Леонид Могилев - Век Зверева
Он потерял много крови накануне, некоторое время продолжая перемещаться по городу с простреленной ногой. Махнув рукой на конспирацию, я сдал Зверева в самую классную клинику города, оставив возле палаты охрану. После того, как выяснилось, что пострадала кость, его прооперировали, и теперь он просто спал после наркоза.
Я рассматривал содержимое саквояжа, который он упорно именовал баулом. Времени прошло много. Внешность, анкетные данные, фотографии и характеристики героев, сведения на которых содержались в папках, естественно, изменилась. Но в идентификации Олегом Сергеевичем одного человека можно было не сомневаться. То есть те шпионы, которых он опознал с лета, уже становились второстепенными персонажами, но этот…
Зверев по дороге в больницу кратко доложил обстоятельства обнаружения сумки. Назвал адрес дачи, где отыскал Штока. Описал внешность всех троих ее обитателей. Как это ни прискорбно, но они стали секретоносителями, и я обязан был их нейтрализовать. Возможно, Шток и не рассказал ни капитану, ни посыльному за чебуреками о содержимом своего саквояжа. Но это до форс-мажорных обстоятельств. А потом мог и рассказать.
Мне повезло. Шток был найден в чужой машине. Милиция тут же определила хозяина машины и высчитала его местонахождение. Так и нашли его, только что развязанного очнувшимся старпомом с его же судна. Именно в такой компании оказался капитан «Твери» Епифанов Ермак Игоревич. Хорошее имя для капитана. Только вот в знакомствах оказался неразборчив. Теперь вся троица находилась в горотделе милиции, где допрашивалась по факту происшедшего. Ни в какой рейс они уже не ушли, но и формального повода их задерживать не было. Ворвался Зверев, напал, связывал, оглушал, угрожал оружием, потом угнал машину. По окончании допросов все трое были выпущены и отправились поправить здоровье. Уже не в чебуречную, а в бар «Крис». Но прежде Епифанов забежал домой, на улицу Стекольную, переодеться, причем выдал по чистой рубашке обоим своим товарищам. Итак, они обмылись, приоделись слегка, а поскольку пруд Верхний — весьма романтическое место неподалеку, то решено было раздавить пузырек на развалинах бастиона «Обертайх».
Есть там один каземат, так что и грязную водную гладь видно, и от дождя можно укрыться, и за ветками не особо различимы собутыльники.
Я убивал за свою жизнь часто. Это называлось по-разному. Устранить, нейтрализовать, зачистить. Мне уже однозначно придется гореть в аду. Поэтому я не стал марать свежей кровью своих подчиненных.
Сидели они нехорошо. Нервно. Еще не отошли от пережитого. Разливал Шток, закусывали нарезкой из сервелата. Пили «Столичную» местного разлива.
Я пришел с точно такой же и пакетом томатного сока.
— Не прогоните, мужики?
Лишь у Штока что-то мелькнуло в глазах опасливое, но потом и он расслабился.
— У нас стакана лишнего нет.
— А я с пластиковых не могу. Противно. У меня стопка граненая.
Не было времени для сантиментов, отравлений, грамотной инсценировки. Совсем недалеко, наверху у Королевских ворот, пропыхтел БТР.
Мы выпили.
— А ты что сок-то не пьешь? Наливай.
— Да я и сока-то не люблю. И вообще не запиваю, Ермак Игоревич.
Пока висела секунда недоумения и постижения истины, я застрелил вначале Штока, потом старпома Балабанова, а потом и готового крикнуть Ермака Игоревича. Самое неприятное — это выстрелы в затылок. Потом я снял глушитель и спустился к пруду, где и утопил сначала эту смешную трубку, позволяющую творить расправы рядом со спешащими или ждущими чего-то гражданами. Потом я выбросил в пруд и свое оружие. На этом война для меня закончилась.
…Осмотры дачи Ермака Игоревича, его квартиры, квартиры и дачи старпома Балабанова результата не дали. Нигде никаких изъятых из папки листов, следов копирования. Папки отсутствовали недолго. Фотокамеры обнаружены были на квартире капитана в количестве двух. У сына старпома — одна. Все пленки отснятые изъяты и просмотрены. Оставался еще вариант ксерокса, но по восстановленной картине событий Шток сразу направился на дачу к Ермаку, и после этого ни тот ни другой не отлучались. Балабанова вызвонили и, наказав взять чебуреки для прощального ужина, более не отпускали. Дались им эти чебуреки.
Для Штока это был вкус хлеба Родины. Как для Ван Гога — булка с паштетом и абсент; как для грузина — какой-нибудь шалман на проспекте Церетели, с хачапури и вином тамошним. Как для Зверева — джин «Гордон» в подворотне питерской. Тонко сыграл Юрий Иванович. Шток предполагал, что его могут пасти в этой чебуречной, но не случайного же человека и после закрытия.
Оставались сущие пустяки
Татьяна Ивановна Гагарина — женщина, приятная во всех отношениях. Обыск мы начали производить, как только закрылась дверь за Зверевым.
Она приняла все это как должное.
Мы сантиметр за сантиметром проверили квартиру. Камера нашлась в неисправном состоянии. «Зоркий» старенький. Пленок непроявленных — никаких. Конспектов и выписок — никаких.
— Видели ли вы сумку у Юрия Ивановича?
— Видела. Он спал с ней, обнявшись.
— Даже не с вами?
— А у меня с ним вообще дружеские отношения.
— Ну, это, как говорится, дело житейское и личное.
— Как знаете.
— Вы его как умудрились впустить, вообще-то?
— Он попросился, я впустила.
— А если бы опять в окна и двери — группа захвата?
— Мало вероятно.
— Почему?
— Снаряд дважды в одну и ту же воронку не падает.
— Разумно. А если бы за ним хвост?
— А почему хвост? Если он ко мне пришел, значит, никого уже не было. Он мне зла не желает.
— Хочется верить. Вы скажите, он не открывал при вас сумку свою?
— Нет. Как дополз до дивана, как я его перевязала, так сумку себе потребовал и спал с ней.
— А куда вы утром выходили?
— Звонить вам.
— Вы три раза выходили, говорят соседи.
— Мусор вынесла, вам позвонила, потом просто выскакивала.
— Зачем?
— Волновалась очень. Побежала, потом вернулась.
— Допустим.
Опрос соседей на верхнем этаже показал, что Татьяна Ивановна поднималась на чердак и потом вернулась в квартиру. Чердак — это серьезно. И доски отрывать, и шлак лопатить и просеивать. Это заняло часа четыре.
— Ничего на чердаке не прятали?
— Ничего.
— А поднимались зачем?
— Юрий Иванович волновался. Думал, как уходить, если за ним приедут. Бежать как.
— Это с простреленной-то ногой?
— Он и без ног бы ушел.
Женщина маленькая, сердитая. Нашла себе друга. Теперь хоть с квартиры съезжай.
Мы проверили содержимое мусорного контейнера и побывали на трех ближайших почтовых отделениях. Нигде отправлений со знакомой фамилией и почерком не обнаружилось.
Группа уже покинула квартиру. Я оставался с госпожой Гагариной один на один.
— Посмотрите мне в глаза.
Она посмотрела. Глаза голубые, чистые. После ночи бессонной и беготни некоторое покраснение только обнаруживается.
— Вы понимаете, что является предметом моих поисков?
— Что-то из ларца.
— Из саквояжа.
— Из баула.
— Ну и?..
Она мотнула головой. И я ушел.
Оставался еще старик. Но он не расскажет ничего, никому и никогда. Такой он старичина.
А потом я уничтожил все досье.
Оставшиеся изделия по акту сдал в лабораторию в Москве.
Этот край я полюбил и, когда выйду в отставку, если, впрочем, до нее доживу, куплю здесь скромную квартиру. Где-нибудь поближе к зоопарку. Чтобы до стадиона недалеко. На футбол ходить, пить пиво. Читать популярные брошюрки и академические издания про древних жителей Восточной Пруссии и поиски янтарной комнаты. Только там, под городом, есть другие секреты и тайны, которые лучше не раскрывать. Не нужно этого делать. Пусть, как это говорится умными людьми, мертвецы сами хоронят своих мертвецов. Читать книги и ждать Высшего Суда.
Высокие гости
Он уже мог вставать и без посторонней помощи ковылять по коридору, даже без костыля. Нужды в этом не было никакой. В палате у него было все, включая душ. Ему ничего более не грозило, и никого не стоило бояться еще некоторое время. Но он раз за разом путешествовал вдоль сияющих свежей эмалью дверей, достигал конца коридора, где столик дежурной и лифт. Запоминал время обходов и время смен персонала. Он «держал» топографию окружающей местности, видимой из окон, просчитал уже несколько вариантов ухода и был готов даже с полусросшейся, еще мягкой костью уходить. Он знал, что этого ему не придется делать. И он знал, что теперь всегда, в самой благополучной и мирной ситуации, будет просчитывать и предполагать худшее. Еще много месяцев, а может быть, и лет с ним ничего не случится. Его будут выдерживать. Позволят жить мирно, заниматься своим ремеслом, которым он овладел на уровне искусства. Его будут беречь и никогда не подставят. Но настанет день, когда кто-то решит, что пора, и этот кто-то начнет отрабатывать «версию Зверева».
