Петр Пильский - Тайна и кровь
Иду по тропе. Лес остался сзади. Вдруг окрик. Как странно — на немецком языке:
— Halt!
Почему не по-фински? А не все ли равно!.. Два финна требуют у меня паспорт. Это — белые. Меня препровождают в деревню… 5 часов утра. Но в избе, на которую указывал адъютант Рахии, все еще мерцает огонь. Неожиданность. Вот чего я ни в каком случае не мог предполагать. Двое белых меня ведут в эту самую хату. Все спуталось. Мы входим. Солдаты говорят с хозяином. Он переводит это так:
— Они спрашивают: есть ли у вас деньги? Показывайте 600 марок. 500 вы имеете право держать у себя, 100 — им.
Я вынимаю из кармана 600. Все кончается быстро. Оказывается, меня должны переправить на пункт. Снова идет разговор между задержавшими меня финнами и хозяином хаты. Он объясняет:
— Они спрашивают: не наймете ли вы лошадь? Идти далеко.
— Ну, конечно.
Мы едем. На пункте меня будут опрашивать. Мог ли я думать, смел ли я предполагать? Предо мной — Кунцевич и Оболенский! Кунцевич — крупнейший чиновник петербургской уголовной полиции. Оболенский — бывший градоначальник. Они внимательно прочитывают мой послужной список. Я говорю:
— Можете не читать. Здесь все ложь.
— Значить, вы — не Зверев?
— Нет.
— Как же так?
— Очень просто. Мои настоящие документы я должен был уничтожить, потому что мне угрожал обыск.
Да! И этим людям я не имел права открыться. На этом пути, в эти минуты я нес на себе неснимаемую маску. Мой долг был молчать и скрываться. И твердым голосом я заявляю:
— Я никогда в жизни не был офицером.
Это не возбуждает сомнения. Ведь это я говорю не большевикам. Для этих людей мой послужной список — отличная рекомендация. Если я говорю, что этот документ не мой, этому можно верить. Меня отправляют в карантин.
Вы спрашиваете, что это за штука? А это просто несколько дач, обнесенных оградой. Вот и все… Однообразная, тусклая жизнь… Единственная радость — прогулка. Ежедневно с наслаждением я вышагивал эти версты, обходя один и тот же кусок, как лошадь на корде. Но однажды мне суждено было пережить величайшее волнение. Уже к самому концу прогулки, смотря мне в глаза ласковым и строгим взглядом, шел высокий черный человек. Отдельные серебряные нити пробивались в его черных, гладко причесанных волосах, и был тонок и умен орлиный профиль его лица.
Бывают странные ощущения, предзнаменования, пророчества, угадки. Так случилось и в этот раз. Уже за несколько шагов до встречи я знал, что он заговорит со мной.
— Здравствуйте! — смело сказал он.
Я не мог скрыть моего удивления. Он это заметил.
— Как ваша фамилия? — спросил он тихо.
Я улыбнулся:
— Почему вас это интересует?
— Вы сейчас узнаете.
Я молчу.
Еще раз:
— Как ваша фамилия?
Я засмеялся. Мне захотелось шутить и рисковать. Я ответил:
— Брыкин.
Он посмотрел на меня сверху вниз:
— Неправда! Вы — не Брыкин. Но с этих пор вы — и не Зверев. Поняли?
Я почувствовал, что бледнею. Нет ничего страшнее человека, читающего тайны чужой души, заглядывающего в то, что затаено и навеки скрыто.
— Не бойтесь! Не волнуйтесь!
Он дружелюбно и властно взял меня под руку.
— Пройдемся к морю… Очень прошу вас быть со мной совершенно откровенным — говорить он.
Я молчу. Разве я смею быть откровенным с кем-нибудь во всем мире?
— Мне можете говорить… — продолжает он.
Я колеблюсь.
— Поймите, что вся ваша дальнейшая работа зависит от меня. Если вы скроете ваше задание, вам нельзя будет сделать ни одного шага вперед. С этого момента я — и только я — могу вам указать дорогу и поставить цель.
Но я упорен. Я никому не смею доверять. Я нем.
— Это похвально. Осторожность в нашем деле — все.
Он крепко стискивает мою руку выше локтя.
— Я буду решительней. Можете узнать мою фамилию. Я — Березин.
Мне это ничего не объясняет. Я продолжаю безмолвствовать. Только на один короткий миг у меня пролетает волнующая мысль:
— Почему он все-таки знает «Зверева»? Но он знает… Значит…
…Сказать или не сказать? Быть может, открыться?
— Расскажите мне ваше задание!..
Молчу.
— Ну, тогда я вам скажу пароль.
Я настораживаюсь. Важно, твердо и медленно он произносит:
— «Тайна и кровь».
Я вздрагиваю. Я повторяю за ним:
— Да. Тайна и кровь.
— Теперь доверяете?
— Да.
— Ваше задание?
Но я не решаюсь. Он останавливается, медленно и спокойно повертывает меня лицом к лицу, мы смотрим друг другу в глаза.
— В таком случае я вам назову начальные буквы имени того, кто один имеет право распорядиться нашей жизнью и судьбой.
Я опускаю глаза. Березин торжественно отчеканивает:
— Эти буквы суть следующие: «Д» и «П».
И я протягиваю ему руку и приношу извинение.
— Простите — говорю я. — Но вы сами понимаете…
И тотчас же рассказываю ему мое задание.
VII. № 2333 и № 456
Березин быль прав. Все случилось так, как он говорил. Одно за другим у меня возникали теперь все новые и новые знакомства. Иногда я сам себе казался каким-то контрабандным товаром, который передают с рук на руки из-под полы. Я переходил от одного неизвестного человека к другому, будто из класса в класс, сдавая короткий, почти немой экзамен… на какой аттестат? На аттестат и звание контр-разведчика, соглядатая, шпиона!
Через две недели меня выпустили из карантина. Я поселился в териокской гостинице «Иматра». Какая удручающая скука в Териоках зимой! Когда-то я жил здесь летом. Помню концерты приезжавших писателей и певцов, оркестры музыки — все ушло, все изменилось, и я — не тот.
…Вот я брожу по номеру. Чего я жду? Что случилось со мной? В эти дни тишины и уединения я припоминаю последние два месяца моей жизни, эти ночные звонки из чека, обыски, милицейский участок, страшный призрак убитого Томашевского, спокойного Червадзе, страшного Котку, пункт и заставу, неожиданную встречу с Березиным, его глаза гипнотизера… Куда я иду? Не качусь ли я в пропасть? Чем кончится все это?
— Вы понимаете, — спросил он, обращаясь ко мне, — всю потрясенность человека, которого ведут неизвестно куда с завязанными глазами. Но надо идти! Возврата нет. Отступлений не может быть.
Я задаю себе вопрос:
— Кого я встречу теперь? Кто следующий на моем пути?
В час дня — стук в дверь.
— Entrez!
Входит неизвестный. Элегантный костюм последней моды, тщательный пробор режет голову пополам. Человек говорит на чистейшем русском языке.
— Позвольте вам представиться: Епанчин.
Потом наклоняется к моему уху и чуть слышно и раздельно произносит пароль. Я киваю головой. Пароль верен.
— Сейчас мы должны ехать, — объясняет он.
Небрежным движением белой холеной руки он бросает на стол кусочек картона и сложенную вчетверо бумагу.
— Билет до Гельсингфорса и пропуск.
Он прибавляет:
— Мы едем вместе первым же поездом.
Я смущен.
— В Гельсингфорс? — переспрашиваю я. — Но вы видите, как я одет.
Еще бы эти глаза не рассмотрели моего одеяния!
— Ничего. Пустяки! Все будет…
Улыбается:
— Мы все переходили в таком виде. Не смущайтесь!
Я надеваю мой полушубок. В эту минуту он мне кажется особенно убогим. Мы идем на станцию. Епанчин обращается к железнодорожному полицейскому и что-то говорит по-фински. Тот почтительно кланяется. Мы входим в вагон. Епанчин меня предупреждает:
— Наш разговор здесь должен происходить только на немецком языке.
С минуту он молчит и повелительно доканчивает:
— Во все время пути ни на одной станций вы не имеете права никуда выходить! На остановках вы не будете смотреть из окна.
— Как странно! — мелькает у меня мысль. — У нас — пропуск до Гельсингфорса. Мы едем совершенно открыто. Я почему-то не должен ни выходить, ни смотреть…
По-видимому, мой спутник угадывает мои недоразумения.
— Это необходимо, — разъясняет он. — Конечно, мы доедем совершенно беспрепятственно. К сожалению, я не могу вам сказать, кто — я. Вы это узнаете потом. Пока запомните, что мы окружены врагами. Мы ведем наблюдение за ними, они следят за нами. Любой кондуктор может оказаться красным агентом. Будьте настороже! Ни одного слова по-русски!
Все это он произносит шепотом.
Поезд грохочет. Мы оба откинулись в углы диванов. Епанчин сидит против меня. Я начинаю дремать.
Наступает ночь. Эти часы кажутся вечностью. Казалось бы, эти недели карантина и уединенной, никем не нарушаемой жизни в заброшенной териокской гостинице должны были дать отдых душе и телу. Но у меня — страшная усталость. Я чувствую себя слабым, будто после тяжкой болезни или длительного голода. Дремотный сон в этом покачивающемся вагоне приносит мне тяжкие кошмарные видения…
Мне снится, будто я закружился в большом белом поле, и вот на меня злобно бросаются три черных собаки. На снегу их шерсть кажется особенно страшной. Вдруг я вижу, что их морды окровавлены и из пасти торчат огромные, конусообразные, желтые зубы, но и они растут не так, как у всех, а под углом к челюсти и выпирают наружу. И я чувствую, несмотря на сон, я явственно слышу, что кричу. В тот же миг кто то начинает меня трясти.
