Рассвет (сборник) - Шебалов Африкан Александрович

— Да, почти со всеми.

— И с Тасей Пенкиной?

— Нет. А откуда вы ее знаете?

— Знаю. Где сейчас эта Пенкина?

— Точно не могу сказать. Она мне говорила, что собиралась ехать во Владивосток поступать в институт. Не знаю, возможно, передумала.

Стукалов минуту сидел молча, глядя в одну точку, крутил в руке карандаш. Потом пристально взглянул на Галину.

— А что за человек Виктор Костомаров?

— Виктор? Очень хороший. Умный, я бы сказала, талантливый. В школе был среди лучших учеников. Одним из первых изъявил желание поехать работать в колхоз, призывал других. Вообще, он очень разносторонний человек… Вы читали его стихи в газете?

Стукалов не ответил. Он взял со стола областную газету, подал Галине, указав заметку, очерченную красным карандашом.

— «Из зала суда», — прочитала Галина и удивленно подняла глаза. Но Стукалов что-то искал в ящике.

В заметке сообщалось, что отец Виктора, работая завмагом, совершил растрату и осужден на пять лет тюрьмы.

Галина не могла отвести глаза от газеты. Внутри у нее все кипело, а в голове с бешеной скоростью одна мысль сменялась другой. Вспомнилось, как прижимала к себе голову Виктора, приглаживала его волосы. Чувство брезгливости охватило девушку. Даже вздрогнула, словно ей стало холодно.

— Ну, что? — спросил, наконец, Стукалов.

— И как я могла ему верить? — выдохнула она.

— Ну, ну!.. Ты полегче насчет Виктора! Сама только что говорила, что он замечательный человек, — сухо проговорил Стукалов.

— Да! Говорила, потому что верила. А теперь не верю! Не верю! — закричала Галина.

— Какое же ты имеешь право не верить?

— А как верить?! Он чуть ли не плакал у меня, а не сказал, что его отец вор и уже сидит в тюрьме! В телеграмме говорилось, что отец болен. Я и подумала, что он умер, а Виктор так и не сказал правды!

— Ты думаешь, легко сказать такую правду? Он, возможно, сам отцу верил. Ты эти разговоры прекрати! — чеканил слова Стукалов. — Сын, если он честный человек, за отца не должен отвечать. Представляешь, что это значит для него?.. Трагедия! А ты не доверяешь и уже с презрением относишься. Если мы все отвернемся от парня, что с ним случится? Ты об этом подумала? Надо верить человеку, бороться за него, а не отталкивать! А еще друзьями считались…

Галина, тяжело дыша, смотрела прямо в глаза Стукалову.

— Сейчас Костомаров в степи, — спокойно говорил он. — Через неделю вернется. Ты пойми — сейчас каждый намек будет причинять ему боль. Ты к нему ближе других, знаешь лучше, вместе же росли, учились. Твоя обязанность — не оставлять парня без внимания. Надо чтобы он почувствовал под ногами твердую почву, увидел бы людей, которые доверяют ему. Несчастье глушит человека. Он может потерять голову. В таких случаях коллектив должен помочь.

Откинувшись на спинку стула, с бледным лицом сидела перед секретарем Галина. Самые противоречивые чувства разрывали ее душу.

Глава двадцать четвертая

В этот день приехал домой Сильвестр Михайлович Торопыгин — загорелый и крепкий, как старый вяз, дед. Большую часть года он далеко в степи пас овец, удаляясь порой с отарой в предгорные леса, за сотню километров.

Раз-два в месяц наведывался домой, чтобы сменить белье, попариться в бане.

Галина его еще не видела. Когда он приезжал, то сразу же спешил в контору по каким-то своим делам, а вечером рано ложился спать, сотрясая дом мощным храпом. И только на этот раз, переступив порог квартиры, она увидела прославленного чабана.

Старого друга пришел проведать дед Яким. На столе стояла наполовину выпитая бутылка вина и незамысловатая закуска.

Сильвестр Михайлович в синей полинялой рубашке, костлявый, немного сутулый, глыбой навис над столом, опершись на него локтями. Щуплый дед Яким по сравнению с ним был, как заморенный цыпленок перед старым петухом.

Обожженные степными ветрами и солнцем лицо и шея Торопыгина были темные, как старая бронза, а верхняя часть лба и лысина — значительно светлее. Белокурые мохнатые брови делали старика мрачным, но светло-серые выцветшие глаза смотрели по-детски доверчиво и наивно. Казалось, что они нарисованы акварелью.

В ответ на приветствие Галины, Сильвестр Михайлович глухо ответил.

— Заходи, красавица, с нами за компанию рюмочку выпей, — ласково пригласил немного опьяневший дед Яким.

— Не пью я, дедушка, не научилась.

— Занимайтесь уж сами, зачем соблазнять ребенка, — недовольно пробурчала Степанида, но глаза ее излучали радость. Нечасто она принимала гостей, и теперь была довольна, что у нее все есть на столе. Быстро освободила место для девушки, положила в тарелку картошки с мясом. Галина молча начала есть.

Дед Яким, все время ерзая на стуле, вел дальше разговор, прерванный приходом Галины.

— Вот я и говорю: условия — лучших и желать не надо. Налоги сняли, долги, значит, давние списали, трудодень становится весомее, не то, что прежняя палочка. Прикинешь в уме — только живи, не ленись и радуйся… А вот не по мне это все. Не по мне! Вот и весь разговор! Нет у меня покоя. Злость какая-то против самого себя… — стукнул дед Яким кулаком в сухую грудь и закрутил головой, словно стряхивая с нее воду. — Кто я теперь? Кто?

— Угу, — прогудел в ответ Сильвестр Михайлович и виновато взглянул на своего друга.

— В том-то и дело! Вижу, понимаешь ты меня… И сочувствуешь. Я сейчас словно насекомое… А кем был? Отвечай! — приказал дед Яким, вытянув тонкую жилистую шею.

— О-о-о, — отозвался хозяин.

— Так вот… А еще доказываешь. Расстроил ты меня своими разговорами. Давай еще выпьем!

Галина смотрела на эту необыкновенную пару, слушала беседу и едва сдерживалась, чтобы не засмеяться. Правда, беседы, как таковой, и не было. Говорил все время только дед Яким, суетился, размахивал руками, а Сильвестр Михайлович сидел неподвижно, лишь иногда вставлял редкое слово.

У хозяина дома был могучий бас, и, казалось, он старается не говорить громко, чтобы случайно не завалился потолок. Иногда, вместо ответа, он только беззвучно шевелил губами и беспомощно улыбался, словно извиняясь за то, что не может справиться со своим голосом.

— Посмотришь, другой в жизни и «пи ер квадрат» не понимает, а живет себе, как пырей вверх тянется. Возьми хоть Егора Лямкина… Сварит жена котел картошки, а в том котле — ведро, набьет он за обе щеки и доволен жизнью. И никакие ему предложения и диспуты не нужны. Хоть земля провались, лишь бы его хлев и свиньи остались. Это жизнь? А теперь отвечай: кто ты такой?! Кто?

— Ну-у-у, — отозвался Торопыгин.

— Правильно! Вот ты властелин степи, от твоего голоса земля дрожит, у тебя талант. За это тебе два ордена дали! Можно сравнить твою жизнь с жизнью Лямкина? Вот то-то ж. А теперь посмотри, кто я. Никто! Вот и весь разговор! Мы с тобой характерами сошлись, оба диспутировать любим… Но в жизни ты на своем месте, а я болтаюсь так себе туда-сюда. Вверху небо, внизу земля, а вокруг пусто. Нет мне настоящего применения. Тоскует моя душа.

Дед Яким умолк, вздохнул, уныло посмотрел на стены.

— А раньше, бывало, гремел Яким Нещенко! На Днепрогэсе работал, на этой, как ее… тьфу, пакость, забыл…

— На плотине, — подсказала бабка Степанида.

— Да-да, на плотине. А откуда ты знаешь?

— Да биографию твою не раз слышала, уже наизусть выучила.

— Так вот! Знай, кто такой Яким Нещенко. Раньше я очень горячий был. На Днепрогэсе первую премию получил — граммофон с пластинками. Потом услышал призыв — на Магнитку! Я со своей Аленой уже там… Позже Комсомольск строил, Гисарский канал копал. Семнадцать грамот у меня в сундуке, а благодарностей — не перечесть. Вот кто я такой! Хоть с орденом меня и обошли, но все равно я был главным устроителем нашей советской жизни, главным хозяином ее. Вот что! И весь разговор! Без меня ни одно большое дело не начиналось. А потом осечка вышла. Услышал я, что планируется Северо-Крымский канал, и сразу же махнул сюда. Приехал да и увяз, сижу на бочке, жду. Надоело, душа жаждет подвига!