Петр Пильский - Тайна и кровь
Мне снится, будто я закружился в большом белом поле, и вот на меня злобно бросаются три черных собаки. На снегу их шерсть кажется особенно страшной. Вдруг я вижу, что их морды окровавлены и из пасти торчат огромные, конусообразные, желтые зубы, но и они растут не так, как у всех, а под углом к челюсти и выпирают наружу. И я чувствую, несмотря на сон, я явственно слышу, что кричу. В тот же миг кто то начинает меня трясти.
— Тише! Чего вы кричите? Что с вами?
Это — Епанчин. Я просыпаюсь от темного кошмара. Как тяжело! Епанчин гладит меня по колену:
— Успокойтесь! Не надо нервничать! Соберите ваши силы! Самое ответственное еще впереди, а вы уже начинаете сдавать… Нехорошо! В Гельсингфорсе возьмите душ, выпейте чаю с ромом и засните… Вам придется отдохнуть…
Я смущен. Мне стыдно за мою слабость, за мою нервность, за мою невыдержанность. Он отводит глаза в сторону. От бессонной ночи лицо его бледно. Его уверенность и подтянутость, так импонировавшие мне в «Иматре», исчезли. Он говорит:
— Не смущайтесь! У всех нас — то же самое. Никому не легко. Многое приходится переживать. Но дальше будет еще трудней. Самое тяжелое — впереди.
В окно льется белый свет северного зимнего утра. Епанчин вынимает часы:
— Через 15 минут приедем.
В 5 мы — в Гельсингфорсе, Епанчин берет извозчика:
— В отель «Societe».
Поднимаемся по лестнице, проходим коридор. По обе его стороны — номера. В глубине прямо на нас смотрит № 11-ый. Епанчин стучит сгибом указательного пальца: три удара. В ответ:
— Войдите!
В комнате — шесть человек. Мой спутник делает общий поклон и, словно после выполнения очень сложной и ответственной миссии, с облегчением говорит:
— Привез!..
И вслед за этим я слышу несколько обрадованных голосов:
— Наконец-то — вы!.. Очень рады. А мы уж, было, потеряли надежду. Ну как? Все благополучно?
Обрадован и я. Этих людей я вижу впервые. Но искренность приветствия, эти открытые лица, сильные, крепкие пожатия рук, дружелюбие встречи, радость голосов сразу вливают в мою душу давно забытую бодрость. Усталость забыта. Слабости нет и в помине.
Спокойно, с улыбкой на лице, обводя присутствующих ласковым взглядом, я отвечаю:
— Конечно, все благополучно.
В эту минуту все шесть человек, сидящих вокруг большого стола, кажутся мне близкими, родными, дорогими, будто братьями. Но отворяется дверь. Входит новое лицо.
Вошедший становится ко мне вплотную, смотрит в упор, твердо выговаривает:
— Генерал Лопухин.
Его глаза пытливы, его лицо грустно, вдумчиво и серьезно. Он произносит слова раздельно, как команду, и резко, как приказ:
— Вам верю. Пойдемте ко мне!
Через минуту мы — вдвоем. Он спрашивает:
— Ваше задание?
Я докладываю.
Он задает мне вопрос:
— Кому-нибудь еще сообщили?
— В карантине… Березину.
— Правильно! Еще кому?
— Никому.
— Правильно!
Потом:
— Советские документы пронесли или уничтожили?
— Уничтожил на границе.
— Как назывались?
— Владимир Владимирович Брыкин.
— Номера документов запомнили хорошо?
— Хорошо.
— Запишите… вот здесь.
Он вынимает записную книжку, раскрывает ее, твердым ногтем проводит черту.
Я пишу: «Паспорт № 2333. Удостоверение № 456». Лопухин говорит:
— Здесь будете называться Алексей Федорович Вольский. Вручая мне документ, он прибавляет:
— Это — гарантия вашей полной безопасности на всей территории Финляндии.
Я делаю поклон. Генерал протягивает мне руку.
— До свиданья. Послезавтра утром снова явитесь ко мне. Сейчас можете идти. Осмотритесь и отдохните. Никому ни одного лишнего слова! Будьте осторожны со всеми.
Я выхожу. У меня — третье имя! Сколько же их будет всего? И что вообще будет? Что ждет меня?
На третий день утром я — снова у генерала.
— Сегодня же вы отправитесь назад в Петроград.
— Слушаюсь! Но мне дано было задание.
— Оно уже выполнено.
Я поражен.
— Когда?
Вместо ответа он подает мне тонкий листок нежной шелковой бумаги. С обеих сторон он весь усеян тесными громоздящимися строками, напечатанными мельчайшим шрифтом пишущей машины. Лопухин чуть-чуть улыбается:
— Выучите обстоятельно. Это — выполненное задание советского штаба. Туда вы доставите эту бумажку. Если в штабе вас спросят, связались ли вы с резидентом Перкияйненом, отвечайте: связался.
Он предлагает мне сесть и, похлопывая ладонью о стол в такт словам, раздельно и медленно, внушительно и требовательно приказывает:
— Теперь получите наше задание… Заметая следы, хоронясь и скрываясь, вы вернетесь в Петроград. Вы явитесь в штаб. Пред этим вы отправитесь на Сергиевскую к Феофилакту Алексеевичу. Ему вы расскажете все…
…Так вот кто этот человек с бородой в роговых очках! — проносится у меня в голове.
А Лопухин продолжает:
— Ваша задача — получить сведения о численности и дислокации красных войск от Ладожского озера до Финского залива. В частности, вы должны особенно тщательно установить степень боеспособности петроградского гарнизона. Затем вы должны обследовать и определить настроение Кронштадта, состояние дредноутов. Пригодность их к выходу в море. Имена начальников. Словом, все, что касается защиты петроградского и прилегающих к нему районов… Поняли?
— Понял.
— Сегодня, в 4 часа вы должны быть на гельсингфорсском вокзале.
Из бокового кармана он вынимает и вручает мне советские документы. Подделка великолепна! Мельком взглядываю на номера: 2333 и 456. Я снова «Брыкин»! Как быстро возник и исчез Алексей Вольский! Воскреснет ли он когда-нибудь вновь?
— Счастливого пути! — прощается со мной генерал. Он поднимает руку и осеняет меня крестным знамением:
— С Богом!
Уже в дверях он добавляет:
— На вокзал явитесь в советском одеянии. Вас там встретят.
Как все неожиданно! Как странно! Какая спешность! Как мучительно жить все время окруженным этой двойной подстерегающей и беспощадной тайной!
VIII. Мария Диаман
Неделю тому назад меня окрикнул на улице адвокат Любарский. Он поднял шляпу, я снова увидел на его большой голове знакомую щетку волос и вдруг мне стало беспричинно весело. Это бывает. От всего его лица, фигуры, улыбки, больших зубов веяло здоровьем и добродушием. Он взял меня под руку.
— Слушайте, вы окончательно завоевали сердце и доверие вашего сурового контр-разведчика. Это — победа… Много рассказывал?
— Да, интересно.
— И о подвале?
— Нет, о подвале не говорил.
— А о даме в черном?
— Тоже нет.
— Значит, вам предстоят любопытные беседы.
— А знаете, ведь он превосходно рассказывает.
— Я думаю. Когда-то это был настоящий покоритель… На этом и сорвался. Под гору его понесла любовь.
— А! — воскликнул я. — Знаю. То есть не знаю, а догадываюсь.
— Ну, называйте.
— Извольте. Эта женщина — Мария Диаман.
— Пусть он сам вам скажет.
— И скажет…
— Может быть, и утаит.
Мы простились. Любарский спешил на совещание.
В тот же вечер я послал с посыльным записку Михаилу Ивановичу: «…Грех забывать друзей. Сегодня я нашел ваш любимый амстердамский ликер. Жду в 8. Приходите».
Я его встретил в передней.
— Сейчас я выведу вас на чистую воду.
— Мои воды темны.
Мы сели. Я сказал:
— А знаете, что я слышал? Будто в вашей жизни и всех ваших злых испытаниях роковую роль сыграла женщина. Правда?
Михаил Иванович промчал. Снова дрогнула левая щека. Почувствовались внутреннее напряжение и тяжкая борьба.
— Может быть.
— Расскажете или секрет?
— Может быть.
Мы чокнулись.
— Мне неясно, — сказал я, — почему из Гельсингфорса вас так скоро отправили?.. Ведь сами вы там ничего не успели сделать.
— Теперь-то мне ясно. Меня испытывали. Готовность сделать еще не есть способность сделать. Ну, словом, в 4 часа я, конечно, стоял на гельсингфорсском вокзале, и первый, кого я там встретил, был Епанчин. Могу вас удивить: под этим именем скрывался офицер финляндского генерального штаба.
В скором поезде, в отдельном купе мы едем с ним на Выборг и дальше на границу. Пред самым Выборгом мой спутник обращается ко мне с просьбой:
— Выйдите минут на 10 в коридор.
Странно! Непонятно!
Ради конспирации лучше сидеть, запершись в купе. Зачем ему понадобилось это?
Встаю. Выхожу. Хаос мыслей. Тяжелые предчувствия. Опять граница… переход… часовые… допросы!.. Дверь из купе чуть-чуть приоткрывается. Я вхожу. Я поражен. Во мне все цепенеет. Кто подменил моего спутника? Когда успел сесть в это купе человек в кожаной куртке, с бородкой и в морщинах? Где же Епанчин? Он спокойно бросает по-немецки:
— Не узнали? что и требовалось!
