Кен Фоллетт - Человек из Санкт-Петербурга
– Это сделаю я, – сказал вдруг Максим. Все повернули голову в его сторону, и тени заиграли на лицах от заколебавшегося пламени свечи.
– Я знаю способ совершить казнь. – Его голос казался сейчас странным ему самому – словно перехватило горло. – Я отправлюсь в Лондон и убью Орлова.
В комнате наступила полная тишина: каждый почувствовал, что абстрактные разговоры о смерти и разрушении вдруг обрели конкретные очертания. На Максима смотрели с изумлением все, кроме Ульриха, который понимающе улыбался с таким выражением, будто с самого начала был готов к подобному повороту событий.
Глава вторая
Лондон предстал перед ним невероятно богатым городом. Максиму, конечно же, доводилось сталкиваться с показной роскошью в России, и он видел, насколько процветающей выглядит Европа. Но не до такой степени. Здесь никто не ходил в обносках. Более того, хотя стояла вполне ясная погода, почти каждый носил плотную и теплую одежду. Максим встречал извозчиков, уличных торговцев и уборщиков, рабочих и мальчишек-посыльных – и на всех был добротный, фабричной выделки костюм без прорех и заплат. Дети ходили в обуви. А головы женщин украшали шляпы. И какие это были шляпы! В большинстве своем широкополые, размером чуть ли не с колесо телеги, они несли на себе разнообразнейшие украшения в виде лент, перьев, цветов и даже фруктов. Улицы полнились жизнью. В первые же пять минут он увидел столько автомобилей, сколько не встречал за всю свою жизнь. Ему даже показалось, что машин здесь больше, чем повозок с запряженными в них лошадьми. На колесах или пешком – но все куда-то спешили.
У Пиккадилли-Серкус возник затор по той же причине, по которой они возникают в любом городе. Упала лошадь, а движимый ею фургон перевернулся. Целая толпа мужчин кинулась поднимать животное и повозку, а с тротуара их подбадривали выкриками и шутками цветочницы и какие-то дамы с явно подкрашенными лицами.
Но чем дальше продвигался он к восточной части города, тем больше рассеивалось первоначальное потрясение от неимоверного богатства. Когда же он миновал огромное здание с величественным куполом, которое на карте, купленной на вокзале Виктория, было обозначено как собор Святого Павла, то попал в значительно более бедные с виду кварталы. Как-то совершенно внезапно импозантные фасады банков и контор крупных компаний уступили место рядам скромных домиков, многие из которых в той или иной степени нуждались в ремонте. Машин стало меньше, а лошадей больше. Шикарные магазины сменились установленными на тротуарах лотками. Здесь уже не сновали армии посыльных. И теперь то и дело попадались босые дети, хотя, как ему подумалось, при таком-то климате это не так уж и важно.
Когда же он окончательно углубился в Ист-Энд, все стало еще более убогим. Здесь преобладали запущенные доходные дома с захламленными двориками и переулки, откуда несло вонью. А обитатели самого дна общества, одетые в лохмотья, рылись в помойках, выискивая остатки еды. Стоило же Максиму выйти на Уайтчепел-Хай-стрит, как он увидел знакомые бороды, пейсы и традиционные одежды ортодоксальных евреев. Местные крошечные лавчонки торговали копченой рыбой и кошерным мясом: он словно попал в одно из местечек в пределах российской «черты оседлости», вот только у здешних евреев не замечалось постоянного испуга в глазах.
Максим дошел до дома 165 по Джюбили-стрит – этим адресом его снабдил Ульрих – и оказался перед двухэтажным строением, с виду напоминавшим лютеранскую церковь.
Прикрепленная к двери вывеска гласила, что клуб и институт для рабочих открыты для всех трудящихся независимо от политических взглядов. Но истинный характер этого места выдавала мемориальная доска, на которой значилось, что открыл клуб в 1906 году Петр Кропоткин. И Максим предположил, что в Лондоне удастся, пожалуй, лично встретиться с легендой анархизма.
Он вошел внутрь. В фойе на глаза ему попалась кипа номеров газеты, которая называлась «Друг рабочих», но издавалась на идише как «Der arbeiter Freund». Объявления на стенах рекламировали уроки английского языка, занятия в воскресной школе, поездку в Эппинговский лес и лекцию о «Гамлете». Максим шагнул в главный зал, и его интерьер подтвердил предположение, что некогда здесь располагался неф христианской церкви реформаторского направления. Его, однако, подвергли перестройке, добавив сцену с одной стороны и стойку бара с другой. Группа мужчин и женщин на сцене репетировали какую-то пьесу. Вот, вероятно, чем занимались в Англии анархисты, и Максиму стало понятно, почему здесь им разрешено открыто держать свои клубы. Он приблизился к бару. Никакого алкоголя, зато на стойке стоял поднос с фаршированной рыбой, селедкой и – о радость! – у них был самовар.
Девушка за стойкой подняла на него взгляд и произнесла одно слово:
– Ну?
Максим невольно улыбнулся.
Неделю спустя, в тот самый день, когда князь Орлов должен был прибыть в Лондон, Максим отобедал во французском ресторане в Сохо. Он пришел пораньше и выбрал столик поближе к дверям. Заказал себе луковый суп, натуральный бифштекс из говяжьего филе, козий сыр и запил все это половиной бутылки красного вина. Официанты обходились с ним весьма почтительно. Закончил он в самый разгар обеденного времени. Выждав момент, когда трое официантов скрылись в кухне, а оставшиеся двое встали к нему спиной, он неспешно поднялся, снял с вешалки пальто и шляпу и вышел не расплатившись.
Шагая по улице, Максим улыбался. Он получал удовольствие от краж. И потому быстро научился жить в этом городе, практически ни на что не тратя денег. На завтрак он покупал сладкий чай и краюху хлеба с уличного лотка, что обходилось ему в два пенса, но зато за всю остальную еду в течение дня уже не платил. Чтобы перекусить в обед, он ухитрялся стащить что-нибудь у торговцев овощами и фруктами, выставлявшими образцы товара на тротуары. А вечерами чаще всего отправлялся к благотворительной кухне, где ему наливали миску дарового супа и давали неограниченное количество хлеба в обмен на обязательство выслушать какую-нибудь невразумительную проповедь или попеть хором псалмы. У него хранились пять фунтов наличными, но эти деньги предназначались для самых крайних случаев.
Жил он в Данстен-Хаус в районе Степни-Корт – в одном из тамошних пятиэтажных доходных домов, где обитала половина самых видных лондонских анархистов. Ему выделил матрац на полу одной из комнат своей квартиры Рудольф Рокер, обаятельный светловолосый немец, являвшийся главным редактором «Der arbeiter Freund». Обаяние Рокера не действовало на Максима, у которого на подобные вещи давно выработался иммунитет, но он не мог не уважать его абсолютной преданности делу. Рокер и его жена Милли держали свой дом открытым для анархистов весь день и большую часть ночи, а потому в него постоянно являлись все новые люди, доставлялась корреспонденция, здесь разгорались политические споры и собирались сходки с бесконечным количеством выпитого чая и выкуренных сигарет. Квартплаты с Максима не требовали, но он по доброй воле каждый день приносил что-нибудь для общего блага – то фунт колбасы, то пачку чая, то несколько апельсинов. Они, вероятно, думали, что он все это покупает, тогда как Максим продолжал беззастенчиво воровать.
Товарищам по партии он сообщил, что приехал сюда для занятий в Британском музее и собирает материал для заключительных глав своей книги об истоках анархии в первобытных культурах. Они ему верили. Это были дружелюбные, трудолюбивые, но совершенно безвредные люди, всерьез полагавшие, что революцию можно совершить, распространяя знания, поддерживая профсоюзы, читая лекции и раздавая брошюры на пикниках в Эппинговском лесу. Впрочем, Максим уже знал, что большинство анархистов за пределами России принадлежали к такой же породе. Не сказать, чтобы он их ненавидел, но откровенно и искренне презирал, считая жалкими трусами.
И тем не менее даже среди таких кротких революционеров всегда можно было найти несколько куда более воинственно настроенных людей. И он их отыщет, как только возникнет нужда.
Его волновало, во-первых, приедет ли Орлов на самом деле, и, во-вторых, каким образом он осуществит покушение. Но поскольку пустые волнения непродуктивны, Максим постарался максимально отвлечь себя изучением и совершенствованием языка. Элементарный английский он освоил еще в космополитической Швейцарии. Во время долгого путешествия поездом через Европу он быстро прошел учебник для школ России и прочитал английский перевод своей любимой «Капитанской дочки» Пушкина, которую по-русски знал почти наизусть. Теперь же он каждое утро просматривал «Таймс» в читальном зале рабочего клуба, а позже бродил по улицам города, вступая в разговоры с пьяницами, бродягами и проститутками, то есть с людьми, которых любил больше других, потому что они отказывались жить согласно общественной морали. И печатное слово в книгах вскоре обрело для него смысл в звуках речи, которые он слышал повсюду, а сам он уже способен был сформулировать на языке почти любую свою мысль. Пройдет совсем немного времени, и он сможет свободно разговаривать по-английски даже о политике.
