, пока идет расследование, к пани Моулисовой никого не пускать!
