Алексей Ростовцев - Тайна проекта WH
Наш с адъютантом ужин, постепенно переросший в попойку, начался на крыше, а завершился в одной из беседок парка. Адъютант раскрыл между прочим смысл указания Рохеса насчет усов. Оно означало, что моя служба в Легионе подходит к концу, ибо усы были непременной принадлежностью офицеров президентской гвардии.
Мы пили за Мендосу, за Рохеса, за североамериканских союзников, за свободу и независимость Аурики, за мой орден, за наше дальнейшее продвижение по службе и еще за многое другое. После десятой рюмки, уже внизу, в парке, я затеял с ним дискуссию по вопросу о занятости населения страны, всегдашним бичом которой была массовая безработица. При этом мною была высказана мысль, что строительство новых военных баз и опорных пунктов США, по-видимому, способствовало уменьшению числа безработных. Адъютант сначала присоединился к моему мнению, но через минуту, помотав головой и, сбросив пьяную одурь, стал возражать:
– Нет, нет, мой дорогой капитан Арнольдо. К сожалению, ваша мысль не всегда подтверждается фактами. Объект «Дабл ю-эйч», например, союзники сооружают своими руками. Кроме того, из-за «Дабл ю-эйч» мы были вынуждены закрыть наши свинцовые и серебряные рудники в каньоне Саваны. Тысячи горняков лишились работы и крова. Мы до сих пор не знаем, куда их девать.
Я насторожился. Савана – крупнейшая река Аурики. Километрах в пятнадцати от места её впадения в океан поставил точку остро отточенным карандашом мой шеф Иван Иванович. Тогда, в Москве, на карте.
Между тем адъютант умолк. Его внимание привлекла танцовщица, плясавшая над входом в нашу беседку.
– Что такое «Дабл ю-эйч»? – спросил я с невинным видом.
Адъютант посмотрел на меня отсутствующим взглядом и нарисовал в воздухе пальцем две литеры: «W» и «H», после чего промямлил:
– «Дабл ю-эйч» – это «Дабл ю-эйч». Так его называют наши североамериканские союзники.
– Новая база?
– Н-е-е-т. «Дабл ю-эйч» не база. Там штатских больше, чем военных. Никто в Аурике не знает, что такое «Дабл ю-эйч». Никто, кроме Роджерса.
– Впервые слышу это имя.
– Ну, Роджерс присматривает за всеми нами. Он из Штатов. Официально его именуют советником президента по вопросам безопасности. Видите ли, мой дорогой капитан Арнольдо, наша контрразведка занята вылавливанием коммунистов и просто диссидентов. Ей не до шпионов. Шпионами у нас занимается Роджерс. Так что берегитесь Роджерса.
Адъютант захохотал, еще раз помотал головой и продолжал:
– Мы чудесно провели время, не правда ли? Но теперь я испытываю потребность в женщине. Закажите такси, капитан. Если хотите, поедем вместе. Там и для вас кое-что найдется.
– Спасибо, в другой раз. Перебрал. Хочу спать.
– Дело хозяйское.
Я кликнул боя, велел подать счет и вызвать две машины. Адъютант убыл первым. Проводив его, я поехал в свою постылую казарму, где мне оставалось ночевать еще две недели.
В конце февраля меня произвели в майоры и назначили командиром роты президентской гвардии. Однако я не мог приступить к несению службы во дворце, пока шился мой новый мундир. Мне предстояло болтаться несколько дней без дела. И тут меня осенила идея съездить в район строительства объекта «Дабл ю-эйч» и своими глазами увидеть то, что можно увидеть. Для этого я решил воспользоваться давним предложением Рудольфа и совершить прогулку вдоль побережья на его автомобиле. Путешествие по Панамериканской магистрали днем не представляло серьезной опасности, так как эта дорога хорошо охранялась. И все же я на всякий случай переоделся в штатское.
Путь наш пролегал по весьма живописной местности. Слева от шоссе синим расплавленным золотом сиял и фосфоресцировал под солнечными лучами необъятный океан, вздымающийся у горизонта к небу. Справа тянулись невысокие лесистые горы, которые иногда уходили на задний план, уступая место кукурузным, хлопковым и рисовым полям. Параллельно шоссе, метрах в двухстах от него, темнела ниточка железной дороги, четко обозначенная столбами разного назначения и опорами высоковольтной линии. Идилличность пейзажа нарушалась лишь торчащими там и сям бетонными колпаками дотов и сторожевыми вышками.
Рудольф был в отличном настроении. Он болтал без умолку, рассказывая о студенческой жизни в Аахене, о проказах буршей. Машину вел одной рукой, лихо, на грани постоянного риска. Когда мы выехали из города и понеслись по автостраде, я задал ему вопрос, который и прежде задавал неоднократно: чем он намерен заниматься на родине. Но если раньше Рудольф уходил от ответа, то на сей раз я наконец смог удовлетворить свое отнюдь не праздное любопытство. Он сказал, что не считает Аурику своей родиной и, очевидно, вернется в Германию, где посвятит себя научной деятельности на благо фатерланда. Участие в политической жизни тоже не исключается. В науку вне политики он не верит. Осталось только получить согласие отца на возвращение в Европу. Старый Буххольц пока противится. Ему хотелось бы видеть Рудольфа активным наследником своих миллионов, предпринимателем. Но будучи истинным немецким патриотом, отец наверняка скоро капитулирует, и Рудольф сможет уехать из дома по-хорошему.
– Не дело оставлять старика без сыновней поддержки, – заметил я. – Разве в Аурике нет научно-исследовательских центров, где ты мог бы найти применение знаниям, полученным в Аахене? И разве в Ла Паломе нет организации немецких патриотов, вносящей достойный вклад в общее дело всех немцев?
Рудольф нецензурно выругался.
– Какое бы научное открытие я ни сделал, работая здесь, его неизбежно присвоят янки. Что касается организации, то она действительно существует. Но проку от неё – ни на грош. Старики хвастаются друг перед другом своими коллекциями реликвий да слушают пленки с записями речей Гитлера и других вождей райха, а молодежь вечерами собирается в пивных, где горланит «Вахт ам Райн», «Хорста Весселя» или «Когда наши танки ворвутся в Кремль». Утром же все они мирно расходятся по бюро и офисам, где прилежно вкалывают во славу папаши Мендосы.
– Ты не любишь янки?
– За что ж мне любить их? Они были нашими врагами в минувшей войне. А кроме того… Знаешь, однажды во время летних каникул я проехал на автомобиле Штаты вдоль и поперек. Там всё грандиознее, чем в любой другой стране, – и здания, и дураки. Янки меня потрясли. Их спесивость, самодовольство и ограниченность фантастичны. Никто из тех, с кем я беседовал, не знал, где находится Федеративная республика. Многие американцы не умеют правильно написать фамилию собственного президента. В Старом Свете им известна только Россия. Что там есть Москва и Сибирь. И что Россия хочет уничтожить Америку. Больше ничего.
– Но все-таки они первые оставили свои следы на Луне.
– Да что бы они делали без нашего Вернера фон Брауна?! Они скупают чужие мозги по всему свету. Своих им явно не хватает. Немцам бы их независимость и мошну! Мы бы не то что на Луне, мы бы на Марсе и Венере оставили следы! Вот, кстати, посмотри!
Рудольф указал рукой вперед. Долина Саваны во всей её зеленой роскоши открылась нам.
Вырвавшись из каньона, река круто огибает высокий холм, поставленный природой так, чтобы преградить ей путь, и отдает себя океану. У самого устья она разделяется на сотни протоков, которые, словно играя в прятки, то там то здесь поблескивают среди буйной растительности. Над холмом, заслоненный до зубцов стен и верхушек башен вековыми кедрами, невесомо парит видением из сказки о Коте в сапогах готический дворец.
– Какой красивый замок! – не удержался я от восхищенного восклицания.
– Это не замок, – усмехнулся Рудольф. – Это монастырь святой Магдалены. Женский монастырь. Но вовсе не на него хотел я обратить твое внимание. Известно ли тебе, что находится в каньоне за холмом?
– Нет.
– Там объект «Дабл ю-эйч».
– А-а-а. Новая база США. Слыхал.
– Никакая это не база! Это гигантский научно-исследовательский комплекс.
– Ты-то откуда знаешь такие вещи?
– О «Дабл ю-эйч» известно многим. Когда я учился на последнем курсе ВТШ, туда явились янки в штатском и принялись вербовать наиболее способных выпускников на этот самый объект. Прекрасные жилищные условия. Огромные оклады. Первоклассные лаборатории, оснащенные новейшим оборудованием. Возможность публиковать статьи в солидных научных журналах. Под псевдонимом, конечно. И при наличии визы режимной службы. Хочешь жениться – женись, обзаводись семьей, плоди детишек. Там достаточно много молодых девушек и одиноких женщин. Всё предусмотрено. И состояние можно сколотить, и научный капитал, и личную жизнь устроить. Надо только подписать контракт на пятнадцать лет. Пятнадцать лет в фешенебельном концлагере! Оттуда нельзя выходить, нельзя писать письма родным, нельзя звонить по телефону.
– Тебе тоже предлагали?
– Само собой. Но я ведь сын миллионера. Меня не купишь за деньги. А сокурсники-то мои все согласились.
– И каков же характер исследований, ведущихся в «Дабл ю-эйч»?
