Джон Ле Карре - Секретный пилигрим
– Спасибо, – сказал я кратко. – Дальше, Сирил. Где шифровальные таблицы и передатчик? Только не утверждайте, что у нас их нет, у меня не то настроение.
Он схватил жестянку с тальком и стал открывать дно, отчаянно стараясь угодить мне. Он нервно заговорил, вытряхивая порошок в умывальник:
– Ко мне относились с уважением, понимаете, Нед, такое не часто случается. У меня их три. Ольга и Борис должны дать мне знать, какой из банок пользоваться, но тогда была белая краска, а сейчас – композиторы. Чайковский – значит, номер три, Бетховен – два, а Бах – один. Они идут в алфавитном порядке, латинском конечно, чтобы легче было запомнить. Обычно ведь возникают мимолетные знакомства, а не дружба, не так ли? Если только не встретишь такого, как Сергей.
Наконец он опорожнил банку. На ладони у него лежали три детекторных кристалла и миниатюрная шифровальная таблица с увеличительным стеклом.
– Он получил от меня все, Сергей то есть. Я отдал все. Он что-нибудь скажет – для меня это на всю жизнь. У меня плохое настроение, он тут же его исправляет. Он понимал. Он видел меня насквозь. У меня от этого возникало приятное чувство, что меня знают. А теперь все прошло. Все вернулось в Москву.
Меня пугала его беспорядочная речь. Как и его болезненное желание угодить мне. Будь я его палачом, он предупредительно ослабил бы узел своего галстука.
– Передатчик, – оборвал я его. – На кой черт вам кристаллы и таблица, если нечем передавать!
Так же торопливо он наклонился своим пухлым телом к полу и отогнул угол ворсового вильтонского ковра.
– Беда в том, что у меня нет ножа, Нед, – пожаловался он.
Не было его и у меня, но я не рискнул оставить его одного, боясь потерять над ним контроль. Я присел рядом с ним. Он возился с неприбитой половой доской, тщетно пытаясь приподнять ее своими непослушными пальцами. Сжав кулак, я ударил по одному концу доски и с удовлетворением увидел, что противоположный ее конец приподнялся.
– Прошу вас, – сказал я.
Можно было догадаться, что ему дадут старье; такой техникой больше не пользуются: какие-то серые аппараты, съемный передатчик, шнуры для подключения к приемнику. Однако он с гордостью вручил мне всю эту кучу хлама.
В глазах его была страшная тревога.
– Понимаете, Нед, все, что от меня осталось, – это дыра, – объяснил он. – Не хочу вызывать у вас отвращения, но меня больше нет. И дом этот уже ничто. Я любил его. Он заботился обо мне, как я заботился о нем. Этот дом и я – мы ничего не стоили бы друг без друга. Позвольте заметить, если вы женаты, вам трудно понять, что значит для человека дом. Жена встревает между вами и им. То есть между домом и вами. Ваша жена. Вы и он. Модриян. Я любил его, Нед. Я потерял голову. “Остыньте, Сирил, расслабьтесь, у вас галлюцинации”. Я не мог. Сергей был моим отдыхом.
– Камеру, – потребовал я.
Он не сразу понял меня. Он был одержим Модрияном. Он смотрел на меня, но видел Модрияна.
– Не надо так, – сказал он, ничего не понимая.
– Камеру! – заорал я. – Ради бога, Сирил, неужто у вас выходных не бывает?
Он остановился у шкафа. На дубовых дверцах были вырезаны мечи Камелота.
– Камеру! – завопил я еще громче, так как он все еще проявлял нерешительность. – Как можно незаметно передать другу пленку в опере, если до этого не были сфотографированы материалы?
– Не волнуйтесь, Нед. Успокойтесь, ладно? Пожалуйста. – Покровительственно улыбаясь, он запустил руку в шкаф. Он сверлил меня торжествующим взглядом, будто говорил: “Вот, полюбуйтесь”. Он пошарил в шкафу, таинственно улыбаясь. Вынул театральный бинокль и направил его на меня, сначала правильно, а потом другим концом. Затем он передал его мне, чтобы я направил его на него. Я взял бинокль в руки и сразу почувствовал, что он слишком тяжел. Я повернул среднюю ручку, пока не раздался щелчок. Он одобрительно мне кивал, приговаривая: “Так, Нед, правильно”. Схватил с полки книгу и открыл в середине. “Все танцоры мира”, с иллюстрациями. Маленькая девочка исполняет “па-де-ша”. Салли тоже ходила в балетную школу. Он отстегнул от бинокля ремешок, и оказалось, что тот служит своеобразным метром. Он отобрал у меня бинокль, направил его на книгу, измерил расстояние и повернул рукоятку до щелчка. – Понятно? – сказал он с гордостью. – Компрене, а? Его специально изготовили. Для меня. Для выходов в оперу. Сергей лично сконструировал его. В России много халтурщиков, но Сергей привлек лучших мастеров. Я засиживался в “Танке” допоздна и фотографировал для него все поступившие за неделю материалы, если у меня было настроение. Я потом передавал ему пленку, когда мы сидели в партере. Обычно я делал это во время исполнения какой-нибудь арии – это стало у нас вроде игры. – Он возвратил мне бинокль и отошел в другой конец комнаты, приглаживая голый череп, будто у него там копна волос. Затем он развел руки в стороны, как бы проверяя, не идет ли дождь. – Сергей взял от меня самое лучшее, Нед, и его больше нет. Се ля ви, скажу я вам. Теперь дело за вами. Хватит ли у вас мужества? Хватит ли у вас ума? Вот почему я вам написал. Я должен был. Я был опустошен. Я вас не знал, но вы были мне нужны. Мне был нужен приличный человек, который понял бы меня. Человек, которому я снова мог бы доверять. Дело за вами, Нед. У вас есть шанс. Бросьте все и живите, пока не поздно, скажу я вам. Судя по всему, жена ваша не очень вас балует. Посоветуйте ей жить своей жизнью, а не вашей. Мне надо было бы дать объявление, верно? – жутковатая улыбка, обращенная ко мне. – “Одинокий мужчина, некурящий, любитель музыки и острого словца”. Я иногда просматриваю эти колонки – а почему бы и нет? Порой мне даже хотелось ответить, но я не знал, как разорвать отношения, если я не подойду. Вот я и написал вам, верно? Мне казалось, я обращаюсь к богу, пока не появились вы в своем потертом пальто и не стали задавать свои дурацкие вопросы, несомненно составленные Главным управлением. Пора вам стать на собственные ноги, Нед, так же как и мне. Вас запугали, вот в чем беда. По-моему, отчасти в этом виновна ваша жена. Я прислушался к вашему голосу, когда вы извинялись, и вы произвели неважное впечатление. Вы не из тех, кто берет у других. И все же мне кажется, что я мог бы что-то из вас сделать, а вы могли бы что-то сделать из меня. Вы могли бы помочь мне копать бассейн. Я бы познакомил вас с музыкой. Одно другого стоит, верно? Перед музыкой никто не устоит. А сделал я это только из-за Горста. – Он вдруг воскликнул в ужасе: – Нед! Оставьте ее в покое, слышите! Прочь свои грязные руки от моей собственности, Нед! Сейчас же!
Я ощупывал его пишущую машинку “Маркус”. Она лежала под несколькими сорочками в шкафу, где он хранил свой бинокль. Подписано: А.Пэтриот, вспомнил я. Патриот, преданный тому, кому он понравится. Я догадался раньше, да и он сам подтвердил это, но при виде машинки мы оба почувствовали, что дело идет к концу, и пришли от этого в волнение.
– Так почему же вы порвали с Сергеем? – спросил я, проводя пальцами по клавишам.
На сей раз он не отреагировал на мою лесть.
– Не я с ним порвал. А он. С этим еще не покончено, коль вы занимаете его место. Уберите ее. Накройте как было, спасибо.
Я выполнил его просьбу. Я спрятал вещественное доказательство в виде машинки.
– А что он сказал? – спросил я небрежно. – Как он объявил вам об этом? Или оставил записку и сбежал? – Я снова подумал о Салли.
– Сказал немного. Много слов не скажешь, когда один торчит в Лондоне, а другой – в Москве… Молчание красноречивей слов.
Он подошел к радио и сел перед ним. Я следовал за ним по пятам, готовый остановить его.
– Давайте включим и послушаем хорошенько. Может, придет весточка: “Вернитесь, Сирил”, – кто знает?
Я смотрел, как он наладил передатчик, распахнул окно и выбросил наружу проволочную антенну, похожую на рыболовную леску, только со свинцовым грузилом вместо крючка. Я смотрел, как он вглядывался в расписание передач, как записал сигнал 505 и свои позывные на магнитофоне. Затем он соединил магнитофон с передатчиком и послал жужжащий сигнал в эфир. Он проделал это несколько раз, а затем перешел на режим приема. Он ничего не получил, да и не ожидал этого: он показывал мне, что больше этого не будет.
– Но Сергей все же сказал мне, что с этим покончено, – произнес он, не сводя глаз со шкалы. – Я не упрекаю его. Он это сказал.
– Что кончено? Шпионаж?
– О нет, шпионить будут всегда, не так ли? С коммунизмом покончено, вот с чем. Он сказал, что коммунизм в наши дни превратился в религию меньшинства, а мы этого не понимали. “Пора сушить весла, Сирил. Если провалитесь, лучше не приезжайте в Россию, Сирил. Новому режиму будет с вами несколько неловко. Нам, может, придется сделать жест и возвратить вас. Мы с вами отстали от событий. Это решение Московского центра. Сегодня Москва понимает только одно: твердую валюту. Как можно больше фунтов и долларов – вот то, что им нужно. Боюсь, что нас с вами сдали в архив, мы с вами лишние, пройденный этап, к тому же с нами никто не хочет иметь дела. Москва не может позволить себе иметь дело с шифровальщиком из министерства иностранных дел с допуском к секретной и сверхсекретной документации; они, пожалуй, считают нас скорее пассивом, чем активом, а потому отзывают меня домой. Поэтому мой вам совет, Сирил, взять длительный отпуск, показаться врачу, позагорать на солнце и отдохнуть, поскольку, между нами, у вас проявляются нежелательные симптомы. Мы бы хотели как-то отблагодарить вас, да с твердой валютой у нас проблемы, по правде говоря. Если вы не против принять скромную пару тысяч, мы могли бы устроить это через швейцарский банк; что до более крупных сумм, то это дело будущего”. Сказать откровенно, со мной говорил совсем другой человек, Нед, – продолжал он тоном героического непонимания. – Мы были такими большими друзьями, а теперь я ему больше не нужен. “Не относитесь к жизни так серьезно, Сирил”, – говорит он мне. Твердит, что у меня перенапряжение, что я, мол, в разладе с самим собой. Возможно, он прав. Я прожил ненужную жизнь, вот и все. Но порой убеждаешься в этом слишком поздно, правда? Думаешь, что ты такой, а оказываешься совсем другим, совсем как в опере. И все же не надо унывать. Одолеем еще один день. Ищущий да обрящет. Нет худа без добра. Вот так-то.
