Джон Ле Карре - Секретный пилигрим
Он развернул свои пухлые плечи и слегка надулся, как человек, стоящий выше всего происходящего.
– Вот так-то, – повторил он и бодро зашагал в гостиную.
Мы закончили. Осталось только получить недостающие ответы и составить перечень выданных секретов.
Мы закончили, но именно я, а не Фревин, не торопился сделать последний шаг. Сидя на подлокотнике кресла, он отвернулся от меня, наигранно улыбаясь и подставляя моему ножу свою длинную шею. Он ждал удара, а я отказывался его нанести. Круглая лысая голова его напряженно тянулась кверху, а сам он отстранился от меня, как бы говоря: “Ну, давай же, бей сюда”. Но я не мог этого сделать. Я не двинулся с места. В руках у меня был блокнот с записями, которые ему предстояло подписать и тем самым уничтожить себя. Я не двигался. Я был на его дурацкой стороне, а не на их. Но что же это за сторона? Является ли любовь идеологией? Является ли преданность политической партией? А может, мы, торопясь поделить мир, поделили его неправильно, не обратив внимания, что настоящая война ведется между теми, кто еще находился в поиске, и теми, кто во имя победы свел свою слабость до наименьшего общего коэффициента безразличия? Я был на грани уничтожения человека за то, что он любил. Я привел его к ступеням его собственного эшафота, притворившись, что мы всего лишь совершаем воскресную прогулку.
– Сирил?
Мне пришлось еще раз повторить его имя.
– В чем дело?
– Полагается взять подписанное вами заявление.
– Можете сообщить Главному управлению, что я способствовал взаимопониманию между странами, – сказал он услужливо. Мне казалось, что, если бы он мог, он сам бы сказал им это вместо меня. – Скажите им, что я старался положить конец безумной и абсурдной вражде, которую много лет наблюдал в “Танке”. Они тут же успокоятся.
– Ну, они, в общем, ожидали услышать нечто подобное, – сказал я. – Но есть еще кое-что, о чем вы не догадываетесь.
– Кроме того, напишите, что я прошу другую работу. Я бы хотел уйти из “Танка” и доработать до пенсии в открытом учреждении. Я согласен на разжалование. Денег мне хватает. Я не тщеславен. По мне перемена места работы лучше всякого отдыха. Куда вы идете, Нед? Удобства в другом месте.
Я шел к двери. Я шел в мир разума и свободы. Создалось впечатление, будто моим миром стала эта кошмарная комната.
– Иду в свой Отдел, Сирил. На час или около того. Не могу же я, как фокусник, вытащить вам ваше заявление из цилиндра. Его надо составить надлежащим образом и по форме. А что до уикенда, то, по правде говоря, я их просто не люблю. Между нами, эти уикенды – просто дыры во Вселенной. – Что это я заговорил с его интонацией? – Не беспокойтесь, Сирил. Я сам найду выход. А вы отдохните.
Я хотел сбежать до их прихода. Глядя в окно мимо Фревина, я увидел, как Монти и двое его ребят вылезают из фургона, а к дому припарковывается черная полицейская машина – слава богу, Служба не имеет права производить аресты.
Но Фревин заговорил снова, как иногда неожиданно говорит умирающий, когда все думают, что он уже испустил последний вздох.
– Не оставляйте меня одного, Нед, прошу. Я больше не могу. Я не смогу объяснить незнакомому человеку, что я натворил, Нед, больше не смогу, и никто бы не смог.
Я услышал шуршание шагов по гравию, затем зазвенел звонок у входной двери. Фревин поднял голову, отыскал глазами мой взгляд, и я увидел, что в его глазах появилось понимание происходящего, которое сменилось неверием и появилось опять. Я не сводил с него глаз, пока отворял дверь. Рядом с Монти стоял Палфри. За ними – два офицера полиции в форме и человек по имени Редман, больше известный как “Бедлам”, из команды лекарей Службы.
– Потрясающе, Нед, – торопливо бросил мне Палфри, а остальные рванулись мимо нас в гостиную. – Настоящая сенсация. Вы заслужили медаль. Я прослежу за этим.
На Сирила надели наручники. Мне не приходило в голову, что они это сделают. Сирила заставили завести руки за спину, отчего его подбородок вздернулся кверху. Я проводил его до фургона и помог взобраться внутрь, но к тому времени он вновь обрел чувство собственного достоинства, и теперь ему было безразлично, чья рука поддерживает его под локоть.
* * *
– Не всякому по плечу расколоть подготовленного Модрияном агента между завтраком и обедом, – сказал Барр с мрачным удовлетворением. Мы ужинали в уютном ресторане “Чеккони”, куда по его настоянию отправились в тот же вечер. – Наши дорогие Братья по ту сторону Парка вне себя от ярости, злости, негодования и зависти, и это в общем-то неплохо. – Но он обращался ко мне из мира, который я временно покинул.
– Он сам раскололся, – возразил я.
Барр строго посмотрел на меня.
– Так не пойдет, Нед. Мне не доводилось видеть лучше разыгранной партии. Вы были проституткой. Другого выхода не было. Мы все проститутки. Проститутки, которым платят. Но вообще-то с меня довольно вашей меланхолии – надо же, сидит здесь на Нортамберлендском авеню, куксится, как грозовая туча, из-за своих дам. Если не можете решиться, это и есть решение. Оставьте свою маленькую любовь и возвращайтесь к Мейбл, вот вам мой непрошеный совет. Я к своей вернулся на прошлой неделе, и это – конец света.
Я вдруг рассмеялся, сам того не желая.
– Вот что я решил, – продолжал Барр после того, как мы решили осилить еще одно огромное блюдо спагетти. – Хандра перестает быть вашим образом жизни, и вы перестаете работать в Следственном отделе, где, по моим скромным наблюдениям, вы слишком долго занимались самолюбованием. Вам надлежит постелить свой коврик на Пятом этаже и заменить Питера Гиллама в качестве руководителя моего секретариата, что больше подходит вашему кальвинистскому складу, а мне позволит избавиться от одного офицера-бездельника.
Я последовал его совету – во всех отношениях. Не потому, что совет исходил от него, а потому, что эти слова наконец дошли до меня. На следующее же утро я сообщил Салли о своем решении; это было отвратительно, но хоть как-то отвлекло меня от переживаний по поводу Фревина. В течение нескольких месяцев по ее просьбе я писал ей из Танбридж-Уэлс, но потом это стало так же трудно делать, как писать домой из школы. Салли была последней, по выражению Барра, маленькой любовью. Быть может, мне раньше представлялось, что, вместе взятые, они возместят одну большую любовь.
Глава 12
– Ну, вот и все, – сказал Смайли. Отблеск угасающего камина осветил забранную панелями библиотеку, скользя по провалам книжных полок с запылившимися книгами о путешествиях и приключениях, по ветхой, в трещинах, коже кресел, по побуревшим фотографиям исчезнувших батальонов офицеров в форме и со стеками в руках и, наконец, по нашим таким разным лицам, устремленным на Смайли, восседающего на почетном троне. Четыре поколения Службы расположились в этой комнате, но спокойный голос Смайли и обволакивающий комнату сигаретный дым, казалось, сплотили нас в одну семью.
Я не припомню, чтобы Тоби особенно настойчиво приглашали на встречу, но персонал, несомненно, ожидал его, и официанты бросились ему навстречу, как только он прибыл. Во фраке с широкими шелковыми отворотами и в жилете с балканской отделкой из сутажа он весьма походил на риттмейстера.
Барр прибыл прямо из аэропорта Хитроу и из уважения к Джорджу переоделся во фрак в своем “Ровере”. Он вошел, почти не привлекая к себе внимания, бесшумной походкой танцора, которой, похоже, легко овладевают крупные мужчины. Вот Монти Эрбак заметил его и тут же уступил ему свое место. Недавно Барр стал первым Координатором в возрасте тридцати пяти лет.
У ног Смайли расположилась последняя группа моих студентов – девушки в вечерних туалетах, похожие на букет цветов, юноши с живыми и свежими лицами после напряженного учебного года в Аргайлле.
– Вот и все, – повторил Смайли.
Что подействовало на нас? Его ли внезапное молчание? Его изменившийся голос? Или сделанный им почти пасторский жест, или его коренастая фигура, напрягшаяся то ли от благочестия, то ли от решимости? Я тогда не смог бы ответить на это, не могу и сейчас. Но, ни на кого не глядя, я почувствовал, что все как-то насторожились, будто Смайли призвал нас к оружию. Хотя то, о чем он теперь рассказывал, в одинаковой мере звучало призывом как сложить его, так и взять его в руки.
– Все кончено, закончил и я. Совершенно категорически. Пора опустить занавес перед бывшим воином “холодной войны”. И, пожалуйста, не просите, никогда не просите меня вернуться. Новым временам нужны новые люди. Ни в коем случае не старайтесь подражать нам.
Я думал, что он на этом и закончит, но Джордж, как всегда, был непредсказуем. Насколько мне известно, он заранее заучил свою заключительную речь, он работал над ней, репетировал каждое слово. Как бы то ни было, на него подействовало наше молчание, как, впрочем, и наше желание быть участниками церемонии. И в самом деле, в тот момент мы так сильно полагались на него, что, повернись он и уйди прочь, не сказав нам ни слова, наше разочарование превратило бы любовь к нему в раздражение.
